Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6541 ( № 6 2016) Страница 9

Он воевал и погиб за освобождение Родины от фашистского ига. Он трудится сегодня за освобождение Земли от угрозы ядерной ката­строфы.

«Блеск истины в пророческом глаголе»

«Блеск истины в пророческом глаголе»

Литература / Литература / Эпоха

Смирнов Владимир

Фото: Александр КАРЗАНОВ

Теги: Юрий Кузнецов

Пришло 75-летие со дня рождения Юрия Кузнецова. Не так много и не так мало. А нет его с нами вот уже тринадцать лет. Такого рода «перспектива» позволяет отчётливо узреть и понять, что сделал в русской поэзии этот художник. Название заметок – строка Иннокентия Анненского из его перевода стихотворения Стефана Малларме «Гробница Эдгара Поэ».

В 1990 году в предисловии к избранным переводам Кузнецова Вадим Кожинов довольно дерзко и твёрдо выразил своё понимание того, что есть поэзия автора. Многим тогда соображения Кожинова казались немыслимым преувеличением. Да и для наших традиций был довольно странен столь «высокий звук» при оценке живущего писателя. Вот что писал выдающийся мыслитель, а точнее сказать – лирический мыслитель, о своём младшем друге и многолетнем со­участнике чудесного метафизического диалога: «Я бы даже сказал, что творчество Юрия Кузнецова отмечено печатью поэтического величия, если бы понятие «великий» не несло в себе особенного смысла: назвать поэта (и человека вообще) «великим» можно со всей основательностью лишь из другой, «следующей» эпохи, которая обеспечивает, так сказать, спокойное, трезвое, всецело объективное восприятие предыдущей, уже завершившейся эпохи, когда её страсти «улеглись» (по некрасовскому слову) окончательно». Эти сроки пришли и приходят. Сегодня к этому мнению, в своё время вызвавшему большой шум, ничего нельзя «ни прибавить, ни убавить». С конца 60-х годов и до кончины Кузнецова в 2003 году чего только не было написано о поэте, в том числе в остро обвинительном тоне. Но это всё ныне уже представляется лишь фактами истории литературы. Не более. Следует сказать, что и сторонники поэзии Кузнецова не всегда выбирали необходимые и точные слова и выражения. К нашим дням сложился своеобразный, объемлющий и хулу и хвалу, «канон», обращённый к личности и миру поэта. Если помнить, с какой смелостью и отвагой Кузнецов мог разбить любой из почтенных канонов, отношение к нему должно быть абсолютно вольным, без формального посмертного восторга и унылого повторения нескольких сентенций и положений, которые, к сожалению, элементаризируют и примитивизируют путь поэта и небывалые пестроту и сложность его картины мира. Он сам в связи с этой картиной любил приводить строчку Пастернака – «образ мира, в слове явленный». А что есть «образ мира»? Действительно «образ» и действительно «мира»?

Удачные попытки анализа и характеристики того особого лиризма, что принёс в русскую словесность Кузнецов, большей частью справедливы. Но вот присущая миру поэта бездна таинственных взаимосвязей, их музыкальная текучесть почти не поддаются истолкованию и раскрытию. Да и не нужно, чтобы тайное стало явным.

В 2015 году без указания издания и его места была напечатана книга «Аспекты творчества Юрия Кузнецова» студентки его творческого семинара в Литературном институте, а потом аспирантки института Оксаны Шевченко. Это хорошая серьёзная работа. В ней особый интерес вызывает довольно пространная часть, где собраны лекции-беседы Юрия Кузнецова для своих студентов. На протяжении нескольких лет Оксана Шевченко с разрешения мастера, пусть и тезисно, сокращённо, записывала эти беседы. Они производят огромное впечатление. В них Юрий Кузнецов сказал почти всё о времени, поэзии, себе. Он был суровый, много знающий и не трусивший перед «последним» человек. Его так называемые мифологизм и символика решительно не сводимы к иллюзорности, самообманам и прочим прелестям. Мифическое и мифологическое, о чём так много наговорено и написано, для поэта было ясным, как божий день: «Пламя поэзии бушует в устном народном творчестве, псалмах, в речениях пророков (все пророки были поэтами), в гимнах Ригведы, в русских былинах»; «начиная с семнадцати лет я всюду видел одни метафоры». Вот какая сила:

– Отдайте Гамлета славянам! –

Кричал прохожий человек.

Глухое эхо за туманом

Переходило в дождь и снег.

Или другое, полное удивительной много­смысленности:

Повернувшись на Запад спиной,

К заходящему солнцу славянства,

Ты стоял на стене крепостной,

И гигантская тень пред тобой

Убегала в иные пространства.

И далее такая тонкая печальная мощь, на которую не падает даже тень правоты и праведности:

Может быть, этот час недалёк!

Ты стоишь перед самым ответом.

И уже возвращает Восток

Тень твою вместе с утренним светом.

И другое о том же, с могучим напряжением отчаяния, когда и верить нельзя, и разувериться невозможно:

Для того, кто по-прежнему молод,

Я во сне напоил лошадей.

Мы поскачем во Францию-город

На руины великих идей.

Только русская память легка мне

И полна, как водой решето.

Но чужие священные камни,

Кроме нас, не оплачет никто.

Возвращаясь к «лекциям». В них живёт и дышит огромное многознание и многочувствие Кузнецова. Его вселенскость, всеотзывчивость. В этих работах Юрия Поликарповича присутствуют Европа, Восток, Азия, огромное количество имён поэтов – так сказать, от сотворения мира до наших дней. Вот некоторые темы: «Дорога – сквозной образ мировой поэзии», «Детство – сквозной образ мировой поэзии», «Простота в жизни и в поэзии», «Тема Родины в русской поэзии», «Эпитет у Пушкина», «Образ-прикосновение в мировой поэзии», «Камень – сквозной образ в мировой поэзии», «Бог – вечная тема поэзии», «Сон – вечная тема мировой поэзии», «Забвение – вечная тема поэзии», «Образ совести и стыда в русской поэзии», «Плач и слёзы в мировой поэзии». Всё в лекциях построено на обращении к текстам. Отсюда мощь и героическая полифония. Особое внимание Кузнецова вызывали эпические создания разных времён и народов, глубоко родственные ему. Он даже призывал студентов как можно больше читать эпические сочинения – «это даст широкое ощущение времени».

Наш выдающийся мыслитель-эмигрант Георгий Федотов назвал когда-то Пушкина «певцом империи и свободы». Это более чем верно. А сверхпротиворечие «снимается» силой красоты и поэзии. Замечу, что при всей огромности «русского», что несут в себе поэзия и мировидение Юрия Кузнецова, оно в границах временных и географических – всечеловечно и всемирно. Я не буду здесь приводить всем известные стихотворения. Русскость Кузнецова-художника равна его всеславянству, европейскойсти, вселенскости. Это явлено на уровне тем, сюжетов, образов, мифологем. Всюду чувства эти в стихах Кузнецова выражены с огромной печалью и скорбью. И пребывают в изумительной просодии.

Вселенскость Кузнецова сказалась более всего в двух шедеврах – «Петрарка» и «Русская бабка». Это лирико-историософские вещи. С русским упрёком и вопросительностью к европейскому, по выражению Блока, «цивилизованному одичанию». Первое стихотворение предваряется пространной цитатой из письма Петрарки, наполненного чудовищной надменностью в отношении наших предков, а следовательно, и нас, «скифов», мало различимых «средь скудных растений». В небольшом сочинении из семи строф Кузнецов совершает поразительный рывок от возрожденческой Италии, цветущего гуманизма, человекобожия, от священной грозы Куликова поля к Великой Отечественной, к боям под Сталинградом. Последние слова в эпиграфе из Петрарки – «об этом довольно». Вот несколько могучих строф Кузнецова:

В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.

Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал хлеб у старух –

Он узнал эти скифские лица.

И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

Сколько было написано и сказано стихослагателями и критиками всех мастей о жестокости, язычестве, «сальеризме» Кузнецова! Но вряд ли стоит что-либо доказывать табуну мелких бесов. Вот чистый голос поэта: