Джульетто Кьеза - Русская рулетка Страница 9

Прошли те времена, когда Россия могла отразить нашествие Наполеона своими собственными нравственными, экономическими, организационными, технологическими, военными и географическими средствами. Прошло и время второй мировой войны, когда великая страна еще могла своим героизмом и своими промышленными и организационными возможностями изменить ход военного конфликта и выиграть его. Мы живем в эпоху реальной интеграции (читай: подчинения слабых сильному), и полагать, что богатство традиций, истории, «духовности» может пересилить глобальное силовое поле, — чистое безумие, абсолютная слепота перед лицом действительности. И россияне должны чувствоватъ себя в безопасности меньше кого бы то ни было: именно они в годы посткоммунизма, едва утратив статус второй сверхдержавы, лучше всех узнали, с какой скоростью оставленные позиции сжимаются другими. Констатируя, что названные выше убеждения продолжают превалировать среди прозападно настроенных российских политологов: испытываешь нечто близкое к потрясению. Именно эти люди первыми должны были бы осознать решающую роль внешнего давления, «помощи», экономических и политических «советов» извне. Достаточно вспомнить роль всех этих факторов в переизбрании президента Ельцина в 1996 году, не говоря уже о модели экономической реформы, избранной Россией в посткоммунистическую эпоху. О каком национальном суверенитете можно говорить? На какую энергию «русского духа» можно рассчитывать, если сами россияне (я говорю о тех, кто владеет, распоряжается информацией и распространяет ее) не способны понять, в каком мире они живут и действуют, каким уровнем свободы реально располагают? Правда, теперь кое-кто начинает замечать (с десятилетним опозданием!) расхождение целей и действительности и заявляет о своем «разочаровании», обнаружив, что идеалы российских либералов — права человека, социально ориентированная рыночная экономика, достоинство человека — вовсе не совпадают с теми, которыми на деле руководствуется Запад. «Прозревшие» — те самые люди, которые после краха коммунизма последовательно поддерживали рождение системы, оказавшейся ни демократической, ни капиталистической и основанной на самом неприкрытом воровстве и коррупции, что происходило с одобрения США и Запада. Именно эти люди, видя как день за днем исчезает всякая надежда на оздоровление, в конце концов обвинили население, народ в неприятии любых идей цивилизованного развития. А после 17 августа 1998 года, когда в Америке развернулась дискуссия на тему «почему мы проиграли в России?», они вдруг очнулись и обнаружили, что способствовали передаче страны в руки «российской элиты, состоящей из воров, хамов и безголовых людей» (Пионтковский A. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Процитированный мной Андрей Пионтковский — один из «разочарованных», все еще не смирившийся с тем, что его «открытия» уже были описаны одним из тех самых западных экспертов, которых недооценила российская политология. Быть может, Леон Гур — не самый блестящий американский аналитик, но следует признать, что именно он в 1997 году обошелся без использования эвфемизмов, объясняя россиянам, что с ними происходит: «Москва не может позволить себе никакой политики противостояния США или НАТО. Существуют могущественные и влиятельные силы — в особенности банковская и деловая олигархия, контролирующая больше половины российской экономики и напрямую представленная в российском правительстве, — которые решительно сопротивляются возникновению любых противоречий в отношениях между Россией и Западом. Главный мотив этих влиятельных элементов — делать деньги, а это возможно в основном через торговые связи с зарубежными странами. Расширение НАТО не угрожает их интересам, однако Россия может чрезмерно жестко на него отреагировать, а последующая возможная ее изоляция — уже угроза» (процитировано по А. Пионтковскому — см. выше). Понятно, Андрей? Это «те самые люди, которые защищают западные интересы и ценности в России». И как раз эти господа, прозываемые «олигархами», вместе со своими политическими покровителями получили похвалу, поддержку и деньги Запада. Эта команда, по которой плачет тюрьма, все больше превращается — используя определение еще одного бывшего поклонника Запада — в «режим, не представляющий Россию, ненавидимым почти всей Россией, но в то же время высоко ценимый западными руководителями, особенно администрацией президента США Билла Клинтона» (Фельгенгауэр П. The Moscow Times. 1999. 10 июня).

