Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным Страница 10

– Не пишите обо мне плохо, – попросил он.

У меня ком подкатил к горлу, до того стало его жалко. Я пообещал ему, что свою докладную без согласования с ним никому показывать не буду.

Все знают, что Питер – город, где обитает наша интеллектуальная элита. Но мало кто помнит, что в этом городе живут сотни тысяч потомков коллежских регистраторов и титулярных советников, городовых, половых и вышибал из дешевых трактиров Выборгской стороны, бандерш бардачных притонов. Как раз эта «братва» с лицами гоголевских и чеховских персонажей правит сегодня бал в России. Именно она, а не интеллектуальная элита, которую у нас в реальную власть никто никогда не звал, косяком приехала в столицу, чтобы потеснить потомков московских лабазников и нэпманов. В двадцатые годы Герберт Уэллс писал, что русское правительство самое интеллигентное в мире по числу прочитанных и написанных книг. Это был российский нонсенс. После смерти Ленина интеллигентов выкинули из Кремля и пустили в расход. Историческая закономерность восторжествовала. Думаю, что России интеллигентный режим понадобится лет через триста, а пока она его просто не поняла бы.

Сегодня кухаркиных детей сменили кухаркины внуки.

Однако вернемся к Забоке. Поначалу он был в большом фаворе у руководства, а потом зазнался и решил, что ему все можно. В Представительстве определенной категории лиц можно было действительно делать все, но только потихоньку, так, чтобы никто не видел. Можно было трахать содержательниц конспиративных квартир из числа наших вольнонаемных девиц, уводить на «заклание» жен своих подчиненных, пить по-черному и т. д. и т. п. Помню, один из наших начальников секретариата любил совершать инспекционные поездки по стране в компании какой-нибудь из хорошеньких машинисток. Хорошенькие машинистки печатают протоколы сверки наличия секретных документов на уровне мировых стандартов. Некрасивая так не сделает. Окружные резиденты относились к этой паре проверяющих с пониманием и поселяли их на одну из конспиративных квартир. Никто не видел, чем они там занимаются. Может, спят, забившись в отдельные комнаты, может, музицируют на фортепьянах, а может, разучивают наизусть стихи великого Гейне:

Юность кончена, приходитДерзкой зрелости пора,И рука смелее бродитВдоль прелестного бедра.

Такое было позволено. Нельзя было, упившись, плясать голяком при полной луне в обнимку с чужой женой на берегу озера перед дачей секретаря парткома. А Забока плясал. Правда, у него было смягчающее обстоятельство: рядом тоже нагишом плясал с его женой лучший Забокин друг. После этого мелкого эпизода репутация нашего шефа пошатнулась. Окончательно он погорел на одном конкретном оперативном деле, но мы ведь договорились: о делах – ни слова.

Забоку сменил ленинградец – полковник Юрий Сергеевич Лещёв, мужик во всех отношениях правильный. Вот как бывает: если начальник правильный мужик, то и писать о нем скучно.

Расскажу-ка я лучше о ковре. «Что еще за ковер?» – спросит читатель. Ковер этот имел славную историю. В начале века персидский шах подарил его кайзеру Вильгельму. Потом он лежал в приемных канцлеров Ваймарской республики, во времена фашизма – в рейхсканцелярии, в приемной Гитлера, с 1945 года – у нас в приемной руководителя Представительства. Ковер был огромен и великолепен. На фоне естественной небесной голубизны цвели чудесные цветы, летали диковинные птицы. Такие персидские ковры ручной работы живут века. Один служивший у нас азербайджанец, который знал фарси, перевел мне надписи, вытканные на ковре, после чего сказал:

– Я бы отдал за него все, заработанное тут за пять лет.

– И что бы ты с ним делал? – поинтересовался я.

– Продал бы умным людям, а на вырученные деньги построил бы трехэтажную дачу на берегу Каспия, машину купил бы хорошую и безбедно прожил бы остаток жизни, не работая.

Однажды ковер исчез. Вместо него на пол приемной положили модный, но дешевый ширпотреб. Хозяйственники утверждали, что ковер шахиншаха пришел в ветхое состояние. Пришлось сжечь его по акту и заменить новым. Никто не видел, как огромный ковер горел, окруженный высоким облаком вонючего желтого дыма. Выходит, его сперли прямо из-под носа руководства. Читатель может спросить: для чего ты, Ростовцев, все это рассказываешь? Отвечу! Да все для того же.

Но вот уехал Василий Тимофеевич Шумилов и на смену ему пришел генерал Титкин, последний наш главный шеф, которому предстояло похоронить Представительство и вогнать в его могилу осиновый кол. Я благодарю судьбу за то, что мне не довелось при этом присутствовать. Я уехал на родину за два года до крушения ГДР.

Новый шеф Представительства был хорошо известен в разведке, но, в отличие от Ерофеева, его известность носила минусовый знак. За ним тянулся хвост крупных провалов. Им была провалена наша резидентура в одной из европейских столиц, он оказывал покровительство знаменитому на весь мир предателю, чьи книги, написанные их автором в тесном содружестве с английской разведкой, теперь продаются у нас в каждом подземном переходе. От полной катастрофы его всякий раз спасали какие-то могущественные покровители, и он возникал на новом месте в новом, более высоком качестве.

Я хорошо помню, как начальник административного отдела ЦК КПСС, опустив глаза долу, представлял Титкина нашему коллективу, заполнившему до отказа просторный клуб Представительства. «Не стану скрывать, – говорил он, – что привез вам руководителя со строгим выговором, однако надеюсь, что тут его организаторские способности раскроются в полной мере и этот выговор вскоре будет с него снят по заслугам”. Титкина посадили сперва на должность первого зама Василия Тимофеевича, а после отъезда последнего он автоматически занял кресло Шумилова.

У меня от Титкина остались самые гадкие впечатления не только потому, что у него была неприятная внешность: огромная его голова, похожая на продолговатую кормовую тыкву с отверстиями для глаз и рта, давала повод для появления в рабочих тетрадях сотрудников десятков веселых карикатур. Нет! Дело вовсе не в голове. У нашего нового начальника был препоганый характер – капризный, своенравный, непредсказуемый. Из Титкина так и перли спесь, чванство, презрение к нижестоящим. Уязвить, унизить человека для него было высшим наслаждением. А ведь он когда-то притопал в город из дальней карельской деревеньки и рода был отнюдь не княжеского. Он принадлежал к новой советской аристократии, которой выпала историческая миссия разрушения великой Российской империи.

Говорят, что Титкин был креатурой Крючкова. А что Крючков? Умный, хитрый, осторожный, взвешенный, он семь раз отмеривал, прежде чем отрезать, и в конце концов перехитрил самого себя – в 1991 году его арестовала кучка проходимцев, в то время как он имел под рукой, в Москве, сто тысяч вооруженных чекистов. Партаппаратчик Крючков не был способен на поступок, именно поэтому могильщик Советского Союза Горбачев и доверил ему охранку. Ведь, как сказал Наполеон, стадо баранов, предводительствуемое львом, опаснее, чем стадо львов, предводительствуемое бараном. При всей своей проницательности Крючков и в людях-то не разбирался: вокруг него вечно вертелось немало личностей недостойных.

Но вернемся к Титкину. Я хочу привести только один пример, характеризующий стиль его работы. Сидел я однажды в приемной руководителя Представительства в роли дежурного офицера. Сидел – никому не мешал. Вдруг позвонил Титкин от министра МГБ ГДР и приказал мне срочно связаться с приемной председателя КГБ в Москве и сказать дежурному офицеру, что с председателем хотел бы поговорить Мильке. Если председатель не занят, то немедленно. Я быстро исполнил это указание. Через минуту снова позвонил Титкин и сказал, что Мильке, кажется, раздумал говорить с председателем.

– Что же теперь делать? – спросил я. – Ведь ваше предыдущее указание уже выполнено.

– Кто вас просил выполнять мое указание столь быстро? – напустился на меня Титкин.

Потом он сказал мне еще много «теплых» слов. Просто разряжался об меня, зло сгонял. А через полчаса, явившись на работу, устроил мне форменный разнос.

Правы старые служаки, постоянно повторяющие заповедь: «Не спеши выполнять указание начальника, ибо он все равно его отменит».

Между прочим, разряжаться о подчиненных любят многие генералы, что им даже рекомендуют холуйки-врачихи из их генеральской терапии. Говорят, что это, мол, спасает от инфаркта. Но ведь у подчиненных тоже есть сердце и нервы.

У меня с Титкиным были сложные отношения. Он то вынашивал идею о моем откомандировании, то осыпал меня милостями. Аттестацию мне написали очень хорошую. Писал ее, правда, Лещёв, но Титкин-то с текстом согласился. В качестве недостатка мне указали, что я слишком категоричен в оценках людей. Это уж точно. Умного я всегда называл умным, порядочного – порядочным, дурака – дураком, подлеца – подлецом.