Виталий Аверьянов - Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды Страница 17

Дело в том, что ситуационный консерватизм, строго говоря, вообще нельзя наследовать. Нельзя быть рейганистом в эпоху, отдаленную от эпохи Рейгана. Новая ситуация всегда требует и нового ситуационного консерватизма (в отличие от консерватизма идеологического). И это не говоря уже о другом уровне: ситуации не исторической, а цивилизационной и геополитической. Ведь быть в России последователем Рейгана или Тэтчер как консерваторов – означает, по существу, не что иное как быть безнадежно оторванными от российской действительности.

Хочу подчеркнуть, я не полемизирую с Ремизовым, но желаю лишь уточнить и усилить его подход. Тем более что он дал во многом беспристрастный и объективный анализ нашей нынешней обстановки в публичной консервативной среде, а не просто выразил свою позицию. Это качество беспристрастности проявляется и в усилиях Ремизова по выдвижению главных целеполагающих принципов для «рамочного консерватизма». К пяти данным принципам он относит:

1) Цивилизационный антиглобализм (в другой редакции – геополитический суверенитет)

2) Экономический солидаризм нации (протекционизм, социальная справедливость и госсобственность на недра и инфраструктурные монополии)

3) Демографