Юлий Буркин - Осколки неба, или Подлинная история “Битлз” Страница 17

Джордж мучил гитару, а Джон, Стью и Пол валялись на кроватях, рассуждая о прелестях вольной жизни бродячих музыкантов, когда из-за тоненькой стенки раздались пьяные песнопения. Друзья переглянулись. А чем хуже они? В конце концов, они впервые, и не без боя, вместе вырвались из-под опеки родственников. Они участники настоящего турне!

Джон и Стью, выглядевшие постарше, сбегали на первый этаж и в малюсеньком пустом гостиничном баре купили бутылку виски (конечно же шотландского) и несколько бутылок пива.

Не прошло и получаса, как Джон заявил, что без женщины он сегодня ложиться спать не намерен.

– Брось, Джон, – попытался урезонить его Пол, – нас же тут четверо…

– Значит, найдем четырех, – не унимался Джон и тут же, спохватившись, продолжил с язвительными нотками в голосе: – Ах, да, мистер Маккартни, я и забыл, что вы у нас – девственник… Но мы это немедленно исправим. А, Стью?

– Предлагаю сегодняшнюю ночь посвятить именно этой благородной цели, – согласился Стюарт. – Пока в нашей комнате есть девственник, лично я не чувствую себя в полной безопасности…

– Я встречаюсь с Дороти Роун, – возразил было Пол, но Джон перебил его:

– В том-то и дело, что только «встречаешься»! Но, ничего, сегодня мы найдем для тебя такую красотку, – хлопнул он беднягу Пола по плечу, – пальчики оближешь!

– Есть же еще Джордж, – снова попытался отвертеться тот, но вышло у него это как-то жеманно. Сердце его трепетало. Он был одновременно и смущен и заинтригован.

– Джордж – дитя, – рассудительно произнес Стюарт, – он – не в счет…

– К тому же у моей сумасшедшей сестренки есть не менее сумасшедшие подружки, – печально качая головой, сказал Джордж, тихонько перебирая струны.

Все уставились на него.

– Хочешь сказать, что у тебя уже была женщина? – потрясенно спросил Джон.

– В душе я всегда буду девственником, – все так меланхолически ответил Джордж.

– Та-ак, – протянул Стью, – ну уж теперь-то, Пол, ты просто обязан…

– Подъем! – заорал Джон, и все вскочили. – Ты остаешься смотреть за вещами, – ткнул он пальцем в Джорджа. – Пожелай нам счастливой охоты.

И хмельная троица с девственником посередине, пошатываясь, вывалилась в промозглую шотландскую ночь.

Возле входа в гостиницу, в нескольких шагах от себя, они увидели идущую им навстречу седовласую старушку.

– Пол! – шепнул Джон, остановившись. – Это как раз для тебя!

– Но она же мне в бабушки годится! – запротестовал тот.

– Девственник не может знать о своих наклонностях все, – возразил Стюарт. – Кто знает, может быть ты еще не распустившийся геронтофил?

– Это что, цветок? – подозрительно спросил Пол.

– Нет, Пол, это дяденька, который любит бабушек, – пояснил Джон.

– Запомни, малыш, – назидательно сказал Стюарт, – для геронтофила главное прямо в процессе не стать некрофилом.

Они с Джоном прыснули, а Пол поежился. Старушка в этот миг как раз поравнялась с ними.

– Мадам, – обратился к ней Джон. Пол попытался вырваться, но друзья крепко держали его за локти. – Мадам! Простите за нескромность. Но я прошу вас ответить нам. Как вы находите этого юношу?

Пожилая женщина нацепила на нос пенсне, внимательно оглядела их всех по очереди и ответила:

– Я нахожу его намного более симпатичным и воспитанным, нежели парочка оболтусов по бокам.

– Это твой шанс! – восхищенно шепнул Стью Полу в ухо, но как раз в этот момент тот дернулся так, что сумел вырваться и опрометью кинулся в темноту переулка.

Хохоча, как безумные, они бежали за ним два квартала, пока не нагнали шагов за десять от ярко освященного пятачка у входа в какое-то питейное заведение.

– Отстаньте, идиоты! – закричал Пол, когда они снова вцепились в него.

– Ну, Пол, перестань, мы же шутим, – пошел на мировую Джон. – За кого ты нас принимаешь?

И тут их обогнали три женские фигуры. Девицы в клетчатых юбках жались под одним зонтом и явно направлялись в кабачок.

– Вот! – возбужденно прошептал Стюарт. – Это то, что нам надо! – И крикнул в спины идущих впереди: – Девочки!

Но те только ускорили шаг. Друзья заспешили вдогонку.

– Девочки! – томно пропел Стюарт прямо в затылок той, что шла в середине.

Фигуры остановились и медленно обернулись.

Это были мужчины. Мужчины в юбках! Их грубые шотландские рожи имели крайне угрожающие выражения.

– Ну?!! – рявкнул самый здоровый, дохнув на Сатклиффа мощнейшим перегаром.

