Александр Терещенко - Быт русского народа. Часть I Страница 17

Продолжать выписки о старинных народных произведениях было бы здесь излишним. Всяк, кто сколько-нибудь знаком с напечатанными уже песнями, тот согласится, что многие из них так трогательны и сильны излиянием сердца, что они не только восхищают простолюдина, но и знакомого с изящными творениями.

Недавно стали думать, чтобы писать в народном духе, и некоторые в том успевали. Должно желать, чтобы наша словесность, богатая языком и чудесными оборотами, стремилась преимущественно к своему собственному назначению. Не надобно заимствовать не свойственного нам: ни предметов, ни красок, ни оборотов для слова и мысли. У нас всего в избытке. Каких хотите народных предметов? — Загляните в отечественную историю — там несчетное число событий величественных и печальных, отрадных и убийственных, поучительных и злодейских. А где краски? Ваша родина, ваше дорогое отечество: дремучие леса и бездонные пропасти, воды и океаны, богатства южных и горячих стран, ужас природы от берегов Ледовитого моря до упоительной роскоши — предметов бесчисленное множество! Человек с пламенной душою, возвышенной мыслью, чистым сердцем, с жаром ко всему прекрасному, изящному и благородному найдет везде себе пищу — ему не надобно указывать. — Но можно ли найти для предметов и красок приличные обороты и мысли? — Не только приличные, но возвышенные и глубокие. Это зависит от выбора предмета, который часто сам воодушевляет, и от места, поражающего наши чувствования, потрясающие душу и вызывающие, так сказать, слова и мысли на простор беспредельных размышлений: тут они стаями явятся, налетят на вашу душу, на ваше благородное сердце, унижут его жемчужными словами и развернутся пред вами бриллиантовою струей, в ослепительном сиянии. Рой звонких выражений и плачевных отголосков отзовется в оледеневшей душе и соплетет с лучезарной светочью мыслей блестящие украшения. Поверьте, можно достигнуть украшений: надобно уметь чувствовать.

Я уклонился от предмета, но он так близок к нашему сердцу, что невольно увлекает.

