Михаил Кречмар - Хроники разрушенного берега Страница 15

И так – километр за километром. Чёрная пыль под ногами, чёрная пыль в воздухе, чёрная пыль с веток деревьев. Жара, не оставляющая надежды на дождь. Тонкие струйки дыма то здесь, то там выбиваются из-под горелой щётки дёрна. Тлеющие обугленные руки кустов с пальцами-окурками, протянутыми к небу.

Этой ночью (уже четвёртой с начала пожара) Иванов снова ночевал у какого-то заболоченного озерца. Стало у него уже каким-то поведенческим стандартом – ближе к сумеркам отыскивать относительно влажное болотце и ночевать там.

Но пятое утро показало, что силы его совсем на исходе.

Не успел Виктор пройти километр по выбранному им маршруту, как понял, что у него кружится голова и он падает. В конце концов дым сделал своё дело – наступило отравление. Сел Иванов на какой-то обгорелый пень, посидел полчаса и принял решение прорываться к речке.

Полоса густой тайги тлела в тот день куда менее интенсивно, чем два дня назад. Эти четыре километра бурелома, тлеющего дерева, сумрака и дыма Виктор почти не запомнил.

– Это было как ад. Теперь я точно знаю, что это такое. Не сам ад, а какие-то подступы к нему, у попов хитро ещё называется, я читал… Я бы, если бы мог ещё пугаться, там раза два напугался бы до смерти, это точно. Например, когда толстенная покосившаяся и напрочь обгорелая лиственница вдруг сама по себе зачуфыкала-зачуфыкала, как автоклав на печке, затем треснула – и из неё полился вскипевший сок… Но я уже к тому времени не боялся ничего и поэтому не помер. Хуже всего у самой реки пришлось. Но я тут уже чистую воду и зелёные кроны видел сквозь гарь, поэтому мне всё нипочём стало. В голове почему-то крутилась дурацкая мысль: есть такая поговорка «На Севере ошпаренных гораздо меньше, чем обмороженных» – а я как раз в эти ошпаренные чуть не попал…

Река Ясачная, протекавшая в низине, практически не выгорела, пожар немного задел края поймы, но совершенно не затронул острова и прилегающую к ближним протокам часть. А ещё – река лежала в низине, и дыма над ней было гораздо меньше, чем в окружающем напрочь выгоревшем лесу…

Иванов вброд перешёл на ближайший лесной остров и – тут же развёл костёр.

– Надо было выстирать абсолютно всю одежду, что на мне, вымыть из неё болотную тину, просушить. Надо было попить чаю, свежего, заваренного, настоящего, индийского, «со слоном» – у меня в рюкзаке была жестянка. С сахаром. Да, и с галетами, у меня с собой было и то и другое. Воды чистой попить, потом чаю, потом снова воды. И просто выспаться, переодевшись во что-то сухое и чистое.

– Отдыхал я на этом острове почти сутки. Из них часов двадцать просто спал. В себя приходил, голова меньше болеть стала. Поймал на муху трёх хариусов, сварил уху, поел. Снова спал. Но понимал, что остановка эта временная и надо выбираться. Про базу я уже не думал совсем. Надо было выйти хоть к какому-нибудь жилью, получить нормальную медпомощь: угорел я всё-таки сильно. Поэтому начал вязать плот.

Проблема заключалась в том, что в устье Ясачной ничего жилого не было, а для того чтобы попасть в ближайший посёлок, надо было перейти в бассейн следующей реки – Бургаули. А это значит – снова пересекать длинный, пологий, но абсолютно выгоревший (а может, местами ещё горящий) хребет Томтор. Но в любом случае надо было сплавиться километров сорок-пятьдесят по реке до места, где бассейны рек близко примыкают друг к другу и где переход напрямую составил бы не больше пятнадцати километров. Там Иванов собирался снова связать плот и сплавляться уже до посёлка Слюдяное, откуда, собственно говоря, и снабжалась экспедиционная база геодезистов.

Плот из трёх сухих чозениевых брёвен Иванов связал с помощью пятнадцатиметрового репшнура, который в качестве НЗ всегда хранился у него в рюкзаке. Топориком и ножом выстругал веслообразный шест, которым в случае нужды можно было и подгребать, и двинулся вниз по реке. Шёл восьмой день его таёжных скитаний.

Сплав по мелководью на глубоко сидящем плоту оказался сам по себе отдельным приключением. Маневренных качеств у плота не было практически никаких, его регулярно приходилось тащить через перекаты. Но постепенно река набрала силы, и к намеченной точке Иванов вышел на второй день.

