Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6484 ( № 42 2014) Страница 9

и видел –

смерти нету.

Да, хлопцы, смерти в мире нет,

есть только бомбы,

свист ракет,

есть только танковый таран,

есть пули в горло,

кровь из ран,

санбаты,

дратвой шитый нерв,

есть старшина со списками,

есть каптенармус,

есть резерв,

есть автоматы с дисками,

есть направленье снова в полк,

в родную роту пятую,

есть, наконец, бессмертный долг –

убить страну проклятую,

и есть, огласке вопреки,

у маршала за камбузом –

головорезы-штрафники,

что локоть в локоть

прут в штыки

и молча гибнут гамузом.

Начинается – не без иронии – как доклад, а получается срез жизни, в которой не бывает двух одинаковых солдат. У каждого – своя боль и усмешка. Но не бывает и солдат, оторванных от судьбы армии, от военной стратегии.

Ровесники Недогонова показали молодого, романтического и лихого поэта на войне – современного Байрона или Дениса Давыдова. А он всегда в стихах выглядел взрослее своих однокашников, рано остепенился – и писал от имени бывалого, рассудительного солдата, каковым и стал после Финской, после ранения.

Потом демобилизация – Родина, Дон и стихи, которые приветил в «Новом мире» Симонов:

Звёзд тишина неизменная.

Просинь меж срезами сосен.

Первая, послевоенная,

милая русская осень!

К Дону пришла она вкрадчивая,

изморозью пугая:

песни и дни укорачивая,

свет в куренях зажигая.

Недогонов ищет новую тему – и начинается поэма «Флаг над сельсоветом». Рассказ о счастливой послевоенной жизни. Историки литературы считают её «первой ласточкой» изруганного «лакировочного» послевоенного стиля. Да, это советская идиллия про зажиточный колхоз с оптимистическими искрами во взорах и портретом вождя в красном уголке. Впрочем, в этом жанре красным уголком становится всё пространство – с колосящимися полями и справным хозяйством. Эстетика ВСХВ, далёкая от надрывной реальности, – она поможет преодолеть разруху. То ли Недогонов предугадал конъюнктуру, то ли его убедила чья-то авторитетная установка, но в необходимость оптимистического эпоса он поверил. А уж потом пошли директивы: литераторам следовало вытряхивать из себя ярость, приглушать ощущение трагизма – и подбадривать читателя. Пресса эту поэму сразу взметнула.

Прежде Недогонов не славился разработкой образа Сталина. Но в колхозной поэме обойтись без этой фигуры невозможно: такова традиция, идущая от «Страны Муравии». В классику литературного сталинизма вошёл сон колхозницы из «Флага над сельсоветом»:

И мы простились так тепло,

наговорились вволю.

Над головою солнце шло,

А Сталин

шёл по полю.

И был таким святым покой –

родной земли цветенье.

– К чему б, девчата, сон такой?

– А это к счастью, Ксенья[?]

Это народный (а для кого-то – безусловно, псевдонародный) узорчатый стиль. Недогонову удавались юмористические эпизоды и картины природы Донского края. Всё в этой поэме – к счастью. Словом, как Софокл, Недогонов здесь показывает людей, «какими они должны быть».

Тогда в «Правде» выходит директивная статья Николая Грибачёва с грозным названием «Против космополитизма и формализма в поэзии»: «Социалистическая действительность, творчество народа-созидателя стали содержанием лучших наших произведений, советский человек, носитель коммунистической морали, является её любимым героем. Это особенно сильно проявилось в произведениях – «Белая берёза» М. Бубеннова, «Счастье» П. Павленко, «Знаменосцы» А. Гончара, «Кавалер Золотой Звезды» С. Бабаевского, «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Алитет уходит в горы» Т. Сёмушкина, в поэмах – «Флаг над сельсоветом» А. Недогонова, «Рабочий день» М. Луконина, «Новое русло» А. Кулешова и т.д. Что ни год, у нас создаётся всё больше различных и хороших книг, значительнее становится их содержание, монументальнее и яснее художественная форма. У нас утверждается новый величественный эпос».

