Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета Страница 10

Шмен — это такая игра, которая могла иметь место только в определенных кругах. Во времена, когда было запрещено все, любые попытки, скажем так, нервощекотания. Сейчас же все дети играют в компьютер, то есть за тебя играют, картинки бегают вместо тебя. А когда ты играешь в трясучку, где-нибудь в парадняке, тебе дали 15 копеек, и у тебя шансов нет: если ты их проиграл, у тебя их больше никогда не будет. А можешь выиграть всю мелочугу у своих сверстников. Но для этого надо иметь много факторов, надо быть смелым, удачливым. Везет достойным. Если ты боишься проиграть, ты всегда проиграешь. Ты зажался — и все.

Вообще, игры — это такая жизнь, и не все могут ее прожить. Некоторых съедают раки головного мозга.

Кормить семью и двух детей растить с игры — это очень тяжело. Ты не можешь проиграть ни при каких обстоятельствах. Это какая должна быть в тебе сила воли. Напряг был очень серьезный. Но были и паузы, когда было легко и весело.

Помнится, у меня был дружок Бобер. Его папа научил во втором классе играть в шахматы, в четвертом классе играть в нарды, между вторым и четвертым научил играть в буру. Дети кричали: «Ура! У нашего папы бура».

И мы с Бобром, конечно, обували этих фраеров.

ПРОФСОЮЗ

Олово «проститутка» для большинства советских граждан ассоциировалось с политикой — с тех пор как в свое время Владимир Ленин обозвал несогласного с ним политической проституткой. Существование же классической проституции не признавалось на законодательном уровне: ни в Уголовном, ни в Административном кодексе союзных республик такой статьи не было. Даже если бы проститутка открыто заявила о своем образе жизни, то наказать ее, иначе как осуждением в товарищеском суде, не могли.

Если к обладанию «Мальборо» и импортными шмотками стремились все, то о проститутке советский человек и не мечтал. Ему не позволяла ни зарплата, ни менталитет, ни стеснительность, укрепленная отсутствием навыка. Девицы легкого поведения обслуживали в основном только отдельно взятых представителей теневой экономики и иностранцев. Проституция являлась неотъемлемой частью черного рынка в крупных городах.

Проститутки делились на валютных и рублевых. Валютные обосновались в шикарных по тому времени гостиницах и центровых ресторанах.

Цены в твердой валюте начинались от 100 финских марок и редко доходили до 100 долларов. Валютные проститутки работали только с «фирмой». Более того, в их сленге часто звучало оскорбительное слово «раш-шенок». Для таких существовали проститутки более низкой категории — по 25—50 рублей.

До конца 80-х годов проститутки в Ленинграде образовывали довольно малочисленную касту. Среди них было больше приезжих, чем ленинградок, официально они работали, как правило, в сфере обслуживания — продавцами, воспитателями детских садов, кладовщиками на производстве.

Входным билетом в этот клуб могла стать только рекомендация старших подруг, а с ними необходимо было наладить отношения, понравиться. В противном случае первый выход на «сцену» тут же оказался бы и заключительным. В центре проститутки называли себя профсоюзом. Несмотря на то что наказания за проституцию не существовало, девушки были полностью зависимы от отношения оперативников специальной службы милиции, контролирующей безопасность нахождения иностранцев в Ленинграде. Без их ведома ни одна из девиц не могла пройти в гостиницу, а если шла на конфликт, то на нее писали надуманные рапорты о мелком хулиганстве. Судья понимал правила игры и мог отправить ее на 15 суток. Кроме того, теоретически любую проститутку можно было привлечь за незаконные валютные операции, так что члены профсоюза вынуждены были проявлять лояльность к власти. Заключалась она, главным образом, в том, что девушки стучали — и друг на друга, и на мошенников, которые всегда находились у них на виду. Сотрудничество с представительницами древнейшей профессии к тому же гарантировало милиционерам отсутствие более серьезных неприятностей — если кто-то пытался отравить иностранца клофелином, чтобы обокрасть, старожилы немедленно сообщали об этом.

Сутенеров не было, но были так называемые «мамы», которые и находили клиентов. Как правило, они были намного взрослее своих подопечных, побывали по приглашению за границей, многих выдали замуж. Мамы получали проценты, и без их опыта, связей пришлось бы хлопотно. Одной из самых известных была Татьяна Дмитриева — Мама Таня, проживающая сегодня в Финляндии.

Для иностранца советская проститутка—такая же экзотика, как и пустые полки в магазинах. Девушки не обслуживали клиента строго по часам, а с удовольствием гуляли с ним сутками напролет. Для них, точно так же, как и для всех граждан Советского Союза, общение с иностранцем само по себе считалось привилегией. Отчасти это обстоятельство еще и несколько реабилитировало вечную профессию на территории СССР.

Только 29 мая 1987 года Указ Президиума Верховного Совета признал существование проституции. С этого дня впервые в Административный кодекс была добавлена статья 164.2. На основании этой нормы проститутку могли наказать штрафом от 100 до 200 рублей. К новой статье сотрудникам был разослан комментарий, где было указано: •«Если сотрудник милиции имеет достаточные основания полагать, что женщина занимается проституцией, то..> Всех советских проституток объединяла одна мечта — уехать: они мало понимали в капитализме, но ориентировались на забитые товаром витрины. Удалось немногим.

БАРЫГА

На Невском мало кто работал «в честную». И причина тому — законодательство СССР. Мошенничество наказывалось куда менее строго, чем спекуляция, а тем более скупка валюты. Так, за ломку денег на Невском получали по три года химии, а за валюту можно было схлопотать и все восемь. А докажут системную скупку, так пожалуйте «к стенке». Такое отношение власти к •«честному» подпольному труженику породило у центровых презрение к сделке. Зачем скупать 100 баксов за 300 рублей, чтобы продать максимум за 315, когда можно «сунуть куклу*. Риска в разы меньше, маржи больше. Вот большинство и нырнуло в кражи, мошенничество и банальный ночной разбой. А тех, кто оставался на позиции честной скупки, называли презрительно, абсолютно в эстетике лагерных плевков — барыгами.

Барыгой стал тот, кто честно перепродавал и соблюдал договоренности с клиентом. Тот, кто начинал порождать в стране мировоззрение, в котором клиент всегда прав.

Все остальные с улюлюканьем ломали, шпилили, воровали. Милиция тоже мысленно была на стороне жуликов, несмотря на то что именно они портили ей отчетность, а городу имидж. Иностранцы жаловались, разносили скандальную славу по западным СМИ. И все равно мошенник считался «своим».

ЛОХ

Три буквы ЛОХ с начала 80-х годов стали популярнее, чем самые известные три их коллеги на заборах. Ленинградская этимология этой аббревиатуры необычайно проста. ЛОХ — это буквы государственных номеров на автомашинах Ленинградской области. В области были зажиточные люди. Некоторые крестьяне зарабатывали правильным трудом: выращивали свиней, картошку и привозили товар на рынки Ленинграда, и конечно, на самый престижный — Кузнечный, ныне Владимирский рынок. К нему больше всего подъезжало подержанных «жигулей» с номерами ЛОХ. Центровые всегда высокомерно смотрели на кулака-тру-женика. Он был иначе одет, говорил по-другому и для них был простаком-мещанином. Они и прозвали таких лохами. Но как только в адрес первого скрытого сельского буржуя было брошено это словечко, так сразу оно стало очередным термином Галеры и уже приклеивалось каждому, кто работал честно, пусть и по буржуазному образцу.

Вскоре лох стал тем, кого просто невозможно не обмануть, не кинуть. Теперь лохами крестят направо и налево, не думая, что именно тот областной лох выиграл. Фермер, нэпман, лавочник остался, несмотря на все невзгоды. А центровые вымерли, как мамонты.

В этой связи новое звучание обретает прибаутка жуликов: «Лох не мамонт — не вымрет».

ЦЕХОВИКИ

Самые большие деньги в Ленинграде зарабатывали не центровые, а так называемые цеховики.

В СССР существовала местная легкая промышленность, в нее входили артели и райпромкомбинаты, которые подчинялись не министерствам, а районным властям. К примеру, Тосненский райпромкомбинат выпускал резиновые сапоги. На этих самых комбинатах за счет того, что была возможность договариваться с местными властями (все живут в одном городе и друг друга знают), кроме плана выпускали еще и левые партии, которые никак не были учтены в документах.

Единственный способ обналичить деньги в СССР — это продажа не-оприходованного товара в розницу. Поэтому эти сапоги или чулки привозили в магазин после того, как была распродана официальная партия. Шансов попасться на такой операции было не очень много — опасность существовала только непосредственно в тот момент, когда товар завозился в магазин. Называлось мероприятие «час страха». После этого проверки были уже не страшны. Называлось это торговлей «под место».