В этом месте пожар проходил какими-то полосами, поэтому через выгоревшее пространство идти пришлось совсем немного. Вопреки ожиданиям нетронуты были и отроги Томтора, потому Иванову пришлось искать путь через переплетённую чашу кедрового стланика, поднимаясь по долинке небольшого ручья. Оказавшись на вершине Томторского хребта, он огляделся и увидел, что дымное облако лесных пожаров висит далеко на юге – километрах в десяти от него.

А ещё – он вдохнул полной грудью воздух!

– С того времени я не сомневаюсь в том, что на свете самое вкусное. Это – чистый воздух, просто абсолютно чистый, каким я его поймал на вершинах Томтора… И ещё вода чистая.

Через день Иванов, спускаясь к Бургаули, обнаружил свежую тракторную дорогу. Через шесть километров он вышел на брошенный лесозаготовительный пункт, где увидел вертолёт Ми-4, мобилизованный райкомом партии на борьбу с пожарами…

История шестая. Несостоявшаяся зимовка

Заканчивался сентябрь 1968 года в верховьях реки Алтын-Юрях, правого притока Алдана. Берегами река полностью оправдывала своё название – «Золотая Речка». Золотыми были лиственницы по склонам высоких изрезанных сопок, золотыми были тополя в тонкой извилистой речной пойме, золотом отливали верхушки гор, уже чуть присыпанные первым осенним якутским снегом.

Золото было где угодно, кроме того места, где оно было по-настоящему нужно, – в отложениях речной гальки.

Прораб Алданской золотодобывающей экспедиции Амир Суханов сидел на берегу реки и ловил хариуса. Зачем он это делал – было не совсем понятно. Вроде как хариуса полагалось ловить, чтобы солить впрок, вялить до деревянного состояния и собирать в мешки, чтобы по зиме закусывать им ядрёное якутское пиво. Но ведь любому хоть три недели пожившему в тайге балбесу очевидно, что лучший хариус – это только что пойманный и поджаренный до хрустящей корочки на сковородке. Однако разве можно удержаться от рыбалки, если рыба ловится? Вот и таскал Амир «Харитонов» из чёрной быстрой реки, по которой плыли золотые иголки лиственниц…

Наконец он с сожалением поднял два самодельных кукана и с трудом потащил свою почти двадцатикилограммовую добычу на базу.

Иван Самохин, молодой начальник отряда, обычно в таких случаях разражался тирадой: «А на фига столько ловите, если обработать не сможете?»

Но, как ни странно, встретив Амира на тропе, Самохин только внимательно посмотрел на улов и зачем-то спросил: «А много там его ещё осталось?», – чем поставил Амира в изрядный тупик. Суханов постоял минуту в растерянности на путике, а затем продолжил движение к палаткам.

Алтын-юряхский отряд состоял из четырёх человек – начальника отряда геолога Самохина, прораба Амира и двоих рабочих с хрестоматийными фамилиями Иванов и Сидоров. Сейчас уже они сворачивали все работы, паковали образцы, шлихи, оборудование, оставляя «на поверхности» только самое необходимое и личные вещи. Со дня на день на соседнюю косу должен был сесть самолёт – «Аннушка», нанятый для обслуживания геологических отрядов всего Алданского бассейна на два года вперёд.

Жизнь на базе, несмотря на сборы, шла своим чередом: Паша Иванов варил на обед какой-то диковинный суп-кандей из консервов и сохатиной грудинки, Лёша Сидоров навалил в лесу сушины и перетаскивал дрова к лагерю. Суханов потрошил рыбу, а вернувшийся Самохин шелестел у себя в отдельной палатке картами.

Когда Иванов прокричал обед, все с удовольствием оторвались от своих занятий, потому что время еды было ещё и поводом пообщаться.

Но именно в этот день Самохин разговаривать за столом не хотел.

Не отзывался он ни на забавные байки Суханова, которых тот, профессиональный труженик геологоразведки, знал великое множество, ни на плоские шуточки Сидорова, которые тот отпускал в преддверии вылета к двум всегдашним объектам своего вожделения – водке и бабам. Постепенно все затихли и просто принялись за еду, проклиная про себя так не вовремя оказавшегося не в настроении начальника.

После обеда Самохин выждал с полчаса, пока рабочие не удалились подальше от палаток. А затем поманил Амира к себе.

Амир Суханов работал в геологических экспедициях с пятнадцати лет. Попал он в отряд сразу после интерната, отпахал рабочим, лаборантом, отслужил армию, а потом вернулся в управление как к себе домой. Неразговорчивый, холостой, он, как ему казалось, ничего не умел, кроме черновой геологической работы и простой таёжной жизни. Но и первое, и второе он любил самозабвенно. Было ему тридцать два года, и он считался самым опытным человеком в отряде, несмотря на то что оба рабочих были в полтора раза старше его. Но рабочие относились к широко распространённой на северах категории экспедиционных бичей, и всерьёз никто на них полагаться не собирался. Им просто приказывали – и всё.