Журнал Современник - Наш Современник 2006 #2 Страница 9

Адрес: 103750 и т. д.

1 декабря 97 г. Твой Юрий Кузнецов.

Р. S. О себе сказать нечего. Суета, непонимание и шум”.

Дальше, как всегда, напряжение — литературное и житейское.

Всё получил. И стихи твоего приятеля, и “фото”. Но “фото” не могло подойти для печати, ибо — на газетной бумаге оттиск.

Обижался ты на Касмынина за стихи своего приятеля, теперь можешь обижаться на меня, потому что я мог отобрать только два стихотворения. Как их пристроить, подумаю.

Статью о Свиридове пристроить нет возможности: и ничего существенного ты о нём не сказал, да и не мог, ибо с ним встреч не имел, а его письма к тебе представляют ценность только для тебя.

Февральский номер “Нашего современника” с твоими стихами ты уже, вероятно, получил. Сильные стихи.

Самому мне жить невмоготу. Особенно заедает семья, вот тут уж полное, враждебное непонимание. Ну да ладно.

Работаю в журнале два дня: понедельник и среда, да и то с 12 часов. Вторник у меня Литинститут и ВЛК.

Сам не унывай. Твой Юрий Кузнецов.

23.02.98 г.”.

В таком же духе письмо от 22 февраля 1999 года.

Признаться, я совсем разучился писать письма. И теперь я могу только сообщить то-то и то-то, и больше ничего, но так письма не пишутся. Поэтому не обессудь.

Два дня в неделю с 12 часов работаю в журнале, а во вторник часа три веду семинар по поэзии на ВЛК.

Нагрузка небольшая, денег хватает на хлеб и водку. Зелёный змий одолевает, иногда — неизбежно, иногда по моей беспечности.

Прошлой осенью, когда выдавали соответствующий диплом и значок, я вдруг обнаружил, что уже два года я академик. Академий (разумеется, ложных) нынче развелось тьма, но эта Академия — российской словесности — создана при Екатерине II в 1783 году. Ныне восстановлена, после 1917 года. Право, не знаю, как относиться. К тому же и В. Распутин, и В. Белов тоже академики. А Валентин Устинов сам себя назначил президентом Академии поэзии. Каково? Впрочем, ему далеко до Председателя Земного шара. Вот что, между прочим, творится в Москве.

Здоровье у меня шатается только с похмелья. А так пишу, думаю, читаю и пишу. В марте выйдет моя новая книга, но мизерным тиражом. Я её тебе пришлю.

Помнится, когда я сломал ногу, тоже левую, и сидел дома, то отрастил бороду. Не вздумай этого сделать: постареешь.

Кожинов в трудах, но попивает. Он был у меня на дне рождения. На столе была красная икра и молочный поросёнок (я тряхнул на полторы тысячи одного приятеля-предпринимателя).

Не знаю, следишь ли ты за “Нашим современником”, хотя бы в уездной библиотеке, но я в прошлом году три раза в нём печатался. В N 4 — перевод “Слова о Законе и Благодати” митрополита Иллариона (думаю, перевод превосходит подлинник), и ещё свои стихи в N 10 и N 11-12.

Ладно. Держись. Бог тебя испытывает, а дьявол не дремлет. Я-то сам держусь (особенно с похмелья) из последних сил, я не преувеличиваю. Так что всем тяжко.

Жду твоих стихов. Обнимаю. Твой Ю. Кузнецов”.

В начале 2000 года Кузнецова заботила судьба поэмы о Христе.

В мартовском номере “Нашего современника” вышла подборка твоих стихов. Новых твоих стихов редакция ещё не получала.

Насчёт “Антологии русской поэзии ХХ века” не знаю, наверное, в каких-нибудь магазинах есть. Не смотрел. Москва не Галич, в котором всё под боком.

Посылаю газету с моей поэмой. На прописные буквы не обращай внимания, кроме как в начале. Идиот Бондаренко своевольно ввёл прописные буквы, и в двух местах вышла на Христа пародия: там, где обыватели называют Христа чудовищем и тут же Он… и в эпизоде со стрекозой. Палец ведь фаллический символ: такая была эпоха. В общем, не обращай внимания. Правда, в апрельском номере “НС” поэма выйдет так, как написано мною.

Держи хвост пистолетом! Твой Юрий К.

30.03.2000 г.”.

Приблизился Великий рубеж Времени…

“Виктор! Поздравляю с Новым годом, с Новым Тысячелетием! А там будет видно. Я приглашаю тебя на свой юбилей. 11 февраля будет вечер в ЦДЛ и прочее. Деньги на дорогу сюда и обратно я вышлю. Всё-таки я должен получить твоё согласие заранее, ибо твоё имя будет в афише.

Жду новых стихов. Крепись. Твой Ю. Кузнецов.

25.12.2000 г.”.

…К сожалению, на юбилей поехать я не смог. Накануне был некий юбилей в Галиче, и я на нём переусердствовал. Сообщил об этом Кузнецову, и он меня поэтому простил; ну, дескать, тогда другое дело…

Твоё письмо получил и успокоился. Хотя не ожидал, что ты настолько слаб.

