Андрей Левкин - Из Чикаго Страница 11

Вы должны предоставить аудитории некие сущности, которые есть только в вашей голове. Следовательно, вы должны переместить читателя в пространство, где эти сущности можно предъявить — сначала, разумеется, это пространство построив. Такая инсталляция может включать в себя (должна, собственно) множество стилистических уровней, использовать разные типы языка, сводить вместе разные смыслы — всё, что вам потребуется. Читатель должен получить шанс прожить этот эпизод, его небольшую жизнь — внутри инсталляции.

Следует сделать такой инструмент для читателя, чтобы тот смог использовать описание в своем опыте. В естественной для него форме, никакой декларируемой идеологии и навязываемой наррации, вбивающей в читателя определенное отношение к предмету текста. В этом случае прозаики тоже работают с foggy, fuzzy, unknown entities. Это приключение, реальное, online experience — не topic частных чувств автора по такому-то поводу. Конечно, тогда неизбежен апофатический тип письма — так что, конечно, меташкола.

Обратно

Я допил кофе, обеспокоился тем, что батарейка в айфоне упала до 20 % — на нем я набивал свои тезисы, а их надо было еще закончить. Кутик тоже приближался во времени, следовало возвращаться. Метро тут где-то рядом, и даже, кажется, красная линия: что ли возле «Макдональдса» на углу от того фастфуда, где я ел. По красной до «Ховарда», пересесть на фиолетовую и до «Дэвиса». Но я еще погулял в окрестностях, разглядывая небоскребы, в основном — черную плоскую башню с двумя антеннами. У него поверхность интересная: перекрыта темно-серыми полосами, ну как дранка, которую делают под штукатурку. Снова вышел к водонапорной башне, обнаружил рядом с ней древний (относительно пожара) краснокирпичный дом с вывеской «Музей Университета Лойолы», прошел мимо какого-то bill payment center, подумал над тем, что такое checks cashed — обналичка чеков, что еще. Изучил нюансы действий арендоплательщика, имея в виду предложение bill payment center перекидывать через них квартплату прямо лендлорду. Сделал круг и полез в метро.

Красная линия была теперь совсем светлой и веселой — потому что солнце. Возвращаясь к радиоразговору в начале — о том, чем пахнет Чикаго, — то (если он и в самом деле пахнет как красная линия) ничем таким особенным: солнцем, свежим воздухом, вагоном — легкий запах даже не пластика, какой-то другой. Понятно, народу немного. Кто знает, как оно пахнет в час пик. Может, совокупность всех запахов вообще. Хотя вряд ли.

Сидел, ехал, поглядывал в окно, пытался понять, как все же в этих четырехэтажных домах устроены деревянные лестницы, — а дома мелькают, не рассмотришь. Вообще в основном они идут как обычные лестницы в домах: вверх, плотный поворот на следующий марш, вверх на следующую площадку. Обычно — с краю площадки. Но некоторые все же, да, идут по центру, а вот чтобы то расходились на две, то сходились вместе — это, пожалуй, могло и показаться. Но площадки-балконы есть всюду, на каждом этаже, большие, а от них еще и балконы-галереи вдоль дома по каждому этажу. Означает ли это, что в квартиры можно зайти только по галерее или внутри дома тоже есть коридор? Да, а мне еще надо понять, как на воркшопе предъявить «Счастьеловку» — эту книгу они частично перевели для своего ридера, в связи с чем меня, собственно, в Чикаго и выписали.

Примерно так: раз уж я не мейнстримовский писатель, то должен зарабатывать иными способами. Что поделать, я журналист, отчасти политический аналитик и т. п. Но однажды мне предложили колонку в интернет-проекте; шефом раздела там филолог, который предложил мне писать все, что захочу. Да, чтобы о политике — но как захочу. То есть зазвал именно как писателя, а не как политического журналиста и т. п. Но, разумеется, о политике и прочей жизни общества.

Два года я писал колонку в неделю. Разумеется, всякий раз это были нарративы на политическую тему. Потом проект закончился — этот редактор ушел, какое-то время работал с другим, но уже по инерции. И им уже хотелось чего-то другого, и мне перестало быть интересным. Все заканчивается потому что. В итоге у меня остались все эти тексты с правами на них, а некоторые были неплохи — то есть как-то существовали и после исчерпания контекста времени их написания. Вполне куски прозы, но что с ними делать? Сложить их вместе — бессмысленно, такие штуки никогда не работают. Да вместе они и прозой не будут.

Я их и засунул — не все, конечно — внутрь большого нового описания. Они там стали быть как эти вышеупомянутые рабочие, обслуживающие инсталляцию. Конечно, требовалось добавить еще какие-то нарративы, уже приватные и неполитические. Требовалась и рамка, чтобы обеспечить всему этому новый смысл. Потому что description должно быть умнее, чем случаи у него внутри, и он добавит всем им смысла — практически mind map, внедренная в отдельный артефакт.

Неизвестная, не названная Creature (так Кутик перевел Тварь из «Счастьеловки») здесь — именно description, которое хочет охватить и переустроить все эти элементы. В таком варианте текст строит себя, меняя природу локальных нарративов, — ставит над ними еще какой-то смысл, а они на него отзываются, вынуждены это делать. В каком-то смысле эта Креатура, сущность работает вариантом маковского Setup Assistant, загружая — когда надо — приложения.

Здесь же и бытовой эффект. Descriptive-вариант письма — не машинка для ложного воображения: записываемые им сущности существуют реально, просто ранее существовали в non-spelling shape. Это прагматическая машинка, она не будет формировать фантазии, этот инструмент не работает с ними. И не только в случаях, когда возле текста маячит метафизика. Например, никто же не знает, чтó именно происходит в той же политике — там явно нечеткое пространство. При этом наррации не помогут: они же умеют рассказать только о том, что уже произошло, но не о вещах, у которых еще нет карты. Здесь могут работать только дескрипции. И еще один побочный эффект: новые descriptions способны impose, навязать смысл рутинным, ежедневным нарративам. Навыки такого письма очень полезны и в нелитературной работе. Прагматически полезны, и это не только шутка.

Эти мысли закончились примерно к «Лойоле», затем поезд добрался и до «Дэвис-стрит». Потом в гостиницу приехал Илья, мы обсудили с ним воркшоп, апофатическое письмо, дескрипции, он поехал по своим делам, а я пошел покупать еду. Разумеется, участие Чикаго в этой небольшой литературной теории неоспоримо. Иначе я бы думать об этом не стал, и наоборот: теперь не могу описывать Чикаго без этой истории.

Урбана

Во вторник было по-рабочему. С утра встретились в кафе с Реджинальдом, который ведет этот семинар, что-то уточнили. Доехали до университета, он близко. Потом надо было повозиться с заполнением разных отчетных бумаг, потом семинар. Там славные люди, да. Потом Кутик показал мне кэмпус — здания в парке, вокруг искусство — средней величины скульптуры: Кальдер, Мур, Миро. Джакометти только не отыскался — ну, может, убрали на всякий случай, раз уж он сейчас подорожал. Хотя Миро стоит, а уж такой великолепный. Небольшой: золотой шар практически висит внутри дыры в черной металлической плите — неровной и нестерильной.

Жизнь как жизнь. Солнце светит, озеро блестит, апрельская листва мягко зеленеет, тюльпаны вокруг, Миро и т. п. Разошлись по своим делам — до гостиницы от университета квартала три, что ли. Вечером поужинали, выпили пиво в каком-то баре — Чикаго не Чикаго, никакой разницы. Профессия свое берет, то есть наоборот: если она участвует в ситуации, то нет разницы, где находишься.

На следующее утро начиналось следующее приключение. Надо было ехать в Урбану, тоже в университет. Тоже выступать, но там иначе: одна лекция — просто как человека из Москвы про всякую политику и т. п., а вторая — чуть позже — про онлайн-СМИ в России. По стечению обстоятельств во второй истории я оказался давно, в середине 90-х, так что получался как бы экспертом. К этим лекциям особо готовиться не надо было. Выписался с утра из гостиницы, и поехали.

Урбана — не рядом, и можно было уточнять в собственном уме детали workshop. Вообще, он был главным делом, так что теперь получались почти что каникулы. Для важности можно добавить, что чикагский Northwestern входит в топовую десятку в США. Понятно, мое попадание туда на workshop не моя заслуга, а Кутика: такова, значит, сила его позиции. Которая, с другой-то стороны, основана на разделяемых нами творческих позициях по части меташколы и всего такого прочего. Ну, дело сделано, едем в Урбану, говорить об общегуманитарном.

С утра уже едем, Кутик ведет, а я, не вполне еще проснувшийся, думаю о вчерашнем — ну почему бы и не подумать? Формат лекций тут не совсем такой, как в Европе. Если время лекции час с чем-то, то лекция займет минут двадцать, потом — вопросы и ответы. Безусловно, вопросы будут заданы. Не потому, что так положено, но чтобы выяснить конкретно, о чем была речь. Это я знаю — годом раньше выступал на конференции в нью-йоркской Колумбии. Но там было в расслабленном варианте: все-таки конференция, где большую часть слушателей составляли участники. Тут-то жестче.