Николай Лесков - Еврей в России: несколько замечаний по еврейскому вопросу Страница 9

Может быть, цели и намерения покойного императора Николая не всегда были совершенно понятны и применены не везде счастливо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Известно ли было покойному государю Николаю Павловичу, как относилось к евреям великороссийское поместное дворянство, мы об этом не можем выразить никаких соображений, но думаем, что если бы такие вести дошли до императора, то они могли бы его разгневать разве только как послабление в исполнении закона. Но дух сближения не мог быть ему противен, ибо император Николай сам желал противодействовать «изолированности» евреев и хотел достичь их гражданской «ассимиляции» с прочими подданными.

Имели ли в этом случае какое-нибудь влияние на взгляды государя принципы, руководившие друзьями еврейского вопроса в Англии, или его величество сам пришел к убеждению, что «изолированность» надо прекратить и ввести «ассимиляцию», это нам неизвестно, и в том мы не видим себе укоризны. Освободительные идеи государя Николая Павловича насчет крестьян, которые он несомненно имел и о которых говорил графу Чернышеву, так же неизвестны нам, как были неизвестны и многим государственным лицам его царствования. Да, собственно говоря, не в этом и дело; каким бы путем государь ни пришел к убеждению, что с «изолированием» надо кончить и сделать «ассимиляцию», — важно то, что эта идея его занимала. К осуществлению этого в царствование государя Николая был предпринят целый ряд мер любопытных и вполне достойных внимания тех, кто ныне призван сообразить все касающееся еврейского дела.

Надо думать, что государь Николай желал ассимиляции даже более всесторонней и плотной, чем та, о какой хлопотали в Англии; он хотел произвести все вдруг, прямее и кратче, чем шло в Англии. У нас и действительно представлялось возможным достичь всего посредством одного повеления, обязывающего к точному исполнению воли монарха.

Преобразования в еврействе начались у нас с наружности евреев, которую решено было изменить к лучшему, но далее они обнимали всю сферу труда и умственности и завершались высшей кульминационной точкой — религиею.

Прежде всего началось, так сказать, с переобмундировки: евреям велели обрезать их пейсы и запретили носить пантофли, ермолки, лапсердаки с цицисами, шапки с меховою опушкою, широкополые шляпы, длиннополые широкие турецкие кафтаны, схожие покроем с рясами, какие со времен султана Мурада носят православные духовные.

Несмотря на часто воспоминаемую строгость николаевского времени, намерение преобразовать внешность евреев встретило большие затруднения. «Преобразование евреев» в их внешности дало только полицейским чиновникам один новый, но очень хороший повод к поборам. Широкополые шляпы, шапки с опушью и ермолки держались очень долго и по местам не совсем еще вывелись по ею пору; длиннополые охабни нашли компромисс в длинных сюртуках по щиколотку, а лапсердаки (как одежда унижения) и цицисы уступили не настояниям полиции, а «австрийской моде». Венский более изящный вкус в это время очень кстати изобрел «аккуратненькие лапсарду», которые любой франт может носить, не выпуская их наружу, при еврейском платье. Удобная мода эта перешла к нам через Броды сначала в Дубно, потом в Ровно и наконец разлилась повсеместно, благодаря большому сочувствию всех еврейских щеголей, давно наскучивших хохлатыми цицисами и лапсердаками. Но старшее поколение ветхозаветных так и доносили свои лохмотья до износа. Те же евреи, которые пускались промышлять торговлею или ремеслами в великороссийские губернии, еще прежде, до распоряжения о «преобразовании», сами попрятали свои лапсердаки. Они также охотно стригли и пейсы («стригались по-адесску») и носили такие сюртуки, какие и по сей день носит русское степенное купечество. То-есть, вращаясь среди русских, сами не хотели отличаться от них видом и одеждою, которую в черте их оседлости с них приходилось снимать почти насильно. Секрет этого заключался в том, что в «черте», где их много, они друг перед другом стеснялись и крепились, а в разброде сами захотели «преобразоваться». В Одессе было замечено, что прибывающий туда еврей прежде всего сейчас же «стригался по-одесски», а потом волосы до прежней длины никогда уже у него и «не выростали». Говорили, что у одесских стригачей «такие ножницы».

