Анна Наринская - Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях Страница 9

Отсутствие контекста, на которое так жалуется Игорь Вирабов, говоря о напраслине, возводимой на советскую власть (в то время как Америке, по его словам, все такое же сходит с рук), практически всегда оборачивается ложью – и ею в итоге пронизана вся эта книга, – но иногда обращается прямой подлостью.

«Никак не объяснить парадоксов семидесятых. <…> Глушили вражеские радиостанции – но любой мало-мальский диссидент отлично знал: его не заглушить. И счастье диссидентское было – вечеринки в американском посольстве, знак избранности, мода, отчасти бравада. И ритуал уже сложился: обращаешься с каким-то диссидентским протестом к дуболомным властям – и, не дожидаясь ответа, тут же передаешь за кордон через своих людей, как тебя здесь третируют, на те же радиостанции, которые глушили».

Я, кстати, ничего не знала про вечеринки с участием диссидентов в американском посольстве в семидесятые, но стала выяснять и поняла – действительно были. Но без всяких выяснений я знала: Анатолий Марченко, Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Габриэль Суперфин, Сергей Ковалев, Андрей Амальрик, Семен Глузман, Татьяна Осипова – они и многие другие диссиденты сидели в эти семидесятые за свои убеждения и за лучшее, как они считали, будущее своей страны в самой настоящей тюрьме или лагере, а некоторые прямо там и умерли. И изображать диссидентство как тусовки в американском посольстве и безопасные и тщеславные игры с неповоротливой и ни на что не способной властью – это самая настоящая подлость и есть.

И вот тут хочется спросить. Ну автор, который все это написал, – он такой. Каждый пишет, как он дышит, – это еще во времена Андрея Вознесенского заметили. Но этот опус – он внесен в короткий список премии «Большая книга», а туда тексты отбирают эксперты, литературоведы и критики, вроде бы ценящие слово и много чего на своем веку прочитавшие. И эту общую ложь, и эту конкретную подлость, приправленную «крепдешиновыми небесами» и убойными по силе ума соображениями, типа того, что «философ Ханна Арендт положила жизнь на то, чтобы как-то подретушировать хвост нацистского прошлого, тянувшийся за ее возлюбленным Хайдеггером, и поэтому придумала приравнять Советский Союз к гитлеровской Германии», вот это вот все они туда выдвинули – зачем? Отбирая этот текст в число лучших вышедших в России за год, они хотели сказать – что? Хотели ведь они что-то сказать, иначе просто идиотизм получается.

Хотя, может быть, они хотели сказать как раз то, что сказалось, – и это и есть диагноз состояния умов и писательства в нашей стране. А я экспертов «Большой книги» просто недооцениваю.

Вообще, вот эта подлость в оценке диссидентского движения – стремление выставить его выгодным для участников и пошловатым мероприятием – свойственна не только открытым антизападникам и страдальцам по «стране, которую мы потеряли» (более точной будет формулировка: «страны, которую нам потеряли»), но и вполне вроде бы прогрессивным и молодым людям. В 2011 году в связи с книжкой одного молодого писателя я написала об этой социальной моде – высокомерно, иронически и даже неприязненно относиться к диссидентскому движению и диссидентам вообще. Эта статья вызвала такой живой и разнообразный отклик, что мои коллеги, делавшие сайт Openspace (теперь они же делают портал Colta.ru), решили устроить по этому поводу обсуждение, что-то вроде круглого стола. Сейчас я снова прочитала расшифровку, и, кажется, ближе всего (с легкой поправкой на реальность четырехлетней давности) к ответу на вопрос «Чем всем досадили диссиденты?» подошел поэт и критик Станислав Львовский. Одно из самых распространенных соображений про теперешнюю российскую интеллигенцию, ну или тот слой, который условно можно назвать «думающим», сказал он, это то, что нет одного «большого нарратива», который ее объединяет. Но на самом деле эта объединяющая всех идея присутствует. «Этот большой нарратив называется, если выбирать самое простое и близко лежащее слово, цинизмом. Он носит массовый характер, но не направляется, как прежние идеологии, из единого центра. Однако он означает такое состояние общества, при котором любая искренняя деятельность – вспомним о страстности, которой характеризуется диссидентское движение 70-х, – так вот, любая деятельность подобного рода подвергается сомнению; любая искренность, любое утверждение о том, что некто делает нечто по убеждениям, тоже подвергается сомнению. Общий консенсус, частью которого является консенсус относительно диссидентского движения 70-х годов, состоит в том, что никакого искреннего политического или искреннего общественного поступка или высказывания просто не может существовать. Либо пиар, либо это проплачено вашингтонским обкомом, либо человек просто полный идиот. Не может быть ситуации, при которой кто-то идет в политику – или не в политику, а в правозащитное/гражданское движение – по моральной причине. Я извиняюсь за употребление слова „моральный“, – и это важно, что мне приходится извиняться».

