Михаил Вострышев - Судьба венценосных братьев. Дневники великого князя Константина Константиновича Страница 14

Константин Константинович, конечно же, не мог оставаться равнодушным к трагедии, о которой говорил весь город и финал которой, по общему мнению, еще впереди.

«Я мучился стыдом за нашу бедную Русь, до чего мы дожили: посреди столицы, в самом царском дворце такое адское, бесчеловечное дело» (8 февраля 1880 г.).

«Неделя прошла со времени ужасного взрыва, а петербургские жители нимало не успокоились, паника та же, все ошалели, окончательно потеряли голову, а нелепых слухов распускают более, чем когда-либо» (12 февраля 1880 г.).

«Говорят, что 4-го числа я был в карауле во дворце затем, чтобы подготовить взрыв» (13 февраля 1880 г.).

«Не покушения страшны, от них, хотя и трудно, но можно оградиться. Страшно общее беспомощное состояние, страшна неизвестность борьбы с невидимым неприятелем. Нужен человек довольно хитрый и опытный, чтобы заметить начало всего зла и потом искоренить его» (14 февраля 1880 г.).

Террор был на виду и на устах у всех лиц, приближенных к царю, но, увы, почти никто не замечал более страшное явление, с которым не в силах были справиться самые совершенные полицейские и фискальные службы – общественное озлобление. Даже лояльный к самодержавию крупный чиновник К. П. Победоносцев жалуется в письме от 2 января 1881 года Е. Ф. Тютчевой: «Как тянет это роковое царствование – тянет роковым падением в какую-то бездну Прости, Боже, этому человеку – он не ведает, что творит, и теперь еще менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нем, кроме Сарданапала[27]. Судьбы Божий послали нам его на беду России. Даже все здравые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности».

Константин Константинович не высказывал столь крамольных мыслей, как обер-прокурор Святейшего правительственного Синода, призванный по должности возвеличивать личность самодержца. Через месяц после трагедии великий князь забыл и о терроре, и о России. Его думы – о тихой семейной жизни в тереме на манер старинного, окруженном тенистым парком и безмолвными прудами. Ему претят голоса людей, хочется слышать только пение птиц.

«Мне потому так и хочется не засидеться в Петербурге зимой, а уйти в море, чтобы ранее вернуться, жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» (18 июля 1880 г.).

Цареубийство

За время плавания Константина Константиновича по заморским странам в России произошло множество перемен. Его отец Константин Николаевич, всегда энергичный и упрямый, доверившись сверх меры в кораблестроении малоспособным, но умеющим убеждать собеседников адмиралам и инженерам, истратил можно сказать зазря государственные деньги на броненосцы («поповки»), которые плохо держались на воде. Тоже произошло и с построенной им для государя круглой яхтой «Ливадия», которую почти сразу отправили на починку. Не ладились у Константина Николаевича отношения с некоторыми членами Государственного Совета, который он возглавлял, из-за его грубости и бесцеремонности с людьми.

«На месте великого князя, – записывает в дневнике 17 октября 1880 года секретарь Государственного Совета Е. А. Перетц, – я давным-давно отказался бы от Морского министерства. В газетах появляются также заметки о том, будто бы предстоит упразднение кавказского наместничества, причем великий князь Михаил Николаевич[28] будет назначен председателем Государственного Совета. Это уже решительный поход против Константина Николаевича».

Нелюбовь к Константину Николаевичу высших чиновников и императорского Двора держалась, конечно, не на разбазаривании государственной казны (другие тратили на никчемные прожекты и гораздо большие капиталы и выходили сухими из воды), а на ненависти к западничеству, главным представителем которого выставляли именно его. Победоносцева прямо оторопь брала, когда во время разгула нигилистического мировоззрения он слышал от брата государя не требование ужесточить беспрекословное подчинение всех и вся центральной власти, а новые предложения по дарованию земствам и другим общественным организациям дополнительных прав и свобод.

Угрюмый Сашка, как прилюдно звал Константин Николаевич наследника престола, затаил обиду на всегда с пренебрежением относившегося к нему дядю-демократа. Не мог простить благочестивый семьянин цесаревич Александр Александрович дяде и его сближения с княгиней Юрьевской, чья власть над государем стала к 1881 году почти безграничной.

Константин Николаевич был уверен, что пока царствует его старший брат, он будет в фаворе, и не обращал внимания на недовольство Сашки и его окружения. Государь, слава Богу, в полном здравии и, глядишь, переживет хоть и могучего на вид, но рыхлого сына-наследника.

Утром 1 марта 1881 года перед разводом Александр II, улыбаясь, заявил, что давно так хорошо себя не чувствовал. Несколькими часами позже на набережной Екатерининского канала брошенная террористом бомба раздробила ему обе ноги и осколки впились в грудь. Императора отвезли в Зимний дворец, где он спустя несколько часов, не приходя в сознание, умер.

Уже через несколько минут после покушения посыльный прибыл в Мраморный дворец сообщить брату царя страшную весть.

«Тотчас оделся и в санях в Зимний с ужасным замиранием сердца, – записывает в дневнике Константин Николаевич. – Там всюду толпа, и наружи, и внутри. Кабинет наполнен семьею и разными близкими людьми. И тут на постели увидел окровавленного умирающего брата, Царя-Освободителя. Страшное, ужасное зрелище!.. В другой комнате при Сашке, новом Государе, разговоры про первые распоряжения и завтрашний день. Сказал ему, что как служил Отцу и Брату, так буду служить и Племяннику».

Только безмерное честолюбие позволило Константину Николаевичу надеяться, что он сработается с новым императором. Александр III, робкий и не умеющий сказать человеку в лицо нелицеприятную правду, на следующий день премило говорил с дядей на Государственном Совете, даже обнял его. В то же время он понимал, что не сможет не только работать плечо к плечу с дядей, но даже видеть его. Но бросить в лицо оскорбление полудержавному властелину он трусил.

На следующий день после похорон Александра II, 8 марта, собрался Совет Министров, чтобы решить вопрос о конституции, которую, по словам одного из ее составителей графа Лорис-Меликова, Александр II должен был подписать в день убийства. Она была детищем и Константина Николаевича, давно убеждавшего старшего брата в необходимости привлечь общественные силы к рассмотрению важнейших законодательных дел. Великий князь попытался верховодить и сегодня, тем более что среди министров было много его сторонников. Но пришло время других людей, и новый государь внял лишь словам К. П. Победоносцева.

– В России хотят ввести конституцию, – возмущался обер-прокурор Святейшего Синода, – и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг. И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести у нас. Что дало освобождение крестьян? Кабаки и лень. Открытие земств? Говорильни негодных людей. Новые судебные учреждения? Наплодили адвокатов, которые оправдывают злодеяния. Свобода печати? Только хулу на власть разносят…

Под ярким впечатлением недавнего цареубийства, эксплуатируя страшную беду, к управлению государства пришли новые люди, неся рутинное мироощущение, основанное на борьбе с инакомыслием и любым недовольством российскими порядками. Зачем лечить государство, ставить точный диагноз болезни, когда можно действовать проще – сделать обезболивающий укол, то есть загнать хворь внутрь, чтобы она не была на виду.

На третий день после похорон отца Александр III послал к постылому дяде его младшего брата Владимира Николаевича. Тот и передал Константину Николаевичу, что государь его не любит и хочет, чтобы он отказался от всех должностей и покинул Петербург.

Энергичный, привыкший всегда быть при деле Константин Николаевич в течение нескольких недель еще пытался противиться уходу со службы. Но все было бесполезно, он только раздражал еще более Александра III. По Петербургу поползли даже слухи, что для Константина Николаевича приготовили камеру в Шлиссельбургской крепости. Пришлось великому князю подчиниться царской воле, и 11 мая 1881 года он с любовницей Кузнецовой и прижитыми с нею детьми уехал жить в свое крымское имение Ореанду.

Константина Константиновича, находящегося в это смутное время далеко от России, весть об убийстве дяди-императора потрясла до глубины души. Но большинство офицеров и матросов лишь в первый день после получения известия о цареубийстве погоревали, а потом вновь занялись обыденными делами, вновь с их уст в часы отдыха стали слетать привычные слова: «два без козыря», «три в червях». Глядя на них, и великий князь быстро справился с горем. К тому же на трон вступил кузен Саша, с которым у него, в отличие от отца, сложились хоть и не слишком близкие, но дружеские отношения, искренняя приязнь друг к другу «Цесаревич вышел и взял меня с собою в Красное. Мы ехали в тройке, я был очень-очень рад ехать вдвоем с Сашей, я его весьма люблю, он привлекает меня честным, открытым, благородным видом» (18 июля 1879 г.).