Владимир Бушин - Иуды и простаки Страница 9

На Верховного Главнокомандующего наш летописец кидается с еще большей свирепостью, чем на генералов и маршалов Красной Армии. Оказывается, слежку за Сталиным он начал еще в восьмилетнем возрасте, как только в школу пошел, а талант к этому уже прорезался. Еще тогда пришел к выводу, что вот его папа умный человек и его друзья Рабинович, Шульман тоже умные. «Но Сталин?.. Определение „умный человек“ в приложении к нему я воспринимал как совершенно неуместное, неправильное, никак к нему не относящееся». Да почему же? А потому, что он «в его сапогах и полувоенном кителе, о котором папа говорил, что в нем пристало ходить в уборную, а не встречаться с иностранными дипломатами, к сословию интеллигентов явно не принадлежал». Каков вундеркинд! Но каков и папочка, который, судя по всему, имел специальный костюм для посещения уборной!

«Не последнюю роль для меня, — продолжает вундеркритик, — играл и низкий сталинский лоб». Правда, это соображение он сейчас считает «совсем уж детским». Но тем не менее пишет: «Один старый газетчик рассказал мне, что в начале 30-х годов всем газетам „сверху“ было спущено специальное указание: публикуя сталинские портреты, увеличивать лоб вождя на два сантиметра». Какой старый газетчик! Где он? Как его звать? Да побойся ты Бога! И тут, как в прежних сюжетах, опять просто обираешь брата, на сей раз — Роя Медведева. Это он в книге «Семья тирана» (Н. Новгород, «Лета», 1994) божился: «Не только художники, но и фотографы увеличивала на один-два сантиметра лоб Сталина». И ты эту чушь стащил. Но главное, тебе уже не восемь лет, а под восемьдесят, однако же твердо веришь в эту полоумную байку, словно тебе восемь.

А он еще стыдит Сталина за то, что тот будто бы не умел плавать. Допустим. Ну и что? А Гитлер, предположим, был отменным пловцом. Но 30 апреля 1945 года как нырнул в Берлине, так и не вынырнул. А кроме того, вот интересный факт. Однажды молодой Сталин прогуливался с друзьями по морской набережной в Баку. Вдруг с пирса упала в воду трехлетняя девочка. Все растерялись, мечутся, кричат: «Лодку! Спасательный круг!» Но ждать нельзя, ребенок же… И не умеющий плавать Сталин бросается в море и вытаскивает девочку. Ее звали Надя Аллилуева. Как же ей потом было не любить своего мужа-спасителя… А кто из твоих собратьев, Беня, из этих плавающих историков, глубоководных мыслителей, двоякодышащих интеллигентов, непотопляемых брехунов способен на такое…

Но минул год, вундеркинду уже девять, и он, продолжая слежку, приходит к заключению, что в речах и докладах Сталина «набор банальностей». Допустим. Например, не их ли мы видим в докладе «Итоги первой пятилетки» 7 января 1933 года?:

«Каковы итоги первой пятилетки в четыре года в области промышленности?

Добились ли мы победы в этой области? Да, добились. И не только добились, а сделали больше, чем могли ожидать самые горячие головы в нашей партии. Этого не отрицают теперь даже враги…

У нас не было черной металлургии, основы индустриализации страны. У нас она есть теперь.

У нас не было тракторной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было станкостроения. У нас оно есть теперь.

У нас не было серьёзной и современной химической промышленности. У нас она есть теперь.

У нас не было авиационной промышленности. У нас она есть теперь.

В смысле производства электрической энергии мы стояли на самом последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест.

В смысле производства нефтяных продуктов и угля мы стояли на последнем месте. Теперь мы выдвинулись на одно из первых мест» и т. д.

Какие скучные банальности! И никаких ораторских красот!..

Особенно запал в трепетную душу вундеркинда доклад Сталина на Чрезвычайном VIII съезде Советов 25 ноября 1936 года «О проекте Конституции». Отрок слушал доклад по радио, но этого показалось мало — потом еще и прочитал в газетах эти банальности. И вот что его поразило. Перед началом доклада «точно по команде раздавались возгласы: „Родному!.. Любимому!.. Вождю!.. Учителю!.. Лучшему другу!..“» Открываю на странице 545 «Вопросы ленинизма» издания 1952 года, последнее прижизненное. Здесь начинается этот доклад. Приветственные возгласы действительно есть, но ни перед докладом, ни после него нет ни одного словца из перечисленных Сарновым, кроме слова «вождь». Подвела вундеркинда стариковская память. А в газете отрока поразила стенографическая помета «несмолкающие аплодисменты»: «Что значит „несмолкающие“? Ведь раньше или позже они обязательно умолкнут». Листаю текст доклада. Помет много, но, конечно же, нет ни одной — «несмолкающие аплодисменты». Ах, как жесток вундерстарец по отношению к вундеркинду…

Вывод такой: все это было фальшиво и организовано заранее. «До сих пор, правда, мне так и не удалось узнать, — пишет бывший вундеркинд, — состояли эти крикуны на штатной должности или это была общественная нагрузка. Знаю только (прочитал в книге А. Н. Яковлева „Омут памяти“), что было у них даже специальное наименование „ответственные за энтузиазм“». Зловонный яковлевский омут как источник познания жизни! До этого надо дожить…

Ну, не будем спорить с таким фанатиком истины, как Яковлев. Допустим, были организаторы аплодисментов и восклицаний. Но ведь доклад еще и 16 раз прерывался взрывами смеха всего зала. 16!.. Спроси, Сарнов, учителя Яковлева, как это-то организовывали. Да еще напомни ему, что, скажем, доклад Сталина на XVII съезде партии в 1934 году прерывался аплодисментами 48 раз, а кроме того, есть в стенограмме и такие пометы: 5 раз — «Смех», 2 раза — «Общий смех», один раз — «Общий хохот» и еще один раз — «Хохот всего зала».

А теперь открой свою книгу на 122-й странице и перечитай дневниковую запись К. Чуковского от 22 апреля 1936 года: «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды… Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила, и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица…» Попробуй сам перед зеркалом придать своему лицу одухотворенный вид. Что у тебя получится? А разве у твоего друга Войновича было влюбленное лицо, когда он получал из рук Путина премию…

Но Чуковский продолжает: «Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали, — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — мы все так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы“ — и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак все время шептал мне о нем восторженные слова, а я — ему, и оба мы в один голос сказали:

„Ах, эта Демченко заслоняла его!“ Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью».

И ведь это дневник не колхозного бригадира Марии Демченко, знатного свекловода, а суперинтеллигентного писателя. И я не удивлюсь, если со временем откроется, что «организаторами энтузиазма», именно они с Пастернаком и были. И разве думал Борис Леонидович, что после XX съезда и доклада Хрущева он напишет стихи «Культ личности забрызган грязью…». И Сарнов — один из ее поставщиков.

Читатель может удивится: неужели автор привел в своей книге эту дневниковую запись? Зачем? А затем лишь, чтобы объявить ее «сублимацией страха». То есть со страха, мол, написал это Чуковский, может быть, даже «в расчете на чужой глаз». Если однажды посланцы НКВД нагрянули бы с обыском или арестом, Корней Иванович тотчас сунул бы им под нос дневничок, раскрыв его на нужной страничке… И тут становится предельно ясно, что нет такой ситуации, которую вундеркритик при всей его незатейливости не вывернул бы наизнанку.

Вот ещё и такой факт. «За всеми этими переменами я следил с гигантским интересом». С титаническим!.. То есть слежка продолжается. Парню уже семнадцать, появились вторичные половые признаки… Пишет, имея в виду 1945 год: «Я хорошо помню, как в день победы над Японией Сталин сказал: „Мы, русские люди старшего поколения, сорок лет ждали этого дня“. Тогда, услышав эту фразу, я был возмущен… Фраза Сталина, причислившего себя к русским людям старшего поколения, которые воспринимали поражение России в той войне как личную травму и сорок лет мечтали о реванше, была в моих глазах предательством».

Что сказать? Почему же так возмутила попытка руководителя страны, грузина по рождению, причислить себя к русским людям? Разве, допустим, корсиканец Бонапарт не причислял себя к французам? Разве еврей Дизраэли, будучи главой правительства Англии, не считал себя англичанином? Разве, наконец, Гитлер, родившийся и выросший в Австрии, не причислял себя к самым кондовым немцам? Это же вполне естественно. У Сталина было уж никак не меньше оснований причислять себя к основному народу страны, чем у всех названных выше, чем и у его обличителя тоже.