Александр Дугин - Элементы #9. Постмодерн Страница 11

"Новые правые" и "новые левые" изначально были скорее постмодернистами, нежели модернистами, если понимать под «постмодерном» его активную версию. Можно, однако, еще более уточнить соотношение их взаимных постмодернистских проектов и выяснить до какой степени они остаются солидарными.

"Новые левые" постмодернисты считают, что освобождение от "террора рассудка" наступает в пограничном динамико-хаотическом состоянии, в спровоцированном контролируемом помешательстве. Социальный аналог этого оргиастический праздник революции, перформанс смещения смыслов, растворение иерархий, сатурналия, «потлач». При этом, хотя сами "новые левые" упорно не желают говорить о "созидательной программе", инерция отказа от "классической рациональности" выносит их по ту сторону тонкой пленки "динамического хаоса" и принуждает к утверждениям. Так, к примеру, Жиль Делез в "La logique du sens", следуя за Антоненом Арто, говорит о "новой поверхности" и "теле без органов", что точно соответствует инициатической концепции "нового человека" или "нового творения". Юлиус Эвола, крупнейший специалист в области эзотеризма, именно на аналогичных инициатических теориях основывал свои политико-идеологические модели. Этапы инициации делятся на отрицательные ("работа в черном", «растворение», "хаос") и положительные ("работа в белом", "создание зародыша", "новая гармония"). Программа "хаотического анархизма" Делеза соответствует первой стадии инициатического делания. Ее социальным аналогом является революция, восстание, оргиастический перформанс и т. д.

"Новые правые" особенно акцентируют, впрочем, вторую, созидательную стадию, творение "нового порядка", "возвращение сакрального", но она возможна только после радикального избавления от "классической рациональности" и ее социальных порождений. Хаос" новых левых" становится зародышем порядка "новых правых". А так как мы говорим лишь о теоретическом проекте, то трудно заведомо сказать, до какой степени будет простираться солидарность этих двух версий "активного постмодернизма", и когда они войдут (если вообще войдут) между собой в противоречие. Вполне логично допустить, что не весь хаос захочет преобразовываться в "новый порядок", предпочитая остаться в таком же децентрированном состоянии, а это, с неизбежностью повлечет за собой новые линии раскола.

Есть одна историческая особенность, которая не позволяет все же говорить о реальном и масштабном сотрудничестве "новой правой" и "новой левой" версиях постмодерна. Дело в том, что в Европе (особенно во Франции) несколько десятилетий подряд "новые левые" рассматривались как осевой элемент интеллектуального истэблишмента как признанные гуру интеллигенции, тогда как "новые правые" постоянно подвергались культурой дискриминации, находясь в маргинальном положении, несмотря на то, что, с чисто теоретической точки зрения, интеллектуальный вес был примерно равным. Поэтому даже в случае самого радикального нонконформизма «левые» приравнивались к "экстравагантным чудакам", тогда как «правые», даже весьма умеренные, с негодованием отвергались как «фашисты». Поэтому между двумя идеологическими семействами, столь сходными в общей стратегии, пролегла искусственная социальная пропасть. И последствия этого ощутимы даже сейчас, когда сами "новые левые" на глазах маргинализируются и отлучаются от права на высказывание в либеральном истэблишменте.

Но самое главное заключается в том, что обе версии "активного постмодерна" в целом представляют собой крайне миноритарный культурно-идеологический сектор, который несопоставим с обобщенным "пассивным постмодерном", т. е. с откровенным и навязчивым наступлением тех феноменов, которые определяются как «постистория» и "постиндустриальное общество".

Теоретическое сближение, возможно, даже слияние "новых левых" и "новых правых" в едином активном постмодернистском проекте не снимает основной проблемы — проблемы тотализации пост-истории. Иными словами, активный постмодерн и пассивный постмодерн не являются однопорядковыми категориями. Первый — элитарно-маргинален, второй — агрессивно тотален, поддерживается магистральной логикой истории, не меняющей основного курса последних столетий, но доходящей до последних границ.

Суть проблемы в том, что, "пересидев модерн" или преодолев, наконец, тоталитарные границы "классической рациональности" — т. е. получив возможность утверждать альтернативные проекты, не боясь подвергнуться «просвещенческой» цензуре — "активные постмодернисты" потеряли того социально-исторического субъекта, для которого подобное утверждение, подобный призыв еще имели какой-либо смысл. Иными словами, хитрость пост-истории в том, что она способна рекуперировать свою абсолютную антитезу, которой расчистила путь.

