Алексей Иванов - Вилы Страница 11

После поражения от «регулярщиков» Ваньку бросили под кнут на Меновом дворе Оренбурга. Казак – не мужик, такого не стерпит. Оскорбление отсекло Чике прежнюю жизнь. Домой он не вернулся, ушёл на Узени, где и встретил Пугачёва, который говорил, что он царь. Он, понятно, врал, потому Ванька Чика и поверил ему: передал спасённое знамя погубленного бунта.

По дороге Чика и Овчинников встретили отряд атамана Хлопуши, который вёл под Оренбург полк и вёз пушки с Авзянских заводов. В ту эпоху пушка на поле боя по значению равнялась современному танку. Хлопуша щедро поделился пушками с казаками и дал в придачу авзянских бунтовщиков – умелых канониров.

Ноябрьская дорога, растоптанная войском до водяной черноты, длинными изгибами лежала на покатых белых склонах холмов. В лощине вяло журчал ещё не замёрзший Салмыш. Медное солнце остыло, как вчерашний самовар. Солдаты и казаки сошлись друг с другом 9 ноября на околице деревеньки Юзеевой.

Сражения XVIII века заключались в перестроениях войск. Это было важно, потому что ружья били метко лишь на сотню саженей, а перезаряжать их нужно было слишком долго: один «плутонг» – взвод – стрелял, три других возились с перезарядкой. Артикул предписывал солдатам ходить колонной, атаковать шеренгой и шагом. Запрещалось под картечью рассыпать строй, а при ружейной стрельбе стрелкам нельзя было даже поворачиваться боком. Барабанщики передавали команды офицеров треском барабанов как азбукой Морзе. Но балет под барабаны срабатывал в бою только тогда, когда и противник вёл себя подобным образом.

На ровных снежных лугах речки Салмыш генерал Кар выстроил свой безупречный парад, словно играл в солдатиков, а бунтовщики и не подумали ответить тем же. На окрестных высотах раззявили зевла авзянские пушки. Артиллеристы Кара отстреливались, но заводские канониры метко лупили по вражеским батареям, и разбитые пушки солдат валились набок, словно убитые кони. А потом на солдат со всех сторон дьяволами налетели бешеные казаки с опущенными пиками.

Река Салмыш у деревни Юзеево

Генерал Кар этого не ожидал. Он начал размеренно отводить свой корпус в деревню, но ядра бунтовщиков безжалостно взрыли Юзееву: расшвыривали бревёшки домишек, разбрасывали снопы камыша с кровель, распахивали улочки. И тогда войско побежало, бросив обоз.

Через три дня потрясённый Кар привёл свой разгромленный и помороженный корпус в Бугульму, как попало сдал солдат генералу Фердинанду Фрейману и самовольно уехал в Москву. Государыня была в бешенстве. Василия Кара вышибли из армии, не видя в нём впредь «прочности». Оставшиеся три десятилетия жизни покрытый позором генерал проведёт в мрачном затворничестве в своих имениях.

А в глазах Пугачёва Зарубин и Овчинников стали великими полководцами. Меньшими силами они разбили корпус российской армии, а российская армия была тогда лучшей в мире. Ванька Чика и Андрюха почикали усатого енерала с медалями, привезли обоз и пленных, – ай да казаки, ай да молодцы, любо!

Андрея Овчинникова Емельян Иваныч оставит при себе, а Ваньку Зарубина отправит на другой фронт. Пугачёв будет руководить бунтом от Яика до Волги, а Чика – от Камы до Тобола. Он станет фигурой, равновеликой Пугачёву.

Из князи в грязи

В бою у деревни Юзеевой под ноги казакам бросил свою шпагу подпоручик Михаил Шванвич. Его бы закололи в горячке, но сдавшиеся солдаты схватили казаков за пики: пощадите ихнее благородие! Добрый человек молодой офицер!

Вскоре желторотого дворянчика поставили пред огненными очами Емельяна Пугачёва. «Поцелуй злодею ручку!» – шептали юному Шванвичу, как пушкинский Савельич шептал юному Петруше Гринёву. Шванвич поцеловал.

Он был не первым дворянином, который принёс присягу Пугачёву. Несколько дворян уже служили самозванцу. Пугачёв хотел иметь не только казачьи полки, но и солдатские, профессиональные. Под Оренбургом у него скопилось много взятых в плен солдат – им были нужны офицеры. 18-летний Шванвич приглянулся Емельяну более прочих: он не морщил нос и не поучал. Потом следователь запишет слова Пугачёва о Шванвиче: «умеет говорить многими языками и может способной быть к установленной в то время злодейской коллегии».

У мятежников Шванвич быстро сделал карьеру. Пугачёв назначил его командиром всех своих солдатских полков, где служба строилась по армейскому образцу, а не по казачьему. Юнец проявил стальную выдержку, и никто не узнал, какие бури бушевали в его душе. Шванвич не сошёлся ни с кем: казачьи атаманы ему были не ровня, а с другими дворянами ему, видимо, было невыносимо стыдно.

Шванвич ощущал всю низость своего служения самозванцу Петру Фёдорычу, ведь по дворцовой легенде императора Петра III ремнём ружья задушил его отец, гвардии поручик Александр Шванвич. Убийство царя организовал граф Алексей Орлов. Потом Александр Шванвич вызвал Орлова на дуэль, ранил, и за это был сослан в гарнизон захолустного Оренбурга.

В бессильной злобе юный Шванвич сочинил про Пугачёва издевательскую байку. Будто бы, обложив Оренбург, Пугачёв зашёл в Георгиевскую церковь предместья Форштадт. Храм был полон народа. Протолкавшись сквозь толпу, Пугачёв бесцеремонно впёрся в алтарь, уселся на престол и нагло заявил: «Давненько не сидел я на престоле!» Русский человек XVIII века не путал церковный престол и царский. Шванвич пытался выдать Пугачёва за дикаря, но Пугачёв не был «грядущим хамом».

Пушкин от души похохотал над этой сказкой, но не включил её в «Историю Пугачёва», хотя щедро включал другие предания. Чутьё к правде было для Пушкина важнее «красного словца». Это чутьё к правде приведёт к тому, что Пушкин ради чести пожертвует жизнью. А вот Шванвич – не смог.

Дом казачьего офицера в Степной крепости

Когда дела мятежников пойдут плохо, офицеры, что служили самозванцу, затеют заговор. Их выдадут. Пугачёв прикажет вздёрнуть изменников на виселице. Но Шванвича среди них не будет. Он благоразумно уклонится от заговора. С хладнокровием самурая он дождётся решительного разгрома бунтовщиков князем Голицыным под Татищевой крепостью, сбежит в суматохе общей паники и сдастся правительственным войскам.

Это спасёт ему жизнь, но не честь. По приговору Сената и самой государыни Михаила Шванвича лишат дворянства и навечно сошлют в Сибирь. Он молча доживёт свой век и умрёт в Туруханске в 1802 году. А вот его отец поручик Александр Мартынович после суда над сыном подаст прошение о возвращении на службу, хотя ему исполнится 50 лет, и до смерти, замаливая сыновий грех, будет служить командиром батальона в Кронштадте.

В советское время о Шванвиче говорили неохотно, с намёком, что Шванвич – прогрессивный дворянин, которому не хватило духа идти до конца, почти что декабрист. Пушкин сочувствовал Шванвичу: в «Истории Пугачёва» он писал о молодом подпоручике с тактом человека, который тоже может оказаться слабым. Но в «Капитанской дочке» Пушкин не уступил жалости. Да, судьба несчастного Шванвича породила историю Петруши Гринёва, но сам Шванвич стал прототипом не Гринёва, а подлеца Швабрина. Потому что никуда в жизни не деться от простого и беспощадного правила: береги честь смолоду.

Бёрды: казачья Москва

В начале ноября войско Пугачёва, подгоняемое первой метелью, отошло от Оренбурга на пять вёрст и обосновалось в Бёрдской слободе. Здесь тоже был «транжемент» с бастионами и пушками. В то время река Сакмара текла прямо под крепостным валом. Ныне эта слобода – скромная окраина Оренбурга, а на полгода бунта Бёрды стали самым жутким селением России: чистилищем для дворян.

Чистилище заработало 14 ноября. В Оренбург прорывался корпус полковника Петра Чернышёва. Комендант Симбирска, Чернышёв вёл 1100 солдат при 15 пушках. Он совсем чуть-чуть не добрался до цели. Под Оренбургом к нему явился казак Подуров и пообещал указать корпусу дорогу, свободную от бунтовщиков. Полковник поверил, ведь перед ним был оренбургский старшина, а не яицкий.

Памятный знак в Бёрдах на месте «золотой избы» Пугачёва

Подуров завёл корпус в засаду под горой Маяк. Мятежники рухнули солдатам на головы. Весь корпус угодил в плен. Полковника Чернышёва схватили «в сером кафтане, сидящего на козлах» – он успел переодеться в ямщика, но его опознали по белым дворянским рукам. Мглистым вечером на площади в Бёрдах мятежники повесили Чернышёва и 30 его офицеров.

В Бёрдах мятежники расстарались для самозванца: избу казака Ситникова оклеили золотой бумагой, взятой в ограбленном бухарском караване, и на гвоздик подцепили портрет царевича Павла. Под ним время от времени Пугачёв плакал от горькой отеческой кручины. Стерегли «золотую избу» особые «гвардионцы» с топориком и булавой – ряженые из русских сказок. Российская элита не вывела народ из мифа – и получила Бёрды с «гвардионцами» и виселицами.