Туфли выводились тоже медленно, пока на этом настаивали, но потом сами стали исчезать. Сапоги оказывались удобнее туфель в глубокой грязи местечковых улиц, а за пейсы только ловчее хваталась драчливая рука офицера и чиновника.

В этом роде «преобразование» кое-как удалось, хотя, впрочем, до сих пор еще не вполне. И теперь у еврея свой особенный нос, свой угол глаз, и по-своему на нем сидит его длиннополый сюртук.

Это, вероятно, уже надо оставить природе.

Вторым делом государя Николая I было призвание к просвещению еврейского юношества. И в этом отношении евреи тогда действительно были уравнены со всеми русскими подданными соответственных сословий: евреям из купеческого класса был открыт доступ в гимназии наравне со всеми, но в высших заведениях евреи опять уже встречали ограничения: им дозволено было изучать только одни медицинские науки. В этом было большое неудобство, ибо ко врачеству, как известно, не все люди сродны, да и потом не все евреи-медики могли находить себе места на службе, так как число евреев-врачей было ограничено известным процентным отношением к общему числу медиков. Права, приобретаемые другими по образованию, не были уделом евреев, и это сделалось причиною, что ученость между евреями распространялась не так быстро, как желал император Николай. Практический ум евреев не видел резона затрачивать время и деньги на обучение детей таким наукам, из которых нельзя было извлечь в жизни никакой практической пользы.

И в этом очень трудно обвинять евреев или осуждать их строже купцов и мещан великорусского происхождения, которые тогда, при несравненно более широких путях для карьеры, тоже не понимали пользы бесприкладного образования и детей своих в казенные школы не отдавали.

Конечно, можно поставить в вину евреям: почему же они из преданности государю не отдавали детей учиться ради самой науки? Но, во-первых, такая наука для науки у евреев существовала, и ей не надо было учиться в русских школах. Евреи изучали ту науку в тихой безвестности у своих библейских мудрецов, которые сумели дать наилучшие ответы порицавшему Библию Вольтеру.

Выше этой науки богословско-философского и исторического характера ум тогдашнего еврея не представлял и не мыслил. Что же касается до прохождения курсов русских средних учебных заведений con amore, без всякой практической пользы от затрат на это образование, то требовать подобного от евреев значило бы простирать к евреям такие претензии, каких не предъявляют ни к кому другому.

Однако, факт все-таки тот, что и в этом положении евреи купцы отдавали детей в гимназии чаще, чем купцы русского происхождения.

Третий род мер к уничтожению «изолированности» и к «ассимиляции» было введение рекрутской повинности, производившееся приемами, устрашавшими и заставлявшими содрогаться все сердца; евреев брали от родителей в малолетстве и отправляли их в отдаленные баталионы, где их и крестили в православие по ранжиру.

Солдатство евреев до известной степени послужило уничтожению «изолированности» и «ассимиляции», но только в том отношении, что отставные солдаты из евреев, вкушавшие на службе по необходимости «треф» и нарушавшие по той же необходимости субботу, не все пошли назад в «места своей прежней оседлости», где их, как «трефлоных», могло встретить недружелюбие ортодоксов, а стали по праву отставных солдат приписываться к другим городам «вне черты». Таким образом впервые появились в России первые оседлые евреи, совсем «изолировавшиеся» от кагала, и это явилось последствием одной из мер императора Николая к уничтожению еврейской «изолированности». Цель императора Николая Павловича этим в некоторой степени достигалась, но потом некоторым невеликим людям припала забота и это испортить. В недавние годы голова одного великорусского городка возбудил вопрос о детях, которых эти солдаты нарожали в новых местах своего жительства и сами умерли. Вопрос заключался в том, что не будет ли справедливо теперь этих, здесь рожденных, солдатских детей выгнать в «черту» еврейской оседлости, где у них нет ни пяди земли, ни родства, ни связей. Вопрос этот и до сих пор еще не решен, а дети еврейских солдат, рожденные на великорусской земле, не выгнаны только благодаря министерскому распоряжению, имеющему, впрочем, временный характер.

Люди эти, конечно, предпочитали бы иметь для своей защиты твердый закон, а не личную милость, которая может быть изменчивою.

Думается, что покойный император Николай I, большой любитель войска и охотник ценить заслуги солдат, вероятно, был бы недоволен тем тревожным положением, в котором находятся ныне дети честно ему служивших солдат из евреев.