Михаил Кириллов - Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993–1995 гг. Страница 12

В 1975 г. я был во Львове в служебной командировке. Побывал в мединституте, посетил известное кладбище со старинными склепами, поднялся на высокий холм над городом, был в театре и даже в костеле. Один из древнейших городов Европы, каменный уже тысячу лет, очень красив.

Как-то заглянул я в магазин «Дружба» (книги стран народной демократии). Рассмотрев витрины, поинтересовался у молодой продавщицы, разговаривавшей со своим молодым человеком, как пройти в Художественную галерею. Ответила она не сразу, неохотно и очень быстро – по-украински. Я, конечно, ничего не понял и попросил повторить – по-русски. Она с вызовом, с ненавистью глядя на меня, ответила, что не обязана говорить по-русски. Я объяснил ей, что я всего два дня в городе и, конечно, еще не успел научиться понимать быструю украинскую речь. Но она только отвернулась. Я сказал с огорчением, что она, по-видимому, не украинка вовсе, поскольку не может же настоящий украинец и житель этого прекрасного города позволить себе быть столь негостеприимным. Молодой человек, стоявший с ней, чтобы снять неловкость, обстоятельно, по-русски объяснил мне, как пройти в галерею. Я поблагодарил его и вышел на улицу. Может быть, ее разозлила моя военная форма, но ведь меня даже в костел пустили в шинели. От пережитого меня какое-то время трясло.

В галерее, действительно богатом собрании картин, в котором были и Репин, и Венецианов, и Куинджи, и, кажется, какой-то маленький эскиз Саврасова, экскурсовод рассказывала только об австрийской живописи и о Семирадском (одном из последних передвижников), работ которого здесь было необыкновенно много. А ведь группа экскурсантов была из России. Хорошо еще, что говорила она на русском языке… Чем это не скрытые формы национализма. Бестактность и ущербность – это все, что может родить национализм недалеких людей. К национальному это не имеет никакого отношения.

А вот еще. 1975 г., лето. Тельшай (старый литовский этнос). Мы приехали туда из Клайпеды поработать в местном военном госпитале. В городе ни единой надписи на русском языке, нет русских газет, в столовой меню и разговор только на литовском, хоть пропадай. Невольно вспомнишь «Человека без языка» Короленко… Если бы с нами не было литовца-дерматолога, можно было бы умереть с голоду.

Клайпеда. День Янки Купалы. По главной улице медленно движется кавалькада украшенных зеленью автомашин, Зеленые ветви – выражение национального цвета Литвы (зеленой республики). На машинах сцены: Пиночет отрубает голову восставшим, рыбаки с сетями, цирк и др. Смотрю: среди машин тихо движется маленькая «Шкода», украшенная зеленью, так, что и окон не видно: зеленая могилка с небольшим крестом наверху… «Провезли»-таки идею «Похороны Литвы в СССР». Националисты умно работали. Это проявлялось и в напыщенности, высокомерии здешних обывателей. «Мы – Европа!» – говорили они. Какая там Европа?!

Был случай, когда особист, член комиссии из Москвы, стоя перед стендом «Участники Великой Отечественной войны», висевшем у нас в Управлении, тыкал пальцем в фотографии офицеров и громко спрашивал меня (я дежурил по факультету в тот день): «Этот – немец – фашист? Этот – еврей?» Я возразил. Первый был прекрасный русский человек, второй – белорус… Очень хотелось дать в морду. Да разве дашь, если ты при исполнении обязанностей, с пистолетом в кобуре. Что ему нужно было? Проверял меня на бдительность?

Примеры национализма были и в Армении (по отношению к азербайджанцам, и далеко не скрытого характера), и у нас – к кавказцам. Национализм тлеет, взрываясь то в Фергане, то в Сумгаите, то в Баку, то в Нагорном Карабахе, то в Приднестровье, то в Осетии, то в Прибалтике, а теперь и в Чечне. Кровавый национализм. Как только исчезла интернационалистская основа государства, конфликты стали расти как грибы.

Февраль. Приближается день Красной (Советской) Армии. Они оказались не в силах отменить его. Его отмечает каждая семья. А день 7 мая – новоиспеченный праздник ельцинской армии – умер, не родившись, так же, как и другие праздники, пришедшие с антинародной властью.

Периодически на телевидении мелькают лики Жириновского: то как диктатора, то как бабника, то разоблачителя, дебошира и хулигана, а то и как прорицателя и геополитика. Эдакая псевдонародность. За каждым из ликов – безответственность и абсолютная безнаказанность. Но многих увлекает, отвлекая от серьезного протеста. Если бы его не было, его выдумали бы. «Вольфрамович» зовут его в Думе. Еще 3 года назад сложился у меня памфлет «Портрет шута». Время подтверждает его правильность, хотя, может быть, не все грани в нем отражены.

«Жириновский, какими бы самостоятельными не были его цели, – инструмент Ельцина (послушная работа в Конституционном совещании, неучастие в защите Верховного Совета, голосование за буржуазную конституцию, за последовавшее «согласие», нынешний альянс с НДР и т. п.). Во всем главном – полное единство с Хозяином. А в промежутках – шум, гам, тарарам, кривлянье, венчанье, отвлекающие псевдолевацкие маневры, выверты, танец на барабане: шут гороховый.

Е. Б. Н. нужен шут, чтобы его патологической непредсказуемостью и многоликостью прикрыть собственную «мудрость», оригинальничаньем и скоморошеством – по контрасту – оттенить степенность Хозяина, холерическим танцем – монументальность последнего, карикатурным скрипом ремней и фашиствующими приемчиками заслонить подлинное лицо фашизма. Шут. Эдакий глас народа, который может и пошалить, и пересолить, и «перегнуть палку», и барина пнуть ненароком. И прощен будет. Дурашка! Свой ведь. Объективно свой. Находка! Министр шутовства шутовского государства.

Талантлив, однако. Неистощим. Виртуоз. Импровизирует – волной, взахлеб, как Хлестаков в лучшие минуты. Как Хлестаков, оттеняет собой неподвижность и тупость окружения, родного ему по социальной сути.

Время такое. Слабой власти противостоит еще только крепнущая оппозиция, и вакуум патовой ситуации заполняет третья сила, отвлекая народ от борьбы. Грохоча на всю страну, летит с горы пустая шутовская жириновская бочка. Может и убить».

Зюганов сумел оказать короче: «Жириновский – младший брат Ельцина».

Февраль. Из письма товарищу. «Приезд Зюганова в Саратов был, несомненно, событием. Конечно, различия с РКРП есть, они естественны и оправданны. Иммунитет от горбачевщины, от социал-демократизма, стояния над людьми, от партии коммунистов-руководителей – необходим. Зюганов – коммунист преимущественно от ума, Анпилов – от сердца. У первого – геополитическое видение борьбы, у второго – сердце разрывается от сегодняшней боли людей труда, лишенных его. Это делает его «уличным трибуном». Но объективно они дополняют друг друга. У большевиков (до 17-го года) эти крылья были вместе. Над достижением единства нужно работать.

Февраль. Провели заседание общества пульмонологов. Пришло до 70 врачей. Люди тянутся к сохранившимся очагам организованной работы. Это видно и по более осознанному отклику молодежи на предложения клинической и научной деятельности, несмотря на прогрессирующую бедность и поиски хлеба насущного. Думаю, что это проявление самозащиты, сохранения себя в нематериальной сфере, своеобразная компенсаторная реакция. Конечно, ее нужно видеть и поддерживать. Это задача конгрессов, в том числе национальных, но это и задача внефорумной работы, работы «в низинке», там, где бьют родники и бегут ручьи, – завтрашняя пульмонологическая Волга. А иначе заилится и встанет».

Саратов суетится, приторговывает, опустошает погреба, рыхлит снег под будущий урожай, разбавляется чайком в ординаторских в перерывах, недоумевает, ждет чего-то, надеется, держится за рабочее место, ложась в больницу аж за три дня до смерти. Живет, однако.

А Волга у нас – белая, бескрайняя, течет себе подо льдом, как и тысячу лет назад. Что ей может помешать? Нужно держаться.

Март. Чечня кровоточит. Матери прячут, ищут, хоронят своих детей. Этому нет конца. Большой кровью взят Грозный, но командующий Лев Рохлин отказался от звания Героя России. Молодец!

Уже не раз посещал митинги, проводимые в Саратове РКРП, КПРФ и ВКП(б). Они проводятся на пл. Революции, у памятника Ленину. Обычно задолго собирается народ, в основном пожилые и старые люди, часто с палочками. У многих – на пиджаках орденские планки. Приходят нередко с женами-старушками. Такие приходят до объявленного часа. Постепенно число митингующих растет, подтягиваются люди среднего возраста и даже молодежь. Люди общаются, спорят, делятся новостями и настроением. Прибывает и число милиционеров по периметру собравшихся, по-видимому, всерьез озабоченных, что все эти люди пойдут громить городскую администрацию, а может быть, для защиты лидеров-коммунистов от разъяренных стариков… Иногда милиционеров чуть меньше, чем митингующих… А нужен– то один, как на вокзале: вдруг кому-то плохо станет. Жалкое зрелище представляют эти кордоны и власть, пославшая их сюда на посмешище (и к тому же не платящая им вовремя денежное содержание).