Уже при Сталине «лакировку» осудили, а в хрущёвские годы выставку литературных достижений закрыли и ворота заколотили. Отменённой оказалась и поэма Недогонова.

Однажды – ещё в советские времена – вышла открытка с цитатой: «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд». С громкой подписью: «А.Т. Твардовский». А ведь это Недогонов – и как раз из той самой поэмы! Твардовский заслонил его, и лучшие недогоновские строки с лёгким сердцем приписывали прославленному поэту. Схожих мотивов у них немало. Для обоих быт солдата – это и холод, и удаль, и баня, и злость, и горечь. У Твардовского оттенков поболее, зато Недогонов сам всё прошёл:

Солдат Украинского фронта

до нервов подошвы протёр, –

в подходе ему

для ремонта

минуту отводит каптёр.

И дальше:

Добруджа лесная,

идёт в наступленье солдат,

гремит по лесам корпусная,

ботинки о камни гремят.

И входят они во вторую

державу –

вон Шипка видна!

За ними вослед мастерскую

несёт в вещмешке старшина.

Старый солдат тридцати трёх лет от роду погиб мирным днём под колёсами трамвая. Неосторожно шагнул, не рассчитал силы. Погиб на взлёте: вот-вот должна была выйти первая настоящая книга стихов, а по «Флагу над сельсоветом» уже приняли решение: поэту присудят главную литературную награду того времени. Сталинскую премию первой степени ему присудили посмертно – и, право, не из сочувствия к погибшему поэту. Случай нечастый: значит, считали необходимым подчеркнуть значение стихов Недогонова – одного из «простых людей» русской советской поэзии. Из бесценных наших людей.

Теги: Алексей Иванович Недогонов

Хранитель золотого века

Юбилей Ю.Н. Тынянова (1894-1943) – простительный повод поупражняться в славословии, которого автор "Смерти Вазир-Мухтара" не терпел.

Год 1920-й. Или 1921-й. Во всяком случае, Российская империя уже умерла, а Советский Союз ещё не создан. Для филолога – странное время, на первый взгляд бесприютное. Литературовед – это всё-таки не матрос и, как правило, не агитатор, не горлан, не главарь. Но вот молодой щеголеватый профессор горячо говорит о Пушкине, а потом студенты (а пуще – студентки) провожают его до трамвая. Юрий Николаевич – в ореоле молодого восторга. Следующего лектора встречает пустая аудитория: все ушли с Тыняновым. Город умирал и оживал, готовился к обороне и снова отстраивался – а партизаны словесности в Петрограде и Ленинграде всё не переводились. Среди них попадались и непреклонные комсомольцы, и консерваторы, растерявшиеся в революционной суматохе. Самое удивительное, что утончённые и дерзкие статьи Тынянова немедленно находили сторонников и оппонентов. Теоретик литературы даже в самые бурные времена существовал в атмосфере неравнодушия – и не сомневался, что его работа важна. «Это ощущение значительности литературы, но значительность не нужно понимать только как серьёзность. Юрий Николаевич был очень доступен шутке в литературе. Мы знаем из того, что он напечатал, и из того, что ещё не напечатано, какой мастер шутки он был», – говорит Борис Томашевский.

Молодой профессор родился в Режице, в семье врача. Сейчас этот городок на семи холмах называется Резекне и относится к Латвии, а в конце XIX века он входил в огромную Витебскую губернию. Но детство Тынянова прошло во Пскове. Там он учился в гимназии, там стал книгочеем, увлёкся Надсоном, сам писал стихи, к которым относился без всякого почтения.

На нём – строгий костюм, профессор держал университетскую марку. «Эмиграция» в Пушкина от Гражданской войны, от строительства нового мира – нет, это не про Тынянова. Он не ощущал себя старорежимным господином, и новая власть относилась к нему не враждебно. Но давно канувший Золотой век оказался для него важнее военного коммунизма и НЭПа, а также важнее века Серебряного. Тынянов – это открытие. Литература, наука, просвещение без эксперимента и поиска его не интересовали. Он никогда не пересказывал, только искал и находил, переходя от наблюдений к описанию закономерностей. Он поступил в университет в Петербурге, проучился там всю Первую мировую. Город стал Петроградом, а после Октября