Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова Страница 15

Ломка общественного сознания, сформированного насаждавшимися идеалами псевдоколлективизма, все еще продолжается и идет трудно, болезненно. Самое трудное сейчас — это соединить «частное» и «особенное» со всеобщим и общечеловеческим, чтобы не превратиться в сообщество людей, преследующих частные цели. То есть создать действительно цивилизованное, гуманное и демократическое общество, название которому, соответствующее его природе и сути, будет нетрудно подыскать. Общечеловеческое же по самому своему смыслу совпадает с индивидуальным, с тем, что близко и понятно каждому человеку, к какому бы классу, партии, идеологии или народу он себя ни относил. Стало быть, «общечеловеческое, — пишут многие философы, — обнаруживает себя… в масштабе не отдельной группы или всех их вместе, а индивидуального бытия каждого человека, т. е. всегда конкретной человеческой личности»[100]. Общечеловеческое — это и общее чувство, связывающее людей в единую общность.

Идеология индивидуализма традиционно связывается нами с понятием Запада. Царь-плотник Петр прорубил нам окно в Европу. Немало хорошего и плохого хлынуло через оный проем. И тем не менее извечно меж нами — Западом и Россией — существовала некая незримая стена. Куда более капитальная и незримая, нежели Берлинская или Великая Китайская. Об этом — размышления журналистки Камиллы Ротвейлер[101].

Вот что она пишет.

Группа американских консультантов, входивших в команду Ельцина на президентских выборах 1996 г., решила сфотографироваться по окончании всего на Красной площади. Снимок появился во многих газетах. По-своему поразительное и многоговорящее фото. Было бы вполне естественным, если бы соратники по борьбе стояли обнявшись или, по крайней мере, сплоченно, плечом к плечу. Все-таки работали вместе, добились своего — победили! Но нет. Каждый из снявшихся стоит особняком, порознь, на почтительном расстоянии друг от друга.

В этом, по мысли К. Ротвейлер, и есть основа основ, изначально и принципиально разделившая нас. Там каждый индивид сам по себе, всегда один. Он — прежде всего. Наиглавнейшее лицо, желающее, чтобы ему было хорошо и комфортно. Что касается остальных… Они могут представлять интерес постольку, поскольку — полезны либо бесполезны или, на худой конец, вредны — лично для него, для его спокойствия и благополучия. И с ними могут быть те или иные контакты — но никак не общение.

Ну а ослепительные улыбки на лицах американцев (знаменитый «смайл»)? Это не более чем пристойная форма дистанцирования от всех прочих, заслон. Начни расспрашивать американца о делах — ответит: «О'кей!» — «Как жена? Как собака?» — «Все отлично». Между тем дела хуже некуда — потерял работу, жена смертельно больна, а собака издохла… Но это никого не касается.

А у нас: «Дружно не грузно, а врозь хоть брось…», «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!», «Эй, ухнем!», наконец. Эти множественные формы глаголов воспринимаются нами как само собой разумеющееся. Ибо так, всем миром, сообща, испокон веков решались на Руси проблемы — и личные, и мировые.

И еще один маленький эпизод — из известного мультфильма У. Диснея «Белоснежка и семь гномов». Маршируют гномы. Сказочные, милые, забавные существа (трудолюбивые, честные бюргеры тоже). Идут в ногу, след в след. И поют хором. Вслушайтесь, что они поют: «I go, I go» — «Я иду, я иду». Но почему же не «We go, we go» — «Мы идем?» Ведь идут-то они не поодиночке!

Нам, вероятно, этого понять не дано.

