Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 2002 год Страница 15

Однако министром культуры ее оставили. Может, просто потому, что недооценивали роль этого заштатного министерства в жизни огромной страны. Но оказалось, что «пожар способствовал ей много к украшенью». Вместо предписанного ушата ледяной воды она оказалась в теплом море.

Прикоснувшись к бесконечному миру искусства не вдруг и не сразу, эта женщина у власти, с самого начала своей карьеры крайне честолюбивая, стала меняться и внешне, и внутренне, обнаружив неожиданно природный артистизм своей натуры, который в соединении с редкой целеустремленностью (чтобы не сказать, одержимостью) принес богатейшие плоды. Она и по-женски, кажется, стала чувствовать себя лучше. Муж – заместитель министра иностранных дел, теперь они вместе на трибуне рядом с Мавзолеем. Родилась внучка (а семейные дела, при всей ее занятости, всегда Фурцеву и волновали, и трогали). И наконец, она обрела друзей в недавно незнакомой и такой притягательной еще с юности среде – музыкантов, актеров, писателей, художников. Однако теперь, не защищенная броней Политбюро, в качестве просто министра культуры Фурцева из деятельного члена грозной Идеологической комиссии превращается в ее поднадзорную.

Из воспоминаний Владимира Баскакова, заместителя министра культуры: «…Настроение у Фурцевой менялось быстро, стоило сменить круг общения. Общение, которое было ее работой, было и ее ежедневной радостью. Снимая „Войну и мир“, потом получившую „Оскара“, Сергей Бондарчук обошел художественный совет студии, получив „добро“ на выбранных им актеров у министра. И, напротив, Фурцева закрыла для Ролана Быкова роль Пушкина, собственное восприятие было для нее аргументом. Но она поддавалась убеждению, особенно, если разговор шел наедине. К людям искусства относилась с пиететом, хотя и верила в возможность партийного руководства ими. У нее были свои пристрастия – Бондарчук, Ефремов, Рихтер и, конечно, Плисецкая».

Особенно интересна история появления в СССР знаменитого миланского оперного театра Ла Скала, который вообще никогда не был в России. И вот наконец это свершилось по решению Фурцевой. Звезды и великий Герберт фон Караян свели с ума меломанов. Директор театра Антонио Гирингелли был в восторге от гастролей и благословившего их министра. Той же осенью 1963 года Большой впервые отправлялся в Милан.

Между гастролями эпоха в СССР сменилась. Октябрьский Пленум ЦК стал заговором против Хрущева, на сей раз под руководством Брежнева. Но теперь у Хрущева в союзниках не было ни великого полководца, ни решительной женщины. Хрущев был отправлен на пенсию. А в кабинете директора Ла Скала директор Большого, Чулаки, вместе с Гирингелли подписали соглашение о сотрудничестве своих великих театров. Оно действует до сих пор. Гирингелли с готовностью откликнулся на просьбу министра о стажировке советских певцов в Ла Скала – все будущие звезды нашей оперы прошли через эту школу.

Десять лет, до конца ее жизни, Фурцева получала от Гирингелли знаки внимания – письма, цветы, милые венецианские фигурки персонажей комедии дель арте… В архиве Фурцевой хранится письмо Людмилы Лонго, референта Гирингелли, приоткрывающее тайну столь неожиданного сближения Ла Скала с СССР: «Уважаемая Екатерина Алексеевна! Доктор Гирингелли попросил меня быть посредником между ним и Вами. Он давно мечтал заказать Ваш портрет. Он собирал Ваши фотографии и поручал различным художникам написать по ним портрет. И все ему не нравилось. Только теперь, как ему кажется, что-то получилось. Он хотел бы поднести этот портрет Вам по случаю приезда Скалы в Москву, в память о многолетнем сотрудничестве, о дружеских отношениях и о той любви и симпатии, которую он всегда испытывал к Вам. Но очень боится, как бы Вы на него не рассердились за смелость, и поэтому поручил мне попытаться выяснить Ваше отношение…»

Середина 60-х баловала советских людей зрелищами. С правления Фурцевой идет у нас традиция международных конкурсов имени Чайковского, молодого балета, размах зарубежных гастролей наших исполнителей и мировых знаменитостей у нас, почему в ее почте находишь странички, написанные рукой Святослава Рихтера, Джакомо Манцу, Сержа Лифаря…

Ирина Александровна Антонова, директор Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, много работавшая с Фурцевой, вспоминает: «У нее была страсть к масштабным проектам. Вывезти шедевры Эрмитажа, Третьяковки, Русского и Пушкинского музеев в Японию без страховки под личную ответственность – она умела рисковать…»

Ее женская притягательность оказалась весьма действенной. Она способна была обаять и мужчин, и женщин. Запад она открыла не с высоты министерского кресла, а через совсем «не уставные» дружбы, вызывавшие большое недовольство компетентных органов. Эти дружбы к концу ее 14-летнего министерского правления принесли богатейшие плоды стране. Давно уехавшие соотечественники из-за рубежа стали приносить нашим музеям свои дары. Третьяковская галерея получила картины из бесценной коллекции Савелия Сорина, вдова которого, Анна, стала близким другом Фурцевой, многочисленные дары Нади Леже, первый и единственный приезд Марка Шагала, подарившего Пушкинскому музею 75 своих литографий, выставка французских импрессионистов. И невероятный по дерзости исполнения показ Джоконды.

Тем не менее ее правление было отнюдь не бесконфликтным. Театральные прогоны с ожиданием вердикта министра – разрешит или запретит – еще одна весьма драматическая, хоть и часто сокрытая страница в жизни любого театра. Хроника не сохранила нам трудностей министерской жизни, комментарий к ее деятельности 70-х можно найти разве что в фольклоре:

«Фурцевой работы много,Но исправить дело как,Раз в стране отвергли Бога,Начался сплошной бардак».

В октябре 1973 года Фурцева с необычайным воодушевлением открывала новое здание МХАТа на Тверском бульваре, не зная, что именно на этой сцене год спустя будут прощаться с нею.

О том дне, 24 октября 1974 года, до сей поры гадают, есть ли какая-нибудь тайна в ее смерти. Пройдя множество инстанций, можно верить лишь медицинскому свидетельству – «острая сердечная недостаточность». Сердце не выдержало: она ведь давно металась между своим партийным долгом и новой, необычной и прекрасной жизнью, которая так властно захватила ее.

…Отчего десятилетия спустя мы вспоминаем о Фурцевой, напрочь забыв имена ее преемников? Может, оттого, что она была Личностью и она была Женщиной. А взлет нашего искусства 60-х—70-х и ее вознес на высоту, которую бы ей никогда не достичь в партийных доспехах.

Галина Долматовская

Досье: Обретенная легенда

Писать о Толкине – дело неблагодарное. Толкинистам угодить невозможно, у каждого из них свое представление о Средиземье и его обитателях, и любые попытки непосвященных вторгнуться в мир избранных воспринимаются в штыки. С другой стороны, отношение нетолкинистской публики к произведениям Толкина можно охарактеризовать, скорее, как скептическое – сдержанное или активное, в зависимости от характера и ознакомленности читателя с предметом. Остается надеяться, что между толкинистами и «антитолкинистами» существует прослойка населения, которая знакома с трудами английского писателя, но при этом может слышать его имя, не впадая ни в восторженный экстаз, ни в слепую ярость.

Несмотря на большое разнообразие клубов, обществ и сайтов поклонников Толкина в России, в нашей стране ощущается явный недостаток профессионального литературоведческого, лингвистического и философского внимания к писателю, давно считающемуся классиком английской литературы как в Великобритании, так и в США. И если в западной исследовательской литературе уже никого не удивляют статьи, прослеживающие неоплатонические корни толкинизма или анализирующие его труды по схеме архетипов Проппа, то в России изучение его творчества до последнего времени все больше сводилось к критике существующих переводов и к использованию имен персонажей (не всегда по назначению). Сейчас, правда, появляется все больше статей, авторами которых являются люди, хорошо знакомые не только с текстами самого Толкина, но и с германской литературой и филологией в целом, хотя большая их часть доступна только в Интернете.

К сожалению, серьезные англоязычные литературоведческие исследования жизни и творчества Толкина до сих пор не переведены. Поэтому нередко даже верные последователи Гэндальфа и Арагорна несколько туманно представляют себе, откуда эти самые Гэндальф и Арагорн взялись и каковы, так сказать, три источника толкинизма.

В восприятие Толкина некоторую путаницу вносит появившаяся в России одновременно с толкиноманией мода на кельтскую культуру. Начавшись с ирландских пабов, любовь ко всему ирландско-шотландскому распространилась также и на музыку, а сугубо ирландский день Святого Патрика стал у нас практически национальным праздником. В сознании многих из нас два явления, пришедшие с Британских островов и сопровождавшиеся потоком слов на непонятных языках и эстетикой воинов, мечей, красивых шрифтов и орнаментов, слились в одно. Более того, большинство древних героических или загадочных достижений Западной Европы стали приписываться кельтским народам, зачастую не имеющим к ним никакого отношения (например, возведение Стоунхенджа). Однако мифология толкинского Средиземья имеет мало общего с кельтской культурой. Чтобы восстановить справедливость, необходимо обратиться к тому, чем занимался Толкин помимо написания «Хоббита» и «Властелина Колец», а также немного вспомнить раннюю английскую историю.