Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1 Страница 16

Сколько пищи для воображения! Но как мое воображение было слишком пылко и сильно, а пресноводное плавание не ознакомило меня с настоящим морем, то однажды ночью, когда я лег спать, долго не мог заснуть, и мне представилось крушение нашего фрегата, и представилось так живо, что я решительно принял это за верное предчувствие, предостерегающее меня от гибели. Холодный пот начал выступать на лбу, сердце страшно сжималось и в малодушии моем уже начинала мелькать мысль, как бы, сказавшись больным, избавиться от этого плавания. Благодарение Господу, что более великодушные чувства изгнали это эгоистическое и низкое малодушие. Я внутренне сказал себе: что же, если бы это действительно случилось и фрегат погиб бы со всеми твоими товарищами, а ты, низкий трус, остался бы жив, и потому только, что трусливая мечта дала возможность ускользнуть от гибели, чем бы была твоя жизнь, как не вечным укором, не вечным стыдом для тебя самого! Этой благодетельной мысли было достаточно, чтобы удержать меня от такого низкого падения.

С приездом в Кронштадт мы приняли назначенный нам фрегат и начали его вооружение. Для этого проводили в гавани каждый день до самого вечера. Вечером пили чай на балконе гостиницы, откуда виднелся залив необъятной синей полосой с бесчисленными парусами плывших судов.

Вооружение тогдашних 3-мачтовых судов состояло из так называемого стоячего и бегучего такелажей, то есть из бесчисленных снастей и веревок, из коих одни были толстые смоленые, как ванты, прикрепляющие мачты; их было по несколько с обеих сторон; от верха мачты они проходили за борт корабля и прикреплялись к твердым дубовым выступам, называемым шкафутами, посредством талей, проходивших в большие блоки. Это скрепление с боков мачты; а от продольного движения мачты употреблялись такой же толщины, более вершка в диаметре, смоленые канаты, называвшиеся штагами. Второе колено мачты или стеньги также прикреплялись с обеих сторон такими же, только меньшей толщины, смолеными веревками к марсу, площадке довольно обширной, на которой постоянно сменялись повахтенно марсовые матросы, а с марса, огибая его с боков, шли путеньанты к верхнему концу мачты. Далее шло третье колено, называемое брам-стеньгою, которая с боков прикреплялась к салингу также талями, но уже с вантами не смолеными; еще далее бом-брам-стеньги и, наконец, флагшток. Все это с боков прикреплялось с вантами, а с продольной стороны штагами. Реи — большие поперечные бревна, к которым привязывались паруса, — поднимались и спускались на больших блоках толстыми веревками, называемыми фалами. Нижние реи не спускались и носили название грот-реи, фок-реи и бизань-реи; следующие — марса-реи, затем брам-реи, бом-брам-реи, за ними шли высшие и постепенно более тонкие и меньшие; все они поднимались веревками, называемыми фалами, и поворачивались за концы брасами.

Паруса, прикрепленные к реям, растягивались с подъемом рей веревками, называемыми, как я сказал, фалами, а в ширину — шкотами. Спереди корабля утверждена наклонно мачта, называемая бугшприт, на которой имеются свои паруса, растягиваемые тем же способом, но как эти паруса треугольники, то они подымаются фалами по штагу, а шкотами растягиваются по бугшприту. Корабль называется вооруженным, когда все это выполнено: паруса привязаны к реям, мачты, стеньги и брам-стеньги укреплены; бесчисленные веревки или снасти проведены в блоки и каждые прикреплены по своему назначению. На военном корабле пушки расставлены по бортам в батареях, то есть под палубой и на палубе вверху. Руль прикреплен к своему месту за кормой с румпелем, выдающимся из руля рычагом, с румпельными талями, концы которых проходят по колесу штурмовала и поворачивают руль по команде. Все эти подробности и приспособления составляют вооружение корабля.

