Михаил Кириллов - Мои больные (сборник) Страница 16

Этими примерами я хотел подчеркнуть нестандартность врачебных обязанностей врача вообще и войскового, в частности, и, прежде всего, его безотказность.

Вспомнились слова В.Гюго из романа «Отверженные»: «Если у священника двери дома должны быть всегда открыты, то у врача они никогда не должны запираться».

Приступ почечной колики

Чем острее начало и ярче клиника,

тем лучше прогноз

(Авт.)

1957-ой год, второй год моей работы в воинской части. Как-то заболел офицер штаба майор К– в. Боли в животе. Старший врач распорядился, чтобы я сходил в городок и посмотрел больного у него на дому. Для воинской части дело обычное.

Больной сидел на диване, подложив подушку под правый бок. Боли носили приступообразный характер, не оставляли больного и вне приступа и продолжались с утра, то есть уже часов пять. Боли были сильными, видно было, что больной с трудом терпит их, вертится на диване, пытаясь найти щадящее положение. Боли отдавали в низ живота, в мошонку. Мочи было мало. Цвет ее не был изменен. Температура тела оставалась нормальной. Такого рода приступы боли в животе наблюдались у больного впервые.

Бросался в глаза кирпичный цвет лица больного. Мне показалось это значимым, так как в учебнике описывалось при мочекислом диатезе, но, по видимому, не имело значения в данной ситуации, так как было характерно для больного всегда.

Я старался понять, что с больным. При пальпации живота определялась болезненность в правой подвздошной области и ниже, но симптом Щеткина-Блюмберга отсутствовал. Язык был обложен. Поколачивание по спине в области правой почки было болезненно.

Все это говорило скорее о почечной колике. Но нельзя было сразу отказаться и от предположения об аппендиците. При подъеме правой ноги боль усиливалась (симптом илео-псоаса), но это могло быть и не только при аппендиците. Диагностировать аппендицит у солдат мне уже ранее приходилось, а наблюдать приступ почечной колики – никогда.

Теоретических представлений мне было достаточно, в ВМА им. С.М.Кирова нас учили очень хорошо. Я вспомнил проф. Загороднего в клинике факультетской хирургии (в последующем генерал-майора м/с), который преподавал нам эту тему. Профессор прыгал по ступенькам лестницы в клинике, показывая прием диагностики болезненного прохождения камня в мочеточнике при этой провокации и одновременно прием освобождения мочеточника от застрявшего камня. У моего больного попытка даже слегка припрыгивать боль усиливала, и от этого пришлось отказаться.

Диагноз напрашивался сам собой, но я не спешил. А что если все-таки аппендицит?! Я решил обезболивающие средства не вводить, хотя больной мучился от болей, а ввести ему подкожно атропин, имевшийся у меня с собой в сумке, взятой в медпункте. Ввести его не столько в лечебных, сколько в диагностических целях. Это помогло. Через 15–20 мин боли стихли.

Я вызвал из части санитарную машину и сам отвез его в военный госпиталь. В приемном покое хирург подтвердил мой диагноз.

Так состоялся первый в моей практике случай диагностики приступа почечной колики. Врачебная жизнь только начиналась.

Острый психоз

Осенью 1960-го года в моем рязанском десантном полку произошел необычный случай. Уже после ужина в медпункт прибежали несколько солдат, возбужденно кричавших, что в столовой под столами спрятался сумасшедший – гвардеец из их роты.

Вместе с ними я проследовал в солдатскую столовую. Зал был большой – на 1,5 тысячи едоков. Его, как всегда после ужина, убирали дежурные. Сдвинув столы, подметали и, в последующем мыли швабрами цементный пол. Кто-то из дежурных заметил, что под столами прячется солдат. Его окликнули и предложили вылезти. Но он залез еще глубже и потребовал, чтобы к нему не приближались, так как он будет защищаться. Прокричал, что он «дикобраз и покрыт острыми иглами».

Я залез под стол и с помощью фонаря, который предусмотрительно прихватил в медпункте, разглядел этого несчастного, испуганного и, вместе с тем, озлобленного человека. Говорить с ним было бесполезно. От уговоров он становился еще более агрессивным.

Вызвали дежурного по части и дежурный взвод, решили, что парня нужно извлечь из его укрытия, отодвинув столы, и на командирском газике, заблокировав его с помощью десантников на заднем сиденье, отвезти в психбольницу.

Так и сделали, причем решительно и, вместе с тем, бережно. Сначала он вырывался, но его затащили в машину, зажали с двух сторон и повезли. Один из сопровождавших был другом больного и всю дорогу успокаивал его.