Не все наши песни и сказки носят древность даже половины XVII века — потому что они забыты или истреблены временем. Большая часть существующих ныне суть первой половины XVIII века, а другие сочинены в конце XVIII века. — Многие уже переделаны местною потребностью и вкусом или вновь сочинены — народ их сам производит. Плясовые, свадебные и протяжные часто сокращаются, дополняются новыми или вновь составляются. Замечено, что по прошествии 25 лет самые любимые песни, которые певали прежде повсюду, оставляются: считают их уже старыми и заменяют новыми. Неграмотный народ имеет свою поэзию и своих стихотворцев — а мы их не уважаем и не хотим! — Богатый запас народности погиб уже и погибнет от небрежения нашего или, справедливее сказать, от наших мудрований, и <мы> погребаем безжалостно свои сокровища. Если бы дошли до нас все народные стихотворения, даже начала XVII в., то мы, вероятно, получили бы другое направление в области языкознания, но потеря невозвратная! По крайней мере не допустим теперь, будем собирать, изучать и дорожить своими памятниками. Время все истребляет, а люди как бы не думают об этом. — Пора уже нам оставить чужеземные восторги, восхищаться одним заморским и слепо думать, что мы не в состоянии создать собственного природного; что наш язык не заменит приторных выражений: comme c'est beau! quel jolie enfant! Vraiment, c'est un ange[54] и т. п. — Оставим это доказывать прекрасному полу, и кто смеет спорить с ним? Кто будет столь невежлив, чтобы осмелился сказать: сударыня! вы ошибаетесь, вы судите ложно!!! Мужчины не одарены нежным свойством судить ложно и не все они так пристрастны, как римский император Карл V, который утверждал, что на испанском языке говорят с Богом, на французском с друзьями, на немецком с неприятелями, а на итальянском с женским полом. — Мы знаем, что наш язык сладкозвучен и чувствителен, громок и живописен, силен и богат. Иностранные писатели этого не знают — и какая надобность знать им? Они любят свое и ожидают только похвал от нас своему собственному — а мы? — Мы точно их хвалим, ничего не надеясь от них в нашу пользу, потому русским надобно внимание русских. — Какого хотите от нас внимания? Разве мы не читаем русских повестей, рассказов? И помилуйте, Бог знает что говорите! Требуете нашего внимания! А посмотрите, есть ли у нас язык? Где он? По каким примерам станем изучать его? — Говорят, что его надобно изучать в высшем обществе; говорят, что там он господствует во всей чистоте и правильности. — Подобные замечания мне делали часто. Что я мог отвечать? Молчал — и мое молчание всегда принимали за согласие с ними, что у нас нечему учиться, что наш язык употребляет mauvais gens! — чернь! простые люди!! — Внимание нужно к русскому языку потому, что он наш отечественный, а кто любит отечество, тот любит свой язык. — Повести и рассказы доставляют приятное чтение, читать же их без разбора, без знания языка то же самое, что ходить по золотоносным горам и не видеть золота. Надобно прежде изучать красоту и прелесть слова. — Язык не только существует, но он богатейший в мире после аравийского; образцы его оставили нам бессмертные наши писатели: светские и духовные; у них должны изучать, а не в высшем обществе, где часто говорят не по-русски, мешая природные слова с иностранными, даже там многие не оценивают его — это уже доказано[55]. Ни московское, ни новгородское, ни ярославское наречие, ни другое какое-либо не может сделаться повсюдным. Это только местное наречие, но самое лучшее, правильнейшее и чистейшее, существует между людьми, изучившими свой язык по определенным правилам, которые, однако, не могут быть постоянными, положительными: с просвещением народа язык изменяется — а отсюда следуют изменения и новые правила. Тот бедный язык, который стоит на одной ступени. Французский уже не двинется далее; только вносятся в него преобразованные слова вместо застарелых, а застарелые занимают место новых, так что в нем теперь произошла мена слов. — Если бы допустить, что в обществе заговорили бы в одно время на ста местных наречиях, проистекающих из одного общего, родного им языка, то вышло бы странное смешение — недалеко от вавилонского. — Каждый захотел бы отдать преимущество своему туземному выговору, произошли бы споры, а за спорами неуместные доказательства. Мы знаем на опыте, что в образованном обществе говорят наречием правильным и очищенным. Это доказывает, что эти люди изучали его свойство, силу и дух; что они знают, где надобно избегать несвойственных выражений, приличных одному какому-нибудь месту, городу или деревне; что они сами признают тот правильным язык, который освобожден от местных привычек. Смешно было бы, если бы кто стал изъясняться книжными словами. Были примеры, что многие из прекрасного пола говорили целыми статьями из какого-нибудь любимого ими романа или повести, написанной, правда, увлекательно, но это обнаруживает явное незнание языка, слепой вкус и тщеславное желание блеснуть чужими оборотами выражений, которые весьма кстати были сказаны писателями; но изуродованы легкомысленными подражателями[56].

Наше отечество, заключающееся в пределах трех частей света, на пространстве 350 000 кв. м., имеет народонаселение до 63 1/2 мил. На одном этом протяжении рассеяны многочисленные племена, не сходствующие между собой ни нравами, ни образованием: живут язычники, иноверцы, кочевые и полудикие; но число их довольно незначительное. Можно насчитать более 100 племен, совершенно чуждых одно другому; но все сохранили свой язык, веру и предания. Расселение племен можно подвести под 12 родов: 1. славянское, 2. германское, 3. латышское, 4. финское, 5. татарское, 6. кавказское, 7. монгольское, 8. манчьжурское, 9. самоедское, 10. племена американского происхождения, 11. жиды, 12. цыгане. Славянское, состоящее из русских, малороссиян, казаков: донских, черноморских, уральских, сибирских, гребенских и пр. и поляков простирается до 54 мил.; исповедующих же православную веру до 50 м. Германцев более 1 1/2 м., остальные 8 м. образуют все следующие за ними десять племен. Господствующий народ далеко превышает числом все другие, и нет никакой опасности от разноплеменности обитателей, тем более что самодержавие, вера и просвещение утверждают общественное направление ко всему благому. — Владычествующий народ, тесно связанный религиею, преданный своему отечеству, радующийся его благосостоянию, имеющий свое могущественное царство и гордящийся им, упрочивает безопасность нашу. Правители царств всегда смотрят далее своего века, а мудрый монарх бессмертен в делах своего народа. Россия, обязанная своей славою великодушному самодержавию, Россия, любя своих царей, как дети отца, умеет благотворить и своим врагам. Она любит их, как ближних, но еще более любит своих русских.