Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова Страница 10

Но на В.М. Молотова эти аргументы не произвели впечатления. На его замечание, что договоры Германии с прибалтийскими странами не имеют прямого отношения к Советскому Союзу, посол откликнулся вопросом, не желает ли СССР заключить с Германией такой же договор. Однако «Молотов уклонился от обсуждения вопроса»[42].

Далее В.М. Молотов пожаловался на несоблюдение Германией советско-германского договора 1926 г., говорил о ненадежности договоров о ненападении в свете аннулирования Германией аналогичного ее договора с Польшей. Он ответил утвердительно на вопрос посла, распространяется ли на Германию провозглашенная на партийном съезде советская политика поддержания нормальных отношений со странами, которые не покушаются на интересы СССР[43].

Заключение, к которому пришли в германском посольстве по результатам второй встречи Ф. Шуленбурга с главой советского правительства, нашло отражение в отправленном в Берлин отчете. В.М. Молотов, говорилось в отчете, придерживается выжидательной тактики, но проявил определенный интерес к возможности конкретного предложения политического характера, которое исходило бы от Германии[44].

Опубликована и советская запись беседы В.М. Молотова с Ф. Шуленбургом 28 июня. Запись подтверждает, что главу советского правительства интересовал прежде всего немецкий ответ на предложение о создании «политической базы» в двусторонних отношениях. Молотов настойчиво просил посла изложить его видение возможности улучшения отношений между Германией и СССР, и остался недоволен ответом последнего, что «надо пользоваться каждой возможностью, чтобы устранить затруднения на пути улучшения отношений». По оценке Молотова, более чем часовая беседа мало что дала. Читаем запись: «Если посол и теперь, после поездки в Берлин, ничего другого не предлагает, то, очевидно, сказал я, он считает, что в советско-германских отношениях все обстоит благополучно, и посол — большой оптимист»[45].

Проявив инициативу с предложением о подведении «политической базы» под советско-германские отношения, Молотов был, с его точки зрения, вправе ожидать содержательного ответа. Какого — тогда осталось невыясненным. Во всяком случае, Молотов не проявил интереса к предложению Ф. Шуленбурга заключить, по примеру договоров Германии с Эстонией и Латвией, двусторонний договор о ненападении как таковой. Договор под таким названием был заключен только в августе, за несколько дней до всеобщего конфликта в Европе. Советские условия, принятие которых немецкой стороной привело к заключению пакта о ненападении, нашли свое выражение в секретном дополнительном протоколе к пакту «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». Согласно сохранившейся немецкой записи о переговорах в Кремле, завершившихся подписанием пакта о ненападении, именно Условия секретного протокола, а не текст самого пакта, стали предметом дискуссии Сталина и Молотова с приехавшим в Москву министром иностранных дел Германии И. Риббентропом. Об этом — геополитическом назначении пакта говорит факт его подписания в самый канун всеобщего конфликта.

Тем временем, на этот раз в Берлине, возобновились советско-германские переговоры по экономическим вопросам. Но и только. Из рассматриваемых депеш американского посольства в Москве (которые, напомним, основывались преимущественно на информации от «Джонни») не ясны причины медлительности германской стороны. Возможно, сказывалась борьба мнений в нацистском руководстве. Так, в телеграмме из Берлина от 3 июля новый поверенный в делах США в Германии А. Керк оценивал как компромисс между сторонниками и противниками сближения с СССР возобновление переговоров в немецкой столице вместо Москвы[46], куда ранее предполагалось послать заведующего восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел Германии Ю. Шнуре. Но скорее всего Гитлер, которому принадлежало окончательное слово, еще не решил, на каких условиях следует договариваться со Сталиным. Инструкция министерства иностранных дел Германии Ф. Шуленбургу по-прежнему предписывала воздерживаться от каких-либо шагов по дальнейшему сближению с советской стороной[47].

О возобновлении советско-германских переговоров о кредитах и торговле ТАСС сообщило только 22 июля. Задержку с официальным объявлением о переговорах нетрудно объяснить внешнеполитическими соображениями. Пониманием, что любое изменение в отношениях между СССР и Германией неизбежно будет иметь широкий международный резонанс. И прежде всего не может не сказаться на московских тройственных англо-франко-советских переговорах с провозглашенной целью изолировать нацистского агрессора.