Город погружался в темноту, психбольница была расположена за городом, и мы добрались до нее часа через полтора. В машине больной вел себя отрешенно, но спокойно, не разговаривал, понимая, видимо, что его держат крепко.

Подъехали к приемному покою больницы, расположенному в одноэтажном деревянном флигельке, и под руки отвели больного солдата в комнату дежурного. Там оказалась маленькая, тщедушная старушка в медицинском халате, которая, сидя у настольной лампы, вязала носки. Мы усадили доставленного на кушетку, покрытую клеенкой, и стали ждать, продолжая крепко держать его. Я полагал, что придет врач-психиатр, но никто не приходил. Я рассказал старушке-сестре о случившемся, о содержании бреда у больного, о том, что он в последний час несколько успокоился. Мой диагноз был: шизофрения, острый психоз, бред преследования. Ранее я наблюдал таких больных только на кафедре психиатрии ВМА им. С.М.Кирова.

Сестра, выслушав мой рассказ и сделав запись в журнале, подошла к больному и, ничего не говоря, накинула ему на шею удавку из толстой лески (так мне показалось). Удавка затянулась ловким движением, и больной тут же отключился и обмяк. Выждав с полминуты, старушка отпустила леску и попросила нас уложить солдата на кушетку. Мы раздели его, и сестра поставила ему клизму с хлоралгидратом.

Одежду мы взяли с собой, а пришедшие санитары на носилках унесли доставленного внутрь здания больницы.

Потрясенные, мы покинули приемный покой и возвратились в часть. Спустя два месяца солдат вернулся в полк и позже был уволен из армии.

Парашютный шок

С 1956-го года по 1962-ой мне пришлось служить в Рязанском парашютно-десантном полку в должности младшего врача медицинского пункта. Среди многих обязанностей было обеспечение парашютных прыжков личного состава части и собственное выполнение прыжков.

Прыжки проводились с аэростатов, с самолетов разных типов (АН-2, ЛИ-2, ИЛ-14, АН-8), и им предшествовала серьезная подготовка. Руководила всем этим парашютно-десантная служба: подготовленные мужественные офицеры. Обычно все проходило штатно, но наблюдались и сложности.

Часто это было связано с необходимостью при выброске людей уложиться в срок, выделенный для использования аэростата или самолетов. Здесь начиналась спешка – в полку и дивизионах насчитывалось до 2000 десантников. А осенью дни становились короткими.

Еще труднее было «выбросить» всех, если начинала портиться погода. Особенно если усиливался ветер, и людей начинало прикладывать о землю. Было обидно, скажем, двум ротам возвращаться в полк за 30 км «не солоно хлебавши», да еще в пешем строю. Десантников не зря называли суворовскими войсками, их редко возили на автомашинах. В этих случаях у руководителей прыжков начиналась «головная боль». Я и сам бывал в таком положении. Руководителям хотелось выполнить норму, но было страшно за людей. Оптимизм побеждал, и следовала команда «Добьем остатки!». Но все обходилось, хотя медикам работы прибавлялось.

Помню и другие опасные эпизоды. Как-то у позже выпрыгнувшего из самолета гвардейца не полностью раскрылся основной парашют, и он влетел в стропы своего предшественника. Тот инстинктивно ухватился за стропы падающего мимо него парашюта и, намотав их на руку, сдержал падение товарища. Приземлились они быстрее обычного, так как висели вдвоем на одном парашюте, но приземлились благополучно. Запасные парашюты открыть было нельзя, они бы помешали друг другу. Все это происходило у меня на глазах, они пролетели мимо метрах в 20. Командир дивизии, наблюдавший эту картину с аэродромного поля, наградил спасителя командирскими часами.

Как-то летом в один день произошли сразу два происшествия.

Прыгали с самолетов. Командир роты связи по фамилии Березка, фронтовик, выпустив своих гвардейцев в открытую дверь, выскочил и сам. В воздухе, спустя какое-то время он увидел проплывающий перед ним карабин собственного парашюта и понял, что забыл зацепиться в самолете. Мы снизу видели, как он камнем падает без парашюта. Но уже на полпути к земле он раскрыл запасный легкий шелковый парашют. Тот вспыхнул на солнце белым шариком, и падение прекратилось. Офицер приземлился нормально и как будто даже не испугался. У него за плечами была уже не одна сотня прыжков. А ведь дома его ждали сразу три Березки: жена и две дочки. Семьи, зная об этих опасностях, годами переживали за своих отцов.