Очень точно.

Вот заметка, которая стала причиной для этого разговора.

Роман Всеволода Бенигсена «ВИТЧ»

Они были самовлюбленные, напыщенные, неискренние, склочные, склонные к доносительству, неталантливые, неталантливые, неталантливые и мертвым узлом связанные с советской властью, без которой их творчество и даже их человеческое существование оказались бессмысленными и даже невозможными. И во многом именно они виноваты в сегодняшней эпидемии бессилия и бессмысленности, охватившей отечественную интеллигенцию или то, во что она превратилась.

Удивительно, как бесповоротно этот взгляд на диссидентов 70–80-х (как носителей либеральных ценностей их теперь – чтоб уж заодно – называют «шестидесятниками») укоренился в самых разных, несовместимых даже кругах. Вот недавно вышел роман молодого писателя Всеволода Бенигсена «ВИТЧ». Название расшифровывается как «вирус иммунодефицита талантливого человека». Это заболевание выражается «в творческой серости».

Если бы Всеволода Бенигсена можно было заподозрить в умной стилизации, то пришлось бы признать, что «ВИТЧ» – это тонкое самоописание: в смысле художественных достоинств уместнее всего было бы оценить этот роман именно как серый. Но самоиронией здесь и не пахнет, так что говорить об этой книжке не стоило бы вообще, не будь она насквозь конъюнктурной и в этом смысле выражающей теперешнюю социальную моду. Бенигсен подхватывает мысль, которую принято, а соответственно – выгодно думать. Мысль про то, какими дутыми героями и никчемными людьми на самом деле были диссиденты – как выясняется, они и были главными носителями этого ВИТЧа.

Людмила Улицкая, писатель совершенно другого уровня, разряда, опыта и возраста, чем Бенигсен, в последнем своем романе «Зеленый шатер» – с болью, всяческими оговорками и без всяких ВИТЧей – пишет примерно то же самое. Владимир Путин берет, как ему свойственно, широко и обобщающе, но, в принципе, говорит о том же, вернее, о тех же: пустопорожние персонажи, которым следует «бороденку сбрить» и заняться делом или смирно сидеть на пенсии, это в первую очередь те самые прошлые диссиденты, а уж потом их немногочисленные теперешние последователи.

Эдуард Лимонов говорит о них с пренебрежением, Александр Проханов – со своей коронной ненавистью, Максим Кантор – с уверенностью, что он-то знает и знал лучше, молодые писатели, именуемые почему-то «новыми реалистами», утверждают, что диссиденты потеряли им великую страну. Поминать Сергея Доренко как-то стыдно, но перечисление можно продолжать.

Единственный «новый» голос, проникнутый восхищением заслугами и смелостью диссидентов, был на самом деле записан давно. Это голос Лилианы Лунгиной, говорящей в «Подстрочнике» о значительности самиздатской «Хроники текущих событий» и, например, романа «Верный Руслан» как о чем-то само собой для приличного человека разумеющемся.

Но, при всей восторженности, которой был встречен «Подстрочник», теперешнее мнение по поводу диссидентов продолжало и продолжает формироваться в весьма далеком от взглядов Лунгиной ключе. Диссиденты 70–80-х расцениваются сегодня как сборище недальновидных мегаломанов, хоть и протестовавших против чего-то и даже рисковавших – но ради какого-то своего извращенного удовольствия, ради возможности жить мимосоветской, как пишет Улицкая, жизнью, будучи при этом по-особенному, глубинно советскими.

Диссиденты действительно не были все поголовно героями, но причина такой теперешней консенсусной к ним нелюбви, очевидно, не в этом. Герои и не герои, талантливые и не очень, они так или иначе обладали принципами. Принципами, которые, возможно, и предавали, но ради которых и страдали. А наши принципы заключаются в том, что у нас их нет, – сегодняшний мир, знаете ли, в отличие от советского наивняка, слишком для этого сложен и неоднороден. И тут даже никто и не спорит – но все же для общего комфорта приятней считать, что те глуповато принципиальные люди – это сборище эгоистов, повязанных с советской властью. Потому что если так, тогда у нас – ну все совсем в порядке, разве что немного того самого ВИТЧа, да и тот, конечно, скоро пройдет.