Когда вооружение кончилось, фрегат вытянулся на рейд. День отплытия был назначен после смотра фрегата Государем Императором. На кораблях обыкновенно общество офицеров выбирает одного из общества хозяином, обязанность которого заготовлять все для кают-компании, для чего собирается сумма, состоящая из офицерских взносов. Выбран был хозяином для офицеров доктор Дроздов, большой гастроном. Он уже закупил все, что нужно было и для кают-компании: чай, сахар, вина, сыры, портер и прочее. В палубе, в клетке, уже сидели бараны, оглашая море своим блеянием, а в больших клетках сидели затворницами куры и петухи, поверявшие своим полночным пением верность наших песочных часов. Фрегат красили, мыли палубу, натягивали такелаж, пришивали паруса, выравнивали рангоут и все готовили, чтобы показаться блистательно Государю. Наконец настал и этот вожделенный день. Из Петергофа показался императорский катер, а за ним множество судов, придворные яхты, учебная эскадра из галиотов и множество учебных судов, на которых обучались новички матросы и многие яхты наполнены были мужчинами и дамами; на "Золотом" же фрегате находились придворные: все это в блестящих костюмах. На всех купеческих кораблях, расцвеченных флагами, стояли по реям матросы, а мачты были облеплены любопытными, которые в различных позах висели на веревках. Вдруг на катере подняли штандарт и по всем направлениям загремели пушки: с кораблей эскадры, с крепости, с придворных судов; крики "ура!" оглашали воздух, сливаясь с громом орудий. На "Золотом" фрегате и на флагманском корабле играла музыка. Я был в числе фал-гребных офицеров при трапе (лестница), по которому должен был всходить Государь. Фал-гребами называются веревки, обшитые сукном и прикрепленные к борту корабля, за которые держится восходящий на борт. Его встретил с крестом наш походный священник, и когда Государь поцеловал крест и поцеловал смиренно и его руку, то он совершенно растерялся и долго после еще не мог прийти в себя от этого смирения. Государь был очарователен, как всегда. За завтраком в каюте капитана, когда подали шампанское, он вышел на палубу, выпил здоровье капитана, офицеров и команды; восторженное "ура!" было ответом на это милостивое приветствие. Он обошел фрегат и осматривал его во всех подробностях, потом, выйдя на палубу, пожелал счастливого плавания; улыбнувшись, просил привезти исландских продуктов и, приветливо наклонив голову, простился с нами, подав руку капитану.

Этот человек был действительно очарователен и пленял все сердца. Это не потому только, что он был могущественнейшим из владык земных. Нет, природа наделила его и красотой, и увлекательною грацией, и истинным величием, а улыбка его была действительно необыкновенно приятна.

Несмотря на царственную обстановку всей жизни с самого рождения, несмотря на привычку повелевать, несмотря на славу, так щедро увенчавшую его прекрасное чело, он был очень застенчив, и мне рассказывали сестры, что когда однажды он за границей посетил княгиню Варвару Сергеевну Долгорукову, что было при них, то, сидя около нее, он во время разговора, играя своей круглой шляпой, так как был во фраке, уронил ее; княгиня наклонилась, чтобы поднять ее; он, сильно сконфузившись, бросился за шляпой и затем поцеловал ей руку. При уходе, когда он раскланивался, заметно было, что он был сконфужен; конечно, это могло быть только при дамах и особенно при такой красавице, какова была княгиня.

Не стану говорить, что он пленял всех офицеров и особенно меня, несмотря на то, что мечты о свободе, о золотом веке, который она принесет с собою, уже наполняли мою голову, но это не мешало истинному величию производить свое обаяние.

По окончании проводов, когда катер уже скрылся, все пришло в обычный порядок. На другой или третий день последовало приказание сниматься с якоря. На вахте был Алексей Петрович Лазарев. Раздалась команда: "Пошли все наверх", затем свисток боцмана, и все пришло в движение. В шпиль вложены вымбовки (толстые дубовые брусья), служащие рычагами, за вымбовки взялось человек тридцать молодцов и по барабану начали двигать его кругом, сначала легко, потом тяжелее, а когда фрегат уже пришел на панер, место, когда канат якоря становится вертикально и его надо было отделить от грунта, в котором он крепко залег, так что долго самые большие усилия матросов не могли ничего сделать; но наконец однако ж он уступил; фрегат покатился мгновенно, развернулись паруса, как крылья какой-то гигантской птицы; завертелось колесо штурвала, посредством которого правят рулем; паруса рванулись, наполнились, и фрегат, как морское чудовище, ринулся по волнам; рассекаемая влага закипела по обе стороны водореза, следуя за фрегатом белою пеленою. Все на палубе. Капитан ходит по шканцам с трубою под мышкой, лейтенант с рупором стоит на пушке, опираясь на борт, группа офицеров на юте (задняя палуба). Раздался гром пушек с фрегата, прощальный салют адмиралу. С флагманского корабля вылетают одно за другим, в правильных промежутках, беловатые облака и раздается гул ответного салюта. Скоро Кронштадт стал сливаться в одну неопределенную массу со своими крепостями, домами и лесом мачт. На западе перед нами солнце погрузилось в лоно вод; мы бежали быстро, так как ветер был попутный и довольно сильный, а фрегат наш недаром носил имя "Проворный". Распростившись с Кронштадтом, все офицеры сошли в кают-компанию, кроме вахтенных, где во время обеда и живых разговоров пили за здоровье Государя, за счастливое плавание, за милых сердцу. По окончании обеда, переполненные различными ощущениями и, может быть, отуманенные шампанским, все разбрелись по каютам и скоро заснули.