На Западе многие государственные деятели (хотя и далеко не все) отказывались верить в возможность советско-германского сближения. Например, министр иностранных дел Польши Ю. Бек говорил, что не следует ожидать, вопреки циркулирующим слухам, сближения Берлина с Москвой, по крайней мере в ближайшем будущем. Легче Западу найти какое-то взаимопонимание со странами Оси, полагал Бек, чем нацистам с коммунистами — из-за фундаментальных расхождений в их идеологических доктринах, служащих основой внешней политики и Германии, и СССР[48]. Но вскоре польского министра постигло горькое разочарование.

К августу 1939 г., последнему предвоенному месяцу в Европе, отношениям между Германией и СССР было придано ускорение — наконец от взаимного зондирования позиций стороны перешли к их политической конкретизации.

С немецкой стороны решительный шаг был сделан 26 июля, который стал, констатировала Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года, образованная Съездом народных депутатов СССР, принципиально важным рубежом в двусторонних контактах — «на всех направлениях — и по объему, и по содержанию»[49].

В этот день К. Шнурре, который вел в Берлине переговоры по экономическим вопросам с временным поверенным в делах СССР в Германии Г.А. Астаховым, уединился с ним в кабинете одного из берлинских ресторанов. Здесь, за обедом, собеседники, по выражению Дж. Кеннана, «добрались до сути дела»[50]. Неожиданно Для советского представителя Шнурре стал развивать пространные мысли о перспективах советско-германских отношений. По его словам, руководители германской политики были преисполнены решимости «нормализовать и улучшить эти отношения». В условиях, продолжил Шнурре, когда «державы стоят на распутье, определяя, на какую сторону стать», Германия желала бы использовать все возможности, чтобы сблизиться с СССР. Но с советской стороны она не получает должного отклика, оставив без ответа германское предложение продлить или освежить Берлинский договор 1926 г.

Пораженный услышанным, советский дипломат спросил, не является ли услышанное им личной точкой зрения К. Шнурре. Ответ последовал тут же: «Неужели вы думаете… что я стал бы говорить вам все это, не имея прямых указаний свыше?» Далее, сообщал в НКИД СССР в тот же день Г.А. Астахов, «он подчеркнул, что именно такой точки зрения держится Риббентроп, который в точности знает мысли фюрера». Тем не менее Астахов выразил сомнение, что намечаемое изменение германской политики «носит серьезный, неконъюнктурный характер и рассчитано надолго вперед». На это последовало: «Скажите, каких доказательств вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии. Мы не представляем себе, чтобы СССР было выгодно стать на сторону Англии и Польши, в то время как есть полная возможность договориться с нами».

«Чувствуя, что беседа заходит слишком далеко», доносил в тот же день в Москву Г.А. Астахов, «я перевел ее на более общие темы…». В частности, на тему антисоветской программы в книге Гитлера «Main Kampf» («Моя борьба»). На что К. Шнурре ответил, что Гитлер «прекрасно учитывает все изменения в мировой обстановке. Книга была написана 16 лет тому назад в совершенно других условиях. Сейчас фюрер думает иначе. Главный враг сейчас — Англия». Возвращаясь к основной теме беседы, К. Шнурре добавил к вышесказанному: «Мы считаем, что СССР и сейчас может стать на путь сближения с Германией и Италией, подобно тому как это имело место в так называемый рапалльский период. Этому способствует и то обстоятельство, что Германия и Италия хотя и боролись с коммунизмом, но настроены антикапиталистически..»[51]Ссылки К. Шнурре на изменение международной обстановки объясняют готовность германской стороны идти так далеко навстречу советской стороне, насколько это возможно — лишь бы предотвратить образование антигерманской коалиции в Европе и изолировать Польшу, нападение на которую было предрешено Гитлером. Об открывшихся таким образом возможностях для Советского Союза Г.А. Астахов писал в другом сообщении в Москву: «Я не сомневаюсь, что если бы мы захотели, мы могли втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам». И пророчески добавил: «Какова была бы цена этим заверениям и на сколь долгий срок сохранили бы они свою силу, это, разумеется, вопрос другой»[52].