Публикации на портале Rara Avis 2015-2017 - Владимир Сергеевич Березин Страница 9

Человек мой со вьючными лошадьми от меня отстал. Я ехал один в цветущей пустыне, окруженной издали горами. В рассеянности проехал я мимо поста, где должен был переменить лошадей. Прошло более шести часов, и я начал удивляться пространству перехода. Я увидел в стороне груды камней, похожие на сакли, и отправился к ним. В самом деле я приехал в армянскую деревню. Несколько женщин в пестрых лохмотьях сидели на плоской кровле подземной сакли. Я изъяснился кое-как. Одна из них сошла в саклю и вынесла мне сыру и молока. Отдохнув несколько минут, я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» — спросил я их. — «Из Тегерана». — «Что вы везёте?» — «Грибоеда». Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис»[17].

Пушкин рассуждает о Грибоедове — фактически, это запоздалый некролог, оставшийся, впрочем, единственным некрологом — и заканчивает:

«Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.

Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…»[18].

У Тынянова это выглядит так: волы поднимаются в гору. Грибоед между двумя мешками приближается к мосту. Только что переехавший мост верховой в чёрной бурке спрашивает по-русски, откуда они. Опознавший Грибоеда в Тегеране купец Аветис Кузинянне охотно говорит, что из Тегерана, а что везут, так — «Грибоеда».[19]

Вот с этой арбой и простым деревянным ящиком в русской литературе — целая история.

Видел ли Пушкин этот ящик?

Об этом спорят до сих пор.

Долгое время это не обсуждалось, потому что Пушкин оставался богом.

Его суждения считались божественными, то есть — непререкаемыми.

Оттого Сальери был убийцей, а Годунов — убийцей ребёнка.

Потом наступила закономерная эпоха сомнений.

В нашем случае, говорили, что странна арба и несколько грузин на пустой дороге.

Действительно, мёртвого посла встречали пышно. Империи была нанесена обида, и империя, не то чтобы очень любившая живого, оказывала особые почести мёртвому.[20]

«Как так?» — недоумевает современный читатель. И куда потом делась эта пышность?

Но Василий Потто продолжает: «Народ провожал покойного до второго источника по эриванской дороге. Здесь отслужена была последняя лития, гроб сняли с колесницы и повезли дальше уже на простой грузинской арбе, так как горная дорога не допускала торжественного шествия. Поручик Макаров с несколькими солдатами Тифлисского полка назначен был сопровождать гроб до Тифлиса»[21].

Но как у Пушкина поручик с несколькими солдатами превратился в грузин — непонятно. В рукописи Пушкин меняет количество волов, это вообще не прямая запись, а поздняя вставка.

Происходит путаница и с географией.

Перевал зачем-то назван теперь Пушкинским.

На нём поставлен памятник. Памятник этот переставляли.

Место его произвольно.

Но деревья, ущелья и перевалы у Пушкина тоже поменяны местами.

Про это писали многие пушкинисты[22], пишут и сейчас краеведы — ничего в этом удивительного нет. Пушкин печатал «Путешествие в Арзрум» через несколько лет после событий, чужие названия наслаивались одно на другое, даты были сложно высчитаны.

Даты путешествия, что смыкаются на 11 июня, и вовсе сбиты чумными карантинами.

Неравномерность движения Пушкина и Грибоедова придаёт событию особую мистику.

Писали также, что: «Карантины на эриванской дороге замедлили прибытие тела Грибоедова в Тифлис до последних чисел июня. С того времени и по 18 июля, день, назначенный для погребения, оно простояло также в карантине, в трех верстах от города»[23].

Само прозвище «Грибоед» встречается в речи генерала Ермолова (и в его письмах), поэтому сомневающиеся решают, что деталь эта взята у старого генерала, а не у неизвестного грузина.

Спорщики путаются в датах и забывают о разнице календарей.

Простор для поэтических толкований небывалый.

Об этом пару лет назад снят фильм «История одной мистификации. Пушкин и Грибоедов».

Я знаю людей, что его делали — люди это честные, но поэтические.

Они трактуют известное и неизвестное, но честно признаются, что объяснений много, а документа нет.

Есть ещё с десяток статей на эту тему.

Гораздо интереснее другое — мы имеем дело с некоей сценой, истинность которой мы до конца проверить не можем.

Многие люди испытывают естественную обиду от всякого, даже чужого, сомнения. Меж тем, возможность сомнения плодотворна.

Несомненно и то, что гений Пушкина мог создать всю эту сцену с арбой на горной дороге, причём сцену, которую теперь не вырежешь из русской литературы. Он мог создать её, не видя, а почувствовав то, что она нужна — в рифму жизни и смерти.

А мог, мешая, как крошки на столе, географические детали, даты и обстоятельства, записать главное в реальности — дорога — неважно где, волов — неважно сколько, людей — неважно каких, к чёрту точность.

Главное деревянный ящик.

Смерти нет.

Есть только предназначение.

18.01.2016

​Убыточное предприятие и ничего в оном (О Салтыкове-Щедрине)

Салтыков-Щедрин был и остался парадоксальным писателем. Противоречивых биографий много, однако тут удивление начинается прямо с первой строчки, то есть — даже с имени.

Михаил Евграфович Салтыков был отпрыском старинного дворянского рода, но был шестым ребёнком в семье, не такой уж богатой. Осматривая случайным путешественником место его рождения, село Спас-Угол, в котором уцелела только церковь, я обнаружил, что имение обратилось в прах, и прах этот порос какими-то неизвестными постройками. И это при официальной популярности его фигуры в нашем социалистическом Отечестве.

Странность тут в том, что большая часть русских читателей воспринимает его как человека с двойной фамилией, меж тем он был настоящий Салтыков, а Николай Щедрин, или «Н. Щедрин», всего лишь псевдоним.

В прежних изданиях его книг (в самых первых значился просто «Щедрин»), ещё писали М. Е. Салтыков (Н.Щедрин), а потом скобки куда-то подевались, одна из них распрямилась и превратилась в дефис.

То есть существовало, по сути, два совершенно разных, если не противоположных, человека: государственный человек Михаил Евграфович Салтыков и публицист Николай Щедрин.

И понемногу писатель слился с чиновником, будто два рода соединились каким-то странным браком.

Второе обстоятельство, что вызывает