Тема "отсутствующего центра" в приведенных в начале статьи «правилах» Чарльза Дженкса является показательной. Можно представить себе картину так: "классическая рациональность" отказывается от авторитарной доминации и оставляет центральное место. Но при этом ставится одно непременное условие — это место должно оставаться пустым и впредь. Активные постмодернисты — "новые левые" и "новые правые" — радуются, что идол ушел, и готовятся занять его место, так как в их руках сосредоточены нити альтернативного проекта, вся логика и механика нон-модерна и его внутренней структуры. Однако, здесь не учитывается одна принципиальная деталь. "Классическая рациональность", великие «мета-рассказы» современности самоликвидируются не под воздействием внешних факторов, не под давлением внутренней альтернативы, не потому, что признают свою неправоту, а потому, что стремятся найти себе новую форму существования, которая вбирала бы в себя противоложности, не билась с ними, но всасывала бы их в себя. Иными словами, в постмодерне ищет последнего и торжествующего этапа именно дух самого модерна, ведь, в конечном счете, основание разума неразумно, а рассудок и его деятельность вращается вокруг ноуменальной пустоты. Но признание такого обстоятельства может привести к травматическому разрыву и к взыванию к иному (к "витальному порыву" Бергсона, к "сверхрациональному интеллекту" традиционалистов, к "темному мгновению" Блоха или "проклятой части" Батайя, к теории хаоса Пригожина и Мандельброта, к «сверхчеловеку» Ницше и т. д.), и в этом случае речь идет о революции, а может явиться и попыткой сохранения статус кво, но в абсолютизированном, максимальном виде.

У постистории есть явная надежда — сделать "конец времен" бесконечным, превратить кризис рациональности в нечто, длящееся вечно, в modus vivendi, в безупречно защищенный, самозамкнутый стиль, сделать из депрессии безразличие, из констатации — ироничный намек, из экзистенциального ужаса — аспирин. Отсутствующий центр, обнаружив себя, делает важнейшую историческую попытку. — Не желая более скрывать ту уловку, которая лежит в основе модерна, Neuzeit, пост-история пытается навсегда загипнотизировать реальность тем, что добровольно демонстрирует свою ничтожность, намекая на то, что потенциал имманентного ничто несопоставимо шире потенциала нечто.

Пустое место в центре. Не нашим, но и не вашим.

На глазах сбывается событие колоссальной значимости — активный постмодерн, постмодерн как альтернатива, как преодоление, как иное, нежели модерн, обнаруживает отсутствие исторического измерения, утрачивает онтологическую и гносеологическую содержательность, растворяется пассивным постмодерном (пост-историей, постиндустриальным обществом), трансформируется в призрак, становится фрагментом сложной скользящей цепи одного из случайных "трудных ансамблей". Вместо подлинного а-рационального хаоса наступает имитационный хаос, "ложный беспорядок", "фиктивная имитационная свобода".

Трудно, конечно, точно предугадывать будущее, но скорее всего, радикальный пессимизм Бодрийяра оправдан. Пост-история сумеет поглотит постмодерн в его альтернативной версии. И как по какой-то странной закономерности один за одним уходят на наших глазах из жизни люди, которые воплощали в себе возможность иного пути — Делез, Дебор, Гуатарри, Курехин…

Центр стал пустым только на том условии, что его не займет никто. Последняя уловка модерна — самому выступить в роли своего собственного врага.

Еще Дебор показал, что наиболее эффективное орудие Системы заключается не в жестком распределении ролей — друг-враг, но в мягкой интеграции, рекуперации, скруглении углов, всасывании антитезы. Постмодерн со всей изначально присущей ему двусмысленностью и соскальзыванием значений — идеальное орудие для достижения этой цели.

Чем гарантируется бесконечность постистории? Тем, что кончаться нечему, тем, что забегая вперед, прогностически утверждается как нечто сбывшееся, конец, нечто не сбывшееся; как нечто наступившее, нечто не наступившее, и тем самым, происходит ускальзание от того, что, по всей логике, должно было бы сбыться и наступить