Даже не уверен, одолеешь ли ты мою поэму. Судя по твоей “речи”, ты оцениваешь меня “несколько” провинциально.

Будь здоров. Жду стихов, но без сюрпризов. Твой Юрий К.

26.02.2000 г.”.

Последнее письмо ко мне Юрий Поликарпович написал 6 мая 2003 года.

Рукопись твоих стихов получил давно. Но с пермским издателем возникли осложнения. Он тоже пишет стихи. Но они бездарны. Он передал их в “Наш современник” — возымел сильное желание опубликоваться в Москве. Но я их забраковал, конечно. Он фирмач, обиделся и застопорил дело. Но ничего. У меня кое-что есть в Москве на примете. Как-нибудь выпустим книжку в Москве.

Два стихотворения твоего галичского соседа идут в июньском номере журнала. Пусть он пришлёт мне свой домашний адрес — я вышлю ему журнал с его стихами.

Больше не беспокой меня дурацкими телефонными звонками. Этим ты снижаешь уровень наших отношений. А кое-чем другим снизил ещё раньше. Мне и так жить трудно. Ну, будь здоров.

Юрий К.”.

Звонил я Кузнецову единственный раз. Его не было дома, трубку взяла одна из дочерей. Я спросил, дома ли отец, затем попросил передать мой вопрос: получил ли он мою рукопись для Перми? Вот и весь “дурацкий” звонок. Что сказали о моём звонке у него дома — загадка.

В Перми должна была выйти миниатюрная книжка моих стихов. Кузнецов такую книжку издал до этого.

“Галичский сосед” — Юрий Иванович Балакин, трижды печатавшийся в “Нашем современнике”.

В 1990 году нападки на Кузнецова в демпрессе усилились. В частности, выступила против него Юлия Друнина в “Книжном обозрении”. Мою краткую ей отповедь там же, однако, напечатали. Письмо Кузнецову написал мой друг, художник-экслибрист Виктор Иванович Кунташев, ныне покойный. Кузнецов ответил ему:

Спасибо за тёплое письмо и сердечные чувства, выраженные в нём. Не беспокойтесь обо мне. Хотя меня бьют с двух сторон — и давно, я не теряю присутствия духа. К тому же, как сказал поэт, “эту голову с шеи сшибить нелегко”! Ещё раз благодарю за отзывчивость. Всех Вам благ. Кузнецов”.

Летом 2003 года Юрий Поликарпович прислал мне газету, где дано было большое с ним интервью, которое брал у него, кажется, В. Бондаренко. Прислал газету без записки даже. В интервью речь шла о поэмах, посвящённых Христу, и о том, что о них все молчат. Я долго тянул с ответом, так как отношение моё к поэмам неоднозначное… Когда надумал написать письмо, было уже поздно: поэта не стало.

Чем я “снизил уровень наших отношений” — понятия не имею. “Друзей клевета ядовитая”?

Обыкновенно фресками называют роспись стен водяными красками. Но фреска — готовая картина, её видишь сразу целиком, а потом уже всматриваешься в детали. А тут мы имеем возможность наблюдать, как на наших глазах словно из-под невидимой руки художника возникает изображение. Это узорочье слова. Перед нами необычные фрески, некоторые из них кажутся написанными прямо по воздуху, так много в них пространства. Фрески зыблются и играют красками, строка пружинится и рябит, как вода или рожь от порыва ветра.

“Уф, душно!” — таким весьма бытовым восклицанием начинает автор первую свою фреску. Где душно? Душно в мире, откуда нет выхода.

Цыплята семенят, желта от них дворина…

Посредине этой дворины, совсем как в гоголевском Миргороде, расположилась лужа, которую солнечным венцом обстали цыплята. Краски искрят, сгущённый воздух мерцает, вот-вот разразится гроза, омоет и раздвинет душный двор до пределов большого бытия. Но это случится потом, будь терпелив, читатель.

Вот появляется человеческий тип — Глеб Родионович. Этот тип — художественное открытие поэта, и, конечно, тут не обошлось без уроков Гоголя, имевшего необычайную способность выпукло изображать духовную пустоту человека. Глеб Родионович — тишайший космополит-обыватель. Его замкнутый мирок — пародия на интеллектуальный уют большого мира, обжитого тысячелетней культурой. Он так захламлён культурными и псевдокультурными атрибутами — от зуба Соломона до портретца модного крикливого стихотворца, что в нём нельзя повернуться. Хозяин этого благополучного мирка подмен и фикций, в котором, кстати сказать, дамоклов меч ловко подменён волоском, сидит “на венском стульчике, листая Беркли том”. Почему Беркли, а не другой? А хотя бы потому, что именно Беркли отрицал материю и пространство, объявляя их несуществующими сущностями. А такой взгляд как раз характеризует отношение Глеба Родионовича к реальному миру как к несуществующему. Однако этот мир существует, даже “инфернально явлен” и грозит уничтожением: на мирок Глеба Родионовича оттуда надвигается “всеокружающий бульдозер”. Что может спасти от этого чудовища, порождённого техническим прогрессом? Амурчик бронзовый? Зуб Соломона? Автограф Гамсуна? Да нет, наверно, кое-что посущественней. Как иронизирует автор: