Алексей Ермилов - Скажите, почему… Практика телеинтервью и телерепортажа Страница 14

Словом, репортаж получился на славу, и, монтируя передачу, я не пожалел для него времени.

И вот прошло много лет, Таня закончила журфак, вы частенько видите её в качестве постоянной ведущей передачи «Дежурная часть», только теперь она стала Татьяной Петровой. Кто знает, может тот репортаж и вывел её на нынешнее амплуа.

Кстати, о происшествиях, которые то и дело выплёскиваются из специализированных рубрик, передач и заливают всё пространство новостей. Корреспондент приезжает на место события, с торопливым напором выпаливает, что тут приключилось. И даёт нарезку коротких интервью со свидетелями. Почему-то свидетели эти, как правило, ничего по делу не рассказывают, от них оставляют только: «Я иду, а тут как шандарахнет. Какой ужас!» «Мы с подругой гуляли, ничего такого не думали, вдруг – началось. Подруга в шоке». То есть по установившемуся глуповатому стандарту свидетели нужны только для того, чтобы взвинтить эмоции. Ну, да – суть события уже рассказана корреспондентом. Зритель, естественно, оказывается в некотором недоумении, он-то ждал от этих людей интересных деталей, объясняющих, что же там произошло на самом деле.

Знаете, я не могу понять, откуда взялись на телевидении вот эти самые стандарты, или, как сейчас принято выражаться, «форматы».

Вот идёт передача или фильм (который, большей частью, тоже является обыкновенной передачей, но по соображениям престижа или по финансовым соображениям назван фильмом). Журналист записал, предположим, пять человек, каждый из которых даёт свою оценку определённому событию или явлению. Запись, как правило, сделана без вопросов, без присутствия корреспондента на экране; поистине – говорящие головы. Что дальше? Вот журналист сидит за столом в редакции, на ноутбуке набраны пять текстов. Дать их подряд, в той или иной последовательности? Ну, скажут, какой же это фильм, это просто пять записей и ничего более. Прилепить сюда какие-то подходящие к смыслу картинки, найти соответствующую хронику? Может, это немного украсит, но положение не спасёт. А, впрочем, чего тут голову ломать, есть же общепризнанный шаблон, вот по нему и рисуй. И журналист нарезает все пять интервью на кусочки, потом эти кусочки перемешивает, да ещё радуется: здорово получилось! Сначала одна тема, её все пятеро обсуждают, потом вторая, и опять идёт нарез всех пятерых «голов», потом третья тема, четвёртая… Ну? Так же логичней! И ленточка, вроде, интересней смотрится.

Вы, конечно, десятки раз видели подобный «формат», сейчас все фильмы скроены только таким образом.

Беда только в том, что даже нашинкованные и присыпанные видеокадрами, говорящие головы остаются говорящими головами. Но теперь слушать их не только скучно, но и просто трудно. Человек начинает развивать свою мысль, а голову р-р-раз – и отрубают, дальше даётся другая голова, да ещё в промежуток всовывается авторский текст. Когда мы слушаем рассказ того или другого человека, мы настраиваемся на его логику, на его ритм речи, даже на его жесты. Начинаешь переключаться на другого человека, а тут тебе третьего подсовывают. Если уж вы хотите столкнуть два-три мнения по тому или иному вопросу, логичнее было бы просто-напросто пригласить в студию всех пятерых героев и устроить дискуссию. Правда, вам скажут: дискуссия – она дискуссия и есть, а вы зачем-то это фильмом назвали.

Теперь вы понимаете, почему для таких передач людей записывают «в одиночестве», без присутствия интервьюеров? Конечно, – так удобнее расчленять это выступление на части.

Кстати сказать, интервью без интервьюера бывает удачным далеко не всегда. Человеку неинтересно и трудно говорить в «никуда». Он – не профессионал, за объективом телекамеры он не видит зрителя. К тому же, не получая вопросов, которые, как указания лоцмана, ведут беседу в намеченном русле, человек начинает повторяться, разбрасывается по деталям, теряет общую мысль.

Хотите, открою секрет? Сейчас на некоторых каналах прибегают к такой хитрости. Редактор передачи стоит рядом с камерой и… задаёт вопросы! Естественно, потом они вырезаются, стыки заклеиваются всякими картинками, и возникает иллюзия плавного, гладкого рассказа. Впрочем, как раз по линии этих стыков порой и идут те самые разрезы. Приглядитесь – выступающие в этих передачах смотрят не в камеру, а чуточку левее или правее, то есть на того самого редактора.

Даже такой мастер, как Закамская, и то порой не может выскочить из глубокой и вязкой колеи принятых шаблонов. Когда мы с ней обсуждали «серию ГКЧП», я поинтересовался, почему во время всех этих бесед она ни разу не показала что-то, кроме собеседника и себя. Ведь все эти разговоры проходили не в студии, а у них дома, вокруг была уйма вещей – книг, картин, фотографий, сувениров – которые дополнили бы интервью, сделали его объёмным. Вот Олег Бакланов – он сидит рядом с журнальным столиком, на котором, если приглядеться, установлены макеты ракет и космических кораблей, как раз об этом и идёт речь в начале разговора. Почему все вырезки, а их немало в этом разговоре, закрыты… слушающим интервьюером? Эвелина Владимировна ответила мне в том смысле, что «перебивки сейчас не принято снимать, это раньше было».

Ну, что ж, не принято… Формат… Поэтому, если надо закрыть вырезку (а без этого, сами понимаете, изображение просто дёрнется), сейчас сплошь и рядом дают либо выстриженные из общей картинки глаза выступающего, либо, опять же выстриженные, его руки. Неискушенный зритель теряется в догадках – это намёк на то, что человек нечист на руку или что он в упор не видит порученное ему дело?

– Хорошо, – говорю я Закамской, – а вот как быть в таком случае. На днях в передаче «Отражение» появилась в кои-то веки на нашем телевидении прядильщица. Из Костромы. Конечно, посыпались эсэмэски: спасибо, наконец-то показали человека труда. Ведущие засыпали её вопросами, среди которых был и такой: а как выглядит лён, который вырабатывается на вашем производстве. Он серого цвета? Голубоватого? Минуты две Ирина Боровикова пыталась «на пальцах» объяснить, какую же ткань они делают, какие у неё оттенки и даже какая она на ощупь. А ведь как здорово было бы заранее попросить привести отрез этого самого льна, дать возможность зрителю полюбоваться таким русским чудом.

– Да зачем, проще было просто подснять это производство, показать в студии на экране и машины, и лён, – говорит Закамская.

– Ну, ведь они и «подсняли», в начале беседы шел сюжет минут на пять, – начинаю я, но вдруг понимаю, что… мне её не убедить.

Вот же парадокс. Передо мной – одна из самых умных ведущих, которых мне доводилось встречать на радио и телевидении. Но – «так не принято». Кем не принято, почему не принято?! Да ведь и видео почему-то исключено из «формата» нынешнего интервью. Только стеклянный столик с двумя стаканами, стоящими на одном и том же месте, похоже, что и воду в них не меняют. Смотрю, идёт такое «голое» интервью, да не с кем-нибудь, а с Борисом Александровичем Соколовым, знаменитым фронтовым оператором. Ну, хоть бы в начале беседы, «для затравки», дали бы фрагментик кинохроники. Весь материал получил бы другую окраску, и, уверен, у самой ведущей появились бы куда более содержательные вопросы, нежели «а когда вам страшно было».

«Да, вот это моя съёмка». Фронтовой кинооператор Борис Александрович Соколов в Музее Вооружённых сил рассматривает с Инной Ермиловой и, соответственно, с телезрителями кадры кинохроники

Борис Соколов показывает интересную фотографию из своего архива. Этот лозунг простоял на окраине Берлина всего полдня. Потом его сняли, очевидно, опасаясь, что ненависть к фашистам перехлестнёт через край…

Мне довелось встречаться с Соколовым, я был режиссёром документального фильма «Ветер Победы», и, помнится, мы долго думали над тем, где же сделать запись его интервью. У него дома? Ну, да, он покажет десяток своих фотографий (на войне у него был не только киноаппарат, но и фотоаппарат). И всё. Я кинулся в Музей вооружённых сил и, представьте, нашел там целый стенд-витрину, посвящённую фронтовым кинооператорам. Осталось только подобрать хронику, которая была снята Соколовым, да затолкать её в память ноутбука. А те снимки, которые хранились в квартире Бориса Александровича, он привёз в музей. Вот теперь было главное – «вокруг чего разговаривать», интервью получалось объёмным. А не плоским, как унылый стеклянный столик, в котором отражается никчёмный экран с абстрактными фигурами.

Конец ознакомительного фрагмента.