Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 14

В эти первые безмятежные дни побед, когда вся кампания, казалось, почти завершилась, Гитлер в счастливой расслабленности погружался в мечты о колониальном Востоке. Теперь на самом деле представлялось, что самые фантастические нацистские видения – миллион квадратных миль и славянские рабы, управляемые расой господ, – вот-вот воплотятся в реальность. Гитлер представлял себе гибрид Британской Индии и Римской империи: «Появится новый тип человека, настоящие повелители… вице-короли».

Но реальность, так стремительно созревающая в области военных достижений, прискорбно отставала в сфере управления. Качество «вице-королей» было далеко от однородности, ибо, когда министерствам было предложено выделить в соответствии с квотами гражданских чиновников для аппарата управления на Востоке, они увидели в этом желанную возможность освободиться от личных недругов, назойливых педантов и всяких бездельников.

Результатом стало пестрое и случайное сборище гауляйтеров, крейсляйтеров, чиновников из Трудового фронта и большого числа руководителей CA всех мастей, которые заняли высокие посты в гражданской администрации, прослушав несколько вступительных лекций, прочитанных сотрудниками Розенберга в нацистском учебном центре в Крёссинзе.

Вся эта сборная команда номинально была подчинена своему шефу, Розенбергу. Фактически туда, особенно в высшие эшелоны, проникли личные представители высших нацистов, твердо решивших отхватить себе собственные империи из восточной территории, пока дела идут хорошо. Кроме Розенберга, наиболее упорными и жадными соперниками были Борман и Гиммлер, но иногда вмешивался (хотя потом все реже и реже) рейхе-маршал Геринг, который обосновывал свои притязания ответственностью, возлагаемой на него «четырехлетним планом».

Собственные взгляды Розенберга были изложены в апреле в длинном меморандуме. Часть этого документа – малопонятная и несвязная болтовня, но суть его можно понять из следующего абзаца:

«Цель нашей политики поэтому представляется мне лежащей в таком направлении: поддержать, разумно и с учетом нашей цели, стремления к освобождению всех этих народов и дать им образоваться в определенных государственных формах, то есть нарезать государственные образования из этой огромной территории… и настроить их против Москвы с тем, чтобы освободить Германский рейх от восточной угрозы на веки веков».

Этот план под названием «Стены против Московии», может быть, и отвечал кое-каким романтическим устремлениям Гитлера, вызывая у него в воображении легионы, стоящие на страже на границе с царством варваров, но фюрер все же отверг идеи Розенберга, во всяком случае, на политическом уровне. С характерной брутальной логикой Гитлер заявил:

«Малые суверенные государства больше не имеют прав на существование… Дорога к самоуправлению приводит к независимости. Нельзя поддерживать с помощью демократических институтов то, что приобретено силой».

Его собственный взгляд, который он выразил на печально знаменитом совещании 16 июля, на будущее оккупированного Востока, был таков:

«В то время, как немецкие цели и методы должны быть скрыты от мира в целом, все необходимые меры – расстрелы, депортации, и т. п. – мы примем и можем принять в любом случае. На повестке дня следующее.

Первое: победить.

Второе: править.

Третье: эксплуатировать».

Иногда трудно понять, почему Гитлер вообще выбрал Розенберга в качестве главы министерства восточных территорий или официально одобрял его планы. Но это нужно рассматривать в контексте, не связанном с восточной политикой рейха, а исходя из борьбы личных интересов, создающей трещины во всей нацистской иерархии. Развивая свои аналогии с Римской империей, Гитлер, вероятно, понимал, что единственной угрозой его собственному положению в будущем – будущем германского владычества, действенного и никем не угрожаемого, над половиной земного шара – могут быть наместники провинций, «сверхмогущественные субъекты», которым дают слишком много воли в создании своих собственных империй. Действительно, оценка, данная Офеном Борману, может быть приложена априори и к Гитлеру:

«Он предпочитал полоумного восточного министра умному; тупоголового министра иностранных дел – знающему; размазню-рейхсмаршала – твердому человеку».

После Гитлера двумя самыми влиятельными фигурами в рейхе были Гиммлер и Борман. Каждый считался прямым наследником фюрера, и каждый видел в безграничном потенциале Восточной империи средство склонить чашу весов в свою пользу. Их соперничество и их личная взаимная неприязнь лежат в корне всех несообразностей восточной политики, когда вначале один, а за ним другой использовали сбитого с толку Розенберга, как возмущенного поросенка, мечущегося между ними, пока они подставляли ему подножки, доводили его политику до абсурда или использовали ее для достижения своих далеко идущих целей.

Главная слабость Розенберга заключалась в том, что у него не было своего личного круга избранных. Борман же располагал CA, хотя и обезглавленной чисткой 1934 года, но все еще сильной, обозленной и опытной в политике и администрации. С первого дня образования Ostministerium (министерства восточных территорий) на него давили две силы – Гиммлер, желавший полностью стерилизовать его, и Борман, пытавшийся заполнить все высшие посты своими ставленниками. Еще в апреле 1941 года начались переговоры между СС и ОКХ относительно действий отрядов СД в тылу наступающих войск. Гиммлер немедленно ускорил темп переговоров и попытался превратить их в договоренность с армией о том, что она остается неоспоримым хозяином в передовой полосе, а «СС самостоятельным корпусом, ответственным за новый порядок на Востоке… СД станет авангардом будущих комиссариатов». В последний момент армия испугалась и начала пятиться назад – «эти требования должны быть отвергнуты», решительно записал в дневнике Гальдер. Борман, пронюхавший об этой схеме, убедил Гитлера «обсудить это дело со всеми, к нему причастными», но не на общем совещании, а наедине с каждым.

Когда очередь дошла до Бормана, он предупредил Гитлера, что договоренность между СС и армией приведет к возникновению «такой силы, которая неуместна и, может быть, даже опасна для партии». Розенберг рассматривал это дело более с формальной стороны и, в отличие от Бормана, отнюдь не молчал, а высказывал свою точку зрения любому, кто его слушал. Гитлер отбросил эту схему, хотя и оставил «полицейские дела» на СС, а Гиммлер начал считать причиной своего поражения двуличие Розенберга.

Гиммлер в раздражении, ничего не подозревая, жаловался Борману:

«То, как Розенберг подходит к этому вопросу, снова делает бесконечно трудным работать с ним, как человек с человеком… не говоря о том, чтобы быть его подчиненным, бесспорно, самое трудное дело в партии».

В восторге от своей «победы», переполняемый манией величия Розенберг начал претендовать на право «одобрять все назначения персонала СС на Востоке». Как только началась кампания и стала увеличиваться завоеванная территория, отношения между различными лагерями настолько ухудшились, что Гитлеру пришлось созвать еще одно совещание (16 июля). Гиммлера на нем не было, но Геринг, Розенберг и Борман рьяно участвовали, и произошли некоторые некрасивые сцены, особенно когда дело дошло до выбора людей в уже существующие комиссариаты или региональные губернаторства. Объявленная в конце директива фюрера требовала передачи завоеванных регионов от военных властей гражданской администрации, «как только они будут усмирены». Компетенции армии, СС и четырехлетнего плана должны были быть определены отдельными соглашениями, и следовало надеяться, что «…на практике этот конфликт между различными участниками будет очень скоро разрешен».

На практике, однако, ничего не разрешилось, только определились кандидатуры комиссаров. Например, на СС возлагалась конкретная ответственность за «полицейскую безопасность» на Востоке, и согласно пункту второму рейхсфюрер (Гиммлер) был уполномочен «давать директивы по вопросам безопасности» подчиненным Розенберга. Чтобы обеспечить соблюдение своих привилегий и возможность иметь информацию о любом поводе для их расширения, Гиммлер назначил в качестве «офицера связи» в министерство восточных территорий Рейнгарда Гейдриха, своего наиболее надежного заместителя и одну из самых зловещих фигур в нацистской партии.

Результатом этих свар было то, что нацистской машине было суждено управлять Россией на основе почти полного дробления ответственности – на уровнях и политики и личностей. Единственное соображение, которое все они могли разделять, было высказано министром Баке[36], говорившим о «русском… который… переносил бедность, голод и притеснения в течение столетий. У него привычный желудок; следовательно: никакой ложной жалости!».