На одном из цирковых представлений герой клоуна Полунина не стесняется своего одиночества. А нас всегда учили скрывать его как нечто постыдное, ибо считалось, что одиночество — удел неполноценных, неспособных к дружному коллективному труду на общее благо. А на самом деле одиночество — всего лишь обратная сторона свободы. Хотя бы потому, что самые важные решения человек должен принимать сам и на самые главные вопросы отвечать самому себе. В принципе люди, пытаясь выйти из первобытного стадного состояния, все еще решают главные задачи: учатся осмысленному и плодотворному одиночеству. Но тут наметились два основных варианта. Первый — это западный (условно говоря) герой-одиночка. Он вам, конечно, знаком: ходячий набор навыков выживания. Джон Рэмбо. Последний бойскаут. Крепкий орешек. Одинокий волк. А на другом полюсе — наш герой. Грустный, взъерошенный человечек в желтом балахоне. Он тоже один. Он обдумывает важный и очень печальный вопрос: если главное в этом мире — умение выжить, то стоит ли в нем вообще жить? Он уже хочет сделать следующий шаг от волка к человеку: чтобы одиночество перестало быть только выживанием.

О личных и общественных ценностях. Вся история человечества свидетельствует о том, что политики и власти постоянно используют человека в своих эгоистических целях, ссылаясь на то, что это необходимо в общественных интересах, а значит, и для блага этого человека. Люди идут на смерть ради этого блага, но в конечном счете убеждаются, что их обманули. Всякая революция требует жертв якобы для великих целей. Свергнув диктатуру, революционеры могут удержать власть с помощью новой, еще более свирепой, диктатуры. О жертвах новой диктатуры Ж. П. Марат сказал: «Чтобы помешать пролитию потоков крови, я настаиваю на пролитии нескольких ее капель»[102]. Но из капель крови постепенно образуется море. В сущности это оправдание всяких репрессий. Еще более четко сформулирована эта мысль В. И. Лениным, который утверждал, что диктатура пролетариата — это «ничем не ограниченная, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть»[103]. Это определение на практике реализовалось в виде террора, продразверстки (насильственного изъятия продовольствия у крестьян), массовых расстрелов и преследований духовенства, представителей «господствующих классов», либеральной интеллигенции, офицерства, экспроприации их имущества. Имело место общее обесценивание человеческой жизни якобы во имя высшей цели — победы революции. Даже суд превращался в орудие классовой борьбы. В. И. Ленин писал: «Суд должен не устранить террор, обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его»[104].

Никакие злодеи и преступники не натворили в мире столько зла, не пролили столько человеческой крови, как люди, хотевшие быть спасителями человечества (вспомним хотя бы Робеспьера). Крайней бесчеловечностью отличалось, к примеру, правление Великого Кормчего, одного из основателей Китайской компартии Мао Цзэдуна, правившего страной почти 30 лет. «Великий скачок» и «народные коммуны», устроенные им во второй половине 50-х гг., привели к страшному голоду и гибели 400 млн человек. Более 100 млн человек так или иначе пострадали во время «культурной революции», спровоцированной Председателем Мао.

В этой связи уместным будет вслед за Г. С. Батыгиным задать вопрос: «Что такое «народ», именем которого творятся кровавые преступления? Революционер видит за этим величественным словом не живых людей с их «мелкими» заботами, а идею народа, ради которой этих людей можно принудить к счастью. Более того, он одержим ненавистью к живым людям в такой же степени, в какой он предан идее. Ведь живой человек мучительно не соответствует ей, он — незрелый, несознательный, плотский»[105]. Революционеры «уничтожают не соответствующих Идее (равно как и соответствующих ей) ради их же собственного блага»[106].

В подтверждение этой мысли философа приведем цитату из «Революционного катехезиса» Бакунина и Нечаева, их проповедь самоотречения: «§ 1. Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией… § 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности должны быть задавлены в нем единою холодной страстью революционного дела… Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению»[107].

В «интересах народа» и для ускорения полной победы социализма проводилась политика индустриализации советской страны (пятилетки), тогда как крестьянство голодало и уровень жизни в стране был крайне низким. Теми же интересами оправдывались «раскулачивание» и «коллективизация» сельского хозяйства (миллионы крестьян, в том числе среднего достатка, были лишены имущества и выселены в отдаленные районы, где многие из них погибли, а созданные колхозы оказались экономически неэффективными).

Но самые страшные образцы обесценивания человеческой жизни дает кампания по борьбе с «врагами народа». По различным данным, в период с 1937 по 1952 г. страна потеряла до 20 млн преданных партии функционеров и военачальников, простых граждан, ложно обвиненных в совершении контрреволюционных преступлений.