Александр Терещенко - Быт русского народа. Часть I Страница 14

Молодая женщина оплакивает свою участь и свою опрометчивость в том, что она выбрала себе не по мыслям друга вековечного.

   Возле садику млада хожу,   Возле зелена млада гуляю,   Соловьевых песен слушаю.   Хорошо в саду соловей поет!   Он поет, поет припеваючи,   К моему горю применяючи,   К моему житью ко бессчастному!   Не пеняю я, молодёшенька,   Ни на батюшку, ни на матушку,   Ни на братца, на ясного сокола,   Ни на сестрицу, лебедь белую;   Что пеняю я, младешенька,   На свою ли участь горькую,   На свои ли очи ясные!   Ах вы, очи, очи ясные!   Вы глядели, да огляделися;   Вы смотрели, да осмотрелися.   Не по мысли вы друга выбрали,   Не по моему по обычаю.

Слезы верной жены по убитому мужу, который оставил после себя детей, и она, несмотря на советы вступить в новый брак, отрекается из любви к убитому мужу и своим детям.

   Как на дубчике два голубчика   Целовалися, миловалися,   Сизыми крыльями обнималися.   Отколь ни взялся млад ясен сокол,   Он ушиб, убил сизого голубя,   Сизого голубя, мохноногого,   Он кровь пустил по сыру дубу,   Он кидал перья по чисту полю,   Он и пух пустил по поднебесью.   Как растужится, разворкуется   Сизая голубушка по голубю,   О голубушке мохноногоньком.   Как возговорит млад ясен сокол:   Ты не плачь, не плачь, сиза голубушка!   Сиза голубушка по своем голубчике.   Полечу ли я на сине море,   Пригоню тебе голубей стадо:   Выбирай себе сизого голубя,   Сизого голубя, мохноногого.   Как возговорит сиза голубушка:   Не лети, сокол, на сине море,   Не гони ко мне голубей стадо.   Ведь то мне будет уж другой венец,   Малым голубятушкам не родной отец.

Гибель молодого парня за его страсть к полюбовнице, которую простой народ называет змейкой-скоропейкой.

   Ты змейка-скоропейка, змея лютая!   Из норы ты, змея, ползешь, озираешься;   По песку ползешь, извиваешься;   По траве ты ползешь, всю траву сушишь.   Иссушила в поле всю травушку,   Да всю травушку, всю муравушку,   Все цветочки, все лазоревые.   Ты душа ль, душа, красна девица!   Иссушила ты добра молодца,   Как былиночку в чистом поле.   Довела его ты до погибели,   Что до той ли темной темницы.   Что из славного села Преображенского,   Из того приказу государева,   Что вели казнить доброго молодца,   Что казнить его, повесити.   Его белые руки и ноги скованы,   По правую руку идет страшен палач,   По левую идет мать его родная,   Позади идет красная девица,   Его милая полюбовница,   Что зазноба его ретива сердца,   Погубительница живота его.

Сестра по злости к своему брату решилась отравить его; но обман открылся преждевременно и она была сожжена посреди двора.

   Стругал стружки добрый молодец,   Брала стружки красная девица,   Бравши стружки, на огонь клала,   Все змей пекла, зелье делала:   Сестра брата извести хочет.   Встречала брата середи двора,   Наливала чару прежде времени,   Подносила ее брату милому.   Ты пей, сестра, наперед меня.   Пила, братец, наливаючи,   Тебя, братец, поздравляючи.   Как канула капля коню на гриву,   У добра коня грива загорается,   Молодец на коне разнемогается.   Сходил молодец с добра коня,   Вынимал из ножен саблю острую,   Снимал с сестры буйну голову.   Не сестра ты мне родимая!   Что змея ты подколодная.   И он брал с костра дрова,   Он клал дрова середи двора.   Как сжег ее тело белое,   Что до самого до пепелу,   Он развеял прах по чисту полю,   Заказал всем тужить, плакати;   Что она над ним худо делала.   Ей самой так рок последовал,   От ее злости ненавидныя[50].

Отмеченная у меня под № 121, ч. 2, совсем иначе напечатана. — Или:

   Не шуми, мати, зеленая дубровушка,   Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.

Несправедливо приписывают ее Ваньке Каину — он только любил ее петь. Каин разбойничал в царствование Елизаветы. Пойманный и сужденный за преступление, он был сослан с клеймом на лбу и двух щеках и с вырыванием ноздрей в каторжную работу в порт Рогервик, ныне балтийский…

Вот где народная поэзия, проникнутая истинным чувством!

В царствование Иоанна IV толпы скоморохов ходили из села в село и пели песни от избытка чувств, раздающиеся поныне в деревнях и городах. Сам набожный царь Федор любил внимать пению: по отслушании вечерни он проводил все остальное время до ужина в забавах, коими тешили его шуты и карлы и услаждали песнями.

Предания старины памятнее для народа: лелея давно прошедшие события, он переносился в глубокую даль времени, украшал ее песнями и передавал потомкам. — Кто сочинял эти песни? — Имена сочинителей потеряны, но утвердительно сказать можно, что многие песни составлялись в кругу дружеской беседы, как это делали индейские певцы: харуны и бгаты, которые славили деяния своих предков[51]; ионические рапсоды, гомеровские греки, кельтийские барды, скандинавские скальды, германские минезингеры, французские трубадуры, менестрели, сербские гусляры и все воодушевленные песнопевцы, увлекаемые преданиями. Так сочиняли малороссийские кобзари (бандуристы) и казаки, собираясь на вечерницах (вечерних сходбищах) или в кругу пленительной дружбы. — Особенная жалость в тех думах, в коих глубоко запали в сердце уныние, тоска и печаль.

Для сравнения с приведенными образцами: об убитом воине, лежащем в степи, представляется здесь несколько малороссийских песен, которые древностью и, говоря беспристрастно, красотою, силою и живопроникнутой грустью превышают русские песни и думы.

   Витер гуде, трава шумит,   Козак бидный убит лежит!   На купини головою,   Накрыв очи осокою.   Кинь вороный у ноженьках,   Орел сизый в головоньках:   Вин козака доглядае,   На кучери наступав.   Козак до его промолвляе,   Сизый орле! побратаймось.   Як ты, брате орле, станет,   З лобу очи выдирати,   Дай же моей неньци знаты,   Моей неньци старесенький,   Матусеньци риднесенький.   Ой, знай, орле, що казаты,   Як у тебе моя маты   Буде про мене пытаты.   Скажи: служит вин у хана,   У пана хана татарина,   У крымского добродия;   Да выслужив королевиньку,   У чистым поли могилоньку.

   Ой, кинь бежит, трава шумит,   Да вжеж козак убит лежит!   На купини головою,   Прикрыв очи осокою,   Жовтое тило рокитою,   Билы руки хустиною,   Ясне личко китайкою.   В головоньках ворон кряче,   А в ноженьках коник плаче.   Копытом землю выбывае,   Свого пана вин пытае:   Ой, пане ж мий, пане!   Пане копитане!   Ой, кому мене вручает?   Кому коня покидает?   Чи турчину, чи татарину?   Тебе, коню, турчин не пиймае,   А татарин не осидлае.   Ой, бежи, коню, темными лугами,   Бежи, коню, битыми шляхами;   Да пробежи, коню, до двору   Та вдарь копытом в болону.   Ай выйде до тебе ненька старенька,   Козацькая матусенька:   Вона буде тебе за поводы браты,   Буде тоби сина подкладаты,   Буде тоби вивса подсыпаты,   Холоднею водицею наповаты;   И скризь слезы про мене пытаты.   Да не кажи, коню, що я убывся,   А скажи, коню, що я оженывся:   Та поняв соби паняночку,   У чистом поли земляночку.   Що куды витер не вие.   Ни сонечко вже не грие.   Без виконец и без дверец,   Там спит козак — молодец.

   Сидит козак на могили,   З оружины огонь креше,   Скалки ломит, розкладае,   В свои раны заглядае:   Пострелены — к сердцю пришили;   Порубаны — кровью зийшли.   Закладався орел за конем,   А за тый криниченьки:   Ой, чи скорийш ты добежиш,   Мени крыльця повтинаеш? —   Ой, ты скорийш долетиш,   Мени ноги повтинаеш. —   Ой, кинь бижит, земля дрожит;   Орел летит, перо дзвенит;   Ой, кинь бижит все ярами,   Орел летит все лугами.   Кинь до воды прибигае,   Орла братца выглядае.   Орел летит и не смие.   Коня брата не низнае.   Даруй, коню, крылечками,   А хто ходит нижечками!

Печальные воспоминания казака по оставленной им родине.