Тот потерял дар речи, а Джон, вместо того, чтобы извиниться, не удержался от продолжения игры и тихо спросил Пола:

– Прислушайся к себе. Может ты – гомосексуалист?

– Не знаю, – почему-то ответил Пол, как загипнотизированный глядя на толстенные волосатые пальцы, сжимающие ручку зонта…

Но, как бы тихо они не говорили, их все-таки услышали.

Первый удар – прямо в глаз – получил Джон. Следующий удар, в ухо, сбил с ног Пола, и он, поскользнувшись, рухнул в нашпигованную окурками грязь…

Их били умело, не издавая лишних звуков, лишь изредка покряхтывая от усердия…

Минут через пятнадцать за столиком кабака сидели шестеро – трое английских музыкантов и трое шотландских шоферов.

– Так как вы, значит, называетесь? – спросил тот, что нанес первый удар. – «Битл»?

– «Битлз», – поправил Пол, выжимая рубашку, которая когда-то была белой.

– «Битлз», значит, – повторил Джек. – Смешное название. Не слыхал. И где вы будете играть?

Джон убрал от подбитого глаза запотевшую кружку с холодным пивом.

– В каком-то «Вереске и Хмеле». Это большой ресторан?

– Черт побери! – радостно взревел Джек. – Да ведь мы в нем-то и сидим!

Друзья огляделись. Более захудалой пивнушки они не видели даже в Ливерпуле.

Они, пожалуй, впали бы в уныние, если бы не тот факт, что угощали шоферы. А Джек тем временем продолжал восторгаться:

– Завтра, значит?! Приду обязательно! Ну… – он поднял свою кружку, и остальные присоединились к нему. – За девственность!

И интернациональный англо-шотландский гогот, смешиваясь с клубами табачного дыма, поплыл над столиками веселого заведения.

Спустя неделю Джеймс Маккартни получил телеграмму от сына: «Все идет отлично. У меня попросили автограф».

– Если твой братишка привезет со своих гастролей хотя бы фунт, это будет очень кстати, – сказал отец Майклу. – Становится все труднее сводить концы с концами. Как говаривал папаша О'Хьюган, портной, в изрядном подпитии орудуя ножницами.

8

В Ливерпульском муниципальном театре «Плейхауз» закончился спектакль. Двадцатишестилетний сын торговца мебелью Брайан Эпштейн не смотрел его. Забредя перед началом в буфет, он так и просидел тут, на высоком стуле перед стойкой, все представление.

Только сейчас, уже порядком надравшись, он обрел общество своих старых знакомых – актера Бэдфорда и актрисы Хелен Линдсей. Не то чтобы служителям Мельпомены так уж нравилось общаться с Эпштейном, но у них, как всегда, не было денег, а у него, как всегда, они были. И, как всегда, Эпштейн завел речь о своей нелепой беспросветной судьбе.

– Я – еврей, Брайни, – (актер был тезкой Эпштейна), – ты понимаешь, что это означает, – сказал он, с вызовом глядя на Бэдфорда.

– Это значит, что за выпивку платишь ты, – ответил тот, с неимоверной скоростью забрасывая в пасть бутерброд за бутербродом.

– Не угадал, – с пьяной улыбкой возразил Эпштейн. – Мой папа, мудрейший человек, говорит так: «Любой еврей намного умнее любого англичанина. Но на тысячу евреев есть один ТАКОЙ дурак, который глупее всех англичан вместе взятых». Так вот, я как раз ТАКОЙ… Я появился на свет в родильном доме на Родни-Стрит…

– О, Боги! – простонала Хелен, пухленькая крашеная блондинка со следами бурной ночи на лице, – неужели мне придется выслушивать все это снова?!

– Молчи, – осадил ее Бэдфорд вполголоса. – Ешь, пей и молчи.

А Эпштейн, не обращая на их переговоры ни малейшего внимания, продолжал:

– Мой бедный папа был так счастлив, он так ждал наследника, что не сразу заметил, что мальчиком я родился каким-то странным. Тупым и хилым. В детстве я не знал ни одного мальчишки на нашей улице, который хотя бы раз не дал мне подзатыльник…

Когда я приходил домой в слезах, папа говорил мне: «Не плачь, Брайни. Ты вырастешь и станешь таким же умным, как я, ты станешь богатым, и вся эта ирландская шантрапа еще будет кусать локти, что они не были твоими друзьями…» Но сколько бы я ни рос, умным я не становился. Репетиторы сходили с ума от моей глупости и упрямства, и читать-то я научился только в восемь лет. Да и то лишь из какого-то вялого подражания…

Господь услышал молитвы моего бедного папы, и мой младший брат Клайв оказался достойным его. Ему не было и семи, а он уже прекрасно справлялся в лавке. А я… А меня выгнали сначала из одной школы, потом из другой… А потом – и из колледжа. Директор так и написал: «За невнимательность и недостаточные умственные способности».