Вчера они были наивными, теперь раскаиваются. А если это запоздалое покаяние пришло, лишь когда игра закончилась и ничего уже не исправить? Иногда история не прощает наивности. Как в 1991 году. когда все рукоплескали распаду СССР, даже не задумываясь о его глобальных последствиях. Я не хочу сказать — и намерен это уточнить, чтобы не быть неправильно понятым, — что надо было сохранить старый СССР. Необходимо было осознать, масштаб потрясений, к которым должен привести внутри и вне страны его мгновенный распад, не сопровождавшийся мерами но предотвращению «ударной волны». Российская интеллигенция же посчитала происходившее исключительно «внутренним» событием на советском геополитическом пространстве. И этим подписала собственный автопортрет: привилегированный класс, далекий от того народа, на выражение интересов которого он претендует. Это просто скопление интеллектуальных сил, лишенное подлинного стремления к свободе (несмотря на то, что она стала его знаменем), прежде всего из-за непонимания ее сущности, незнания основ правового государства. Таким образом, интеллигенция продемонстрировала свою готовность продать свободу и право за классические тридцать серебреников, реализуя конгломерат личных амбиций за счет драмы миллионов сограждан: она показала себя элитой, полностью лишенной видения национальных интересов, готовой продаться тому. кто больше даст, неспособной на реалистичный анализ международного и стратегического положения России.

Сказанное почти полностью применимо и к отдельным секторам аппарата (центрального и периферийного) КПСС, фактически оказавшегося у власти во всех 15 республиках после краткого сезона «власти интеллектуалов», продлившегося в России с 1990 по 1991 год. С одним единственным, но существенным отличием: они-то уже были частью власти, хотя и находились в основном на ее нижнем и среднем уровнях. То обстоятельство, что местные посткоммунистические элиты во многих случаях возглавляли лидеры республиканских номенклатур, совершенно не означает, что у власти осталась и вся номенклатура. Просто эти лидеры нуждались в знамени, под сенью которого могли бы представ перед общественностью и, не имея ничего более подходящего под рукой, выбрали единственное, что было знакомо их народам. И именно этот — более или менее осознанный и добровольный, но эффективный союз между демократической интеллигенцией и средним и нижним звеном партийного аппарата — открыл дорогу олигархам, вышедшим из обеих групп.[3] А теперь, завершив это социологическое отступление, необходимое для понимания дальнейшего, вернемся к Бжезинскому который, будучи одновременно поляком и американцем, тем не менее немедленно с чрезвычайной остротой и четкостью осознает, что проблему России надо рассматривать не с «точки зрения только Европы или Азии, а как «евроазиатскую проблему» — иначе не повлиять на решение судьбы мирового господства. Вот пpимер, как по ту сторону Атлантического океана видится npo6лема России — и не только после холодной войны, но и задолго до ее окончания. Будущим российским руководителям стоило бы повнимательнее изучить его, вместо того чтобы безразлично пожимать плечами.

Вкратце два основных положения Бжезинского таковы: проблема России — евроазиатская и имеет решающее значение для мирового господства. (Продолжая чтение, полезно помнить два прилагательных, выделенных мной; они чрезвычайно важны для стратегических разработок как россиян, так и европейцев.) Напоминаю также основные этапы, указанные Бжезинским: в кратксэсрочной перспективе (около пяти лет) помешать созданию на евроазиатском пространстве враждебной США коалиции, в среднесрочной (около 20 лет) — создать «стратегически совместимых партнеров» для трансъевроазиатской системы безопасности и, наконец. в долгосрочном плане (более 20 лет) создать условия для «реального разделения политической ответственности». Только что процитированная фраза — один из редких случаев. когда автор эссе заботится о дипломатичности выражений. Ни самом деле «реальное разделение политической ответственности» означает для Бжезинского положение, при котором США командуют, а остальные — все остальные — подчиняются (лучше, если осознанно) американским приказам. Не больше и не меньше. Это не преувеличение. Сам автор несколькими строками ниже сообщает читателю, что по крайней мере а течение жизни одного поколения мы все будем обитать в «американским» мире, поскольку ни в одном из четырех основных измерений власти — «военном, экономическом, технологическом и культурном» — не существует центра, способного оспорить американское преимущество. Единственная альтернатива, согласно Бжезинскому, — «мировая анархия».