Колин Уилсон - Орден Ассасинов Страница 12

Теперь можно увидеть, почему я считаю ницшеанскую волю к власти ключом к человеческой психологии. Размытый внутренний образ тождественен с чувством неустойчивости и бездеятельности. С другой стороны, как только мы испытываем чувство власти и намеренья, воображаемый образ становится чистым, и жизнь неожиданно наполняется смыслом. В «Хрониках Убийства» я обратил внимание на то, как много изнасилований со смертельным исходом совершается бродягами и скитальцами. Когда мужчина «в пути», его чувство уникальности становится размытым. В этой ситуации его потребность в «решительном действии» становится критической, поскольку заставляет его образ вновь возникнуть в зеркале. Инстинктивно он ищет вокруг что-то, что побудит его к решительному действию. Сексуальный инстинкт - наша сильнейшая инстинктивная сила; он, скорее, предпочтет совершить изнасилование, нежели другое преступление.

Это приводит к формулированию другого основного закона психологии: наша энергия активно ищет способы, с помощью которых она может разрядиться. Наши рецепторные клетки также похожи на радары-передатчики; они непрерывно сканируют мир на предмет способов удовлетворения, с помощью которых они могут выпустить свое напряжение. Это самая основная часть механизма эволюции. Например, это то, что отличает сознание человека от более запутанного электронного сознания. Электронная машина реагирует на стимулы; человек ищет стимулов, с помощью которых он может реагировать.

Теория воображаемого образа объясняет, почему такое множество преступников принадлежит одной из двух крайних групп: неадекватные персоны и очень влиятельные персоны. Неадекватные персоны всего лишь осознают покорное страдание размытого воображаемого образа. Поскольку он лишен энергии и предусмотрительности, его преступление, вероятно, принимают форму кратчайшего пути к тому, чего он хочет: он может украсть дамскую сумочку разбить окно магазина, изнасиловать ребенка. Но сущность преступления заключается в том, что он приобретает от него, Очень влиятельные персоны совершают преступление из-за чувства целеустремленности, которое даруется действием самим по себе. Он осознает страдание, вызванное неполнотой воображаемого образа. Как и все люди, он склоняется к тому, чтобы упрекнуть в этом других. Так что преступное действие не только имеет эффект усиления его воображаемого образа; оно также дает ему приятное чувство, что он поступает логично, налагая наказание на общество, которое заслуживает этого. Мэлвин Рис, сексуальный убийца из Виргинии[16], является ярким примером подобного типа преступников.

Согласно этой точке зрения на человеческую мотивацию, когда воображаемый образ становится размытым, человек теряет контроль над своей жизнью; он чувствует себя «заурядным, второстепенным, смертным». Но так как человек считается эволюционирующим животным, чье счастье связано с ощущением движения вперед, он испытывает настоятельную потребность восстановить чувство контроля над всеми расходами. Любое действие, которое восстановит его чувство контроля, кажется, на мгновение, удовлетворяющим. Голодная воля, словно пустой желудок, жаждет наполнения.

Когда это осознано, можно также понять, что мужская сексуальная реализация больше имеет отношение к воле, чем к «либидо». Недостаточно известный шедевр Дэвида Линдсея «Вояж к Арктуру» уловил этот момент с запоминающейся мощью. В этой фантазии - или аллегории, -происходящей на странной планете, Линдсей инсценирует свои интуиции в воле к власти. В одной из сцен сущность мужской сексуальности схвачена со своеобразной прямотой. Маскалл, главный герой, открыл силу, высасывающую жизнь из людей, «поглощающую» их, подобную некоему виду психического вампиризма. Первое время он делал следующее:

« ...Чувство дикого, сладкого восхищения немедленно прошло через него. Тогда он впервые испытал победоносное удовольствие от «поглощения». Это удовлетворило голод воли точно так же, как еда удовлетворяет голод тела...»

Это то, что чувствует мужчина, когда он входит в странных женшин: этот опыт является пищей для воли.

Маслоу назвал свою теорию «третьей силой психологии». Франкл назвал свою - «логотерапией». В целях различения психологии воображаемого образа от других различных форм «экзистенциальной психологии», я буду относить ее к психологии управления или контроля (control psychology).

Снова необходимо подчеркнуть, что жестокость и насилие могут не иметь явной связи с сексом или даже с удовольствием. Романы о Джеймсе Бонде полны секса и полны садистского насилия, но эти два понятия редко пересекаются. Флеминг любил начать роман о Бонде с шокирующего эффекта. Пожилая пара мирно сидит на своей веранде во время заката, а в это время появляется группа зловещих китайцев в черном, и их главарь требует, чтобы пара немедленно продала свою собственность: когда они отказываются, их срезают очередью из автомата. Полнейшая безжалостность заставляет читателя открыть рот от изумления. Но мы только проведем параллели между этими сценами и некоторыми похожими катастрофами в «Жюстине» или «Джульетте» де Сада для того, чтобы увидеть, что отношение Флеминга к насилию беспристрастно и не сексуально.

В 1971 году английская газета опубликовала признания Карлоса Эвертца, политического убийцы, который дал понять, что подобное насилие не ограничивается фантазией писателя шпионских детективов. Эвертц, родившийся в 1942 году в Доминиканской республике, на островах Вест-Индии, описывает, как стал другом младшего сына Рафаэля Трухильо Молина, диктатора Республики. В возрасте пятнадцати лет он попросил Эвертца шпионить за группой студентов и сообщать о тех, кто склоняется к коммунизму; в результате двое студентов скрылись, а двое были выпущены только после пыток. Эвертц знал дядю Трухильо, богатого фермера, который хотел присоединить к своей ферме землю крестьян. «Он позвал двух своих пехотинцев, и мы взяли человека и закопали его по шею. Уренья [дядя] сказал: «Ты пристрелишь его сейчас». Я пристрелил его. Я испытал шок - я был полностью опустошен». Подобное отношение осталось. Когда в 1959 году произошло вторжение кубинцев, Эвертц был на стороне боевых сил, которые отбросили их. «Мы привезли пленников на воздушную базу Сан-Исидро... Некоторых из них мы сковали вместе, полили бензином и подожгли. Потом сразу тушили пламя. А затем мы проделывали это снова - два или три раза. Некоторые парни умирали прямо на месте от шока, другие - нет». Временами это напоминает Рим при Нероне. Полковник приказал Эвертцу казнить офицера, который спал с его женой; прежде чем пристрелить мужчину, ему ампутировали пенис; полковник потом вручил его своей жене. «Его жена ничего не сказала. Она была кровожадной сучкой. Она обычно спала с солдатами, а потом их убивали, так что они не могли ничего рассказать». В 1960 году один из неблагоразумных поступков Трухильо навлек на его голову гнев ЦРУ, - которое раньше было его сторонником, - и он был предательски убит. «После убийства Трухильо его жена захотела уничтожить все население. Она заказала яд для того, чтобы подбросить его в водный источник, снабжающий город...» К счастью, ее отговорили.

Эвертц рассказал, что шестнадцатилетняя девочка была любовницей одного из головорезов Трухильо. «Я не был до конца в этом уверен. В итоге мы поймали девушку и убили ее». Он описывал, как они тренировались душить людей - используя политических заключенных в целях эксперимента - и пытали их, заживо сдирая кожу полосками с их грудной клетки с помощью бритвы. Он рассказал об убийстве студента технического института, подозреваемого в том, что он был коммунистом. Они похитили студента и усыпили с помощью хлороформа, затем убили его, через ухо воткнув четырехдюймовую иглу в его мозг. Тело затем выбросили в парке, чтобы его нашла полиция; вскрытие показало, что смерть произошла вследствие внутричерепного кровоизлияния. Эвертц, - который переехал в Лондон и стал вышибалой в одном из клубов Уэст-Энда, - подсчитал, что убил за свою жизнь от тридцати до сорока человек.

И снова заметим, что здесь нет никакого садизма в том смысле, который вкладывает в это слово Краффт-Эбинг. Все злодеяния, описываемые Эвертцем, кажутся совершенными с явным равнодушием, словно пришлось всего лишь зарезать овцу. Для диктаторов, которые управляли режимом подобного типа, мотивом служил не садизм; их мотивом была неистовая воля к власти. То удовольствие, которое привлекало их, например поджигать кубинских заключенных, кажется больше всплеском наслаждения яростью, чем неким «эротическим нервом». И это, возможно, еще требует доказательств, что восстание было спровоцировано вторжением на их территорию...

Даже работы де Сада - довольно неожиданно - подтверждают тот вывод, что садизм - не сексуален в своей основе. В конце концов, если садизм означает некий вид невротического удовольствия в причинении боли, - обычно связанной с мазохизмом и отвращением к самому себе, - тогда этого тем более нет в его книгах. Садисты де Сада - аристократические джентльмены, которые чувствуют, что убийство или причинение боли - не прерогатива аристократов, что звучит во многом, как позиция Трухильо. Их жестокость проистекает от извращения, мистической идеи о том, что они - боги, или должны ими быть. Антигерои де Сада заявляют, что они атеисты; но, на самом деле, они не любят Бога, потому что испытывают что-то вроде ревности. Большинство читателей упускают часть его трудов, которую он сам считает наиболее важной: длинные рассуждения о полной мужской свободе. Он воспринимал себя как байроническую фигуру, грозящую кулаком небу. «Никакой голос не спасет, поскольку страдания могут привести вас к счастью», - заявил он в предисловии к «Философии в Будуаре». Его идеал - разновидность восторженного Дионисийского пьянства «Отпустите себя, Евгения, - сказал Долманс неопытной девушке, которая была близка к тому, чтобы ее посвятили в прелести секса. - Оставьте все свои мысли об удовольствии, пусть это будет единственным предметом, единственным божеством вашего существования; именно этому божеству девушка должна принести в жертву все, и на ее взгляд ничто не должно быть столь святым, как наслаждение». Кажется странным, что де Сад - который не испытывал недостатка в интеллекте - не смог увидеть в своей философии логического противоречия: острейшие удовольствия связаны с высокой степенью самодисциплины, и именно вследствие этого его распутники являются предметом закона уменьшающихся доходов. Де Сад обходится с сексом, как если бы он был неким запретным нектаром или амброзией, трапезой богов, которую должны разрешить разделить людям. Если джин запрещен религией, кто-то чувствует, что он может написать об этом в той же восторженной манере. Но секс, как и джин, зависит от структуры сознания того, кто его потребляет; это может быть снадобье Диониса или противное на вкус лекарство, все зависит от того, чувствуешь ты себя счастливым или пребываешь в унынии. Де Сад, кажется, не подозревал об элементе относительности в сексе. Он, должно быть, возненавидел бы строки Дилана Томаса: