Анна Бройдо - Дорга, ведущая к храму, обстреливается ежедневно Страница 12

— Вы довольны условиями вашего содержания и лечения?

— Вполне. Кстати, те ребята, которые меня ранили, меня сюда и доставили.

— Вы — военнослужащий армии Республики Грузия?

— Нет, я гражданский, работал в Управлении грузинской железной дороги, в военизированной охране. Но мы занимались совершенно другими делами: сопровождали до Тбилиси грузы, поступавшие в Батуми и Поти, чистая коммерция, государственная коммерция. Была еще частная коммерция — когда приходили люди с просьбой отправить, к примеру, коньяк, шампанское в Россию, Прибалтику, на Украину.

— В августе прошлого года руководство РГ назвало необходимость охраны железной дороги одной из главных причин ввода войск в Абхазию. Вам, как служащему УЖД, должно быть известно: действительно ли на территории этой республики совершались нападения на составы?

— Не знаю, может, пара случаев и было, а вот в самой Грузии и частично в Мингрелии такое постоянно происходило. Так что насчет причины — чепуха это.

— Какова же настоящая причина?

— Грабить. Как можно больше грабить. За то время, что я здесь нахожусь, приходили ребята-абхазцы и все, что они рассказывали, полностью сходится с теми фактами, которые я знал раньше. А вообще, вся эта цепочка пошла с Тбилиси, когда выгнали законного президента Гамсахурдиа. Сначала войска зашли в Западную Грузию — Мингрелию, хотя в этом не было необходимости, наша служба располагала достаточными силами для того, чтобы контролировать дорогу. Не надо было вводить туда солдат: это стало самой грубой, самой страшной ошибкой. Тогда они и вошли во вкус: взял и положил в карман. А потом дошли и до абхазцев.

— Вы поддерживали Звиада Гамсахурдиа?

— Нет. Так, пятьдесят на пятьдесят. Хотя у меня были разговоры в Тбилиси, и в Кутаиси я съездил к родственникам. Но, к примеру, Лоти Кобалия я ни разу в жизни не видел.

— Командира звиадистов в Западной Грузии?

— Да, он взял все в свои руки. Не знаю, может, в каких-то вопросах Лоти неправ, но в том, что он защищает свою землю, своих людей — я его оправдываю.

— От кого защищает?

— От бандитизма.

— С чьей стороны?

— Назвать вам эти фамилии? Помните, был такой Военный Совет: Тенгиз Китовани, Джаба Иоселиани и другие. Я еще не знаю, вырвусь ли отсюда, но если вырвусь, все это им в лицо скажу. У меня будут большие неприятности, вплоть до убийства. Но мне это надо когда-нибудь сделать, а то все молчок-молчок, но грузин на грузина не должен идти с оружием.

— Почему же вы позволили втянуть себя в эту войну?

— Нам в Тбилиси заявили, что посылают в Сухуми, чтобы контролировать железную дорогу. А потом пришли люди из штаба, обманули нас и отправили на СухумГЭС. Однако когда-нибудь я должен был сюда приехать и сказать правду: все это ерунда, братцы, вы с кем воюете? Конечно, некоторые идут не только грабить, а за идею. Но своими действиями они ставят местных грузин, которые здесь живут по шестьдесят-семьдесят лет, в очень, очень неудобное положение. Когда мы на электростанцию приехали, один парень — сейчас уже покойный — мне сказал: уезжай домой. Кстати, я прибыл сюда без оружия, получил его только здесь, на второй день. И если скажу, что не стрелял — вы поверите? Я сидел во дворе на скамеечке с автоматом, и мне уже было на все наплевать.

— Но вас же ранили в бою?

— В бою, да… Но нас окружили.

— Вы первый раз в Абхазии?

— Нет, почему, в мирное время, Господи, мое любимое место было Леселидзе! Друзья абхазцы были, — еще какие! Когда меня в плен взяли, я сразу спросил: «Гудаутские есть? Фридон Авидзба живой?» — «Нет, его убили».

— Как семья отнеслась к вашему отъезду?

— Отрицательно. Жена говорила: не надо ехать — как чувствовала. Нужно остановиться и прекратить огонь, прекратить войну: люди устали, они уже третий год не могут нормально жить. Если вы придете в Тбилиси — там ужас. На базаре стоят вооруженные люди, чтобы как-нибудь продать свои товары. А еще вместо нормальных денег эти несчастные купоны — кому они вообще были нужны! Но у нас в Тбилиси такие великие стратеги сидят…

— Вы согласитесь на обмен?

— Посмотрим…

Недели через две я узнала, что, по ходатайству родственников покойного Фридона Авидзба, Георгий Дзебимашвили был освобожден и вывезен в Россию.

От греха подальше пленного Георгия разместили на первом этаже инфекционного отделения — в домик на отшибе. После беседы старшая сестра отделения — миниатюрная черноглазая Тося — приглашает меня на чашечку кофе:

— Иногда насмотришься, как целый день ребят изуродованных с фронта привозят, такая ненависть комом к горлу подступает — жалеешь, что в белом халате. Но я клятву давала, приходится, как положено, помощь оказывать. Вот лежит здесь этот Дзебимашвили — сорок три года, уже внучка у него… Сидел бы дома и воспитывал ее, так нет, приехал сюда порядок наводить! Да если бы мой муж или сын собрались в Тбилиси — людей убивать, за порог бы не выпустила, своими руками убила! У нас по телевидению письма читали, которые нашли у их погибших: «Жена, тебе такой-то должен меха привезти, но если не отдаст, молчи, я все равно тебе тут бриллиантов набрал, ты ведь любишь». Мой муж во взятии Гагры участвовал. Когда он уходил, я пошутила — глупо, конечно, нельзя так было: ты бы мне, мол, чего-нибудь привез. Так он шутки не понял, покраснел весь: «Как ты могла такое сказать! Как язык повернулся! Не дай Бог, соседи бы услышали, как потом в глаза смотреть?!».

А вообще, девочки, уже никаких сил от этой войны нет. Только бы она кончилась, я бы всю жизнь за бесплатно круглые сутки работала, только бы она наконец кончилась…

Вместе с генералом Мамулашвили в плен попал и его пятнадцатилетний сын Мамука. Тбилиси поднял большой шум, требуя «освободить ребенка» (Беслан Кобахия, смеясь, похвастался честью: в очередном обращении «ко всем честным абхазам», его помянули в качестве такового наряду с самим Фазилем Искандером). Причем корреспондент «Останкино» Нана Гунгадзе в своих репортажах почему-то называла юного тбилисского воина «мирным жителем села Шрома». Впрочем, сам Мамука не слишком волновался: освободив из-под стражи, его поселили в одной из гудаутских семей, где с ним, что называется, носились. Спокойно беседуя с иностранными корреспондентами, он с увлечением выдувал жвачечные пузыри.

Сначала абхазы хотели — в качестве жеста доброй воли — отдать Мамуку без всяких условий. Однако выяснилось, что в Сухуме находится в плену семнадцатилетний абхаз Эдвард Джинджолия. Поскольку в отношении него таковой воли проявлено не было, Беслан принял решение — «мальчика на мальчика».

После обмена выяснилось, что абхазскому мальчику в плену жилось несравненно хуже. Экспертиза показала: отбиты почки. Эдик пояснил, что ежедневные избиения прекратились только после визита представителей Красного Креста и наметившегося варианта обмена. Впрочем, он говорит, что ему — как мальчишке — доставалось меньше, чем захваченным вместе с ним сухумчанам Сергею и Георгию Деребериным. Вообще их было сначала четверо, но раненого Гурама Хашиг добили на месте, а Джинджолия и Деребериных отвезли в Сухум, где содержали в помещении МВД. Беслан Кобахия обратился к грузинскому командованию с предложением об обмене братьев. Согласие было получено, однако к своим попал только Сергей Дереберин. Вместе с ним свободу получил другой русский парень — очамчирец Слава Юров, которого до сих пор грузинская сторона отказывалась обменять:

— До того, как сам оказался в плену, я видел, как здесь относятся к пленным грузинам. И как к пленным относятся там — это очень большая разница. Практически каждый вечер кто-нибудь из охранников выводил меня, как они говорили, на «воспитательные процедуры»: подвешивали за руки и били. Ставили к стенке и делали вид, что расстреливают — стреляли поверх головы. Есть давали кусок хлеба и воду — только чтобы не умереть. А главное — убивают человека морально. Со мной сидел парень, он, наверное, духовно слабый человек, даже не хотел обмениваться, говорил: «Если сейчас скажут: иди против абхазов воевать, я пойду, лишь бы жрать дали». Они его психологически просто убили. Но у меня предчувствие было, что выйду из этого ужаса живым, верил, хотя мне постоянно твердили: тебя, русского, абхазы менять не будут.

Рассказывает Сергей Дереберин:

— Первое время страшно били, особенно меня, потому что я старший, к тому же — командир расчета. Всю правую ногу истыкали ножом, пытали током. Кстати, на нас приходил смотреть сам Шеварднадзе, но не в камеры — нас вывели ему показать. Он ничего не сказал, посмотрел и ушел, а после него зашел какой-то генерал и ударил меня ребром ладони по шее. Держали нас с братом в разных камерах. Когда везли на обмен, велели требовать, чтобы за него отдали троих их раненых пленных, которые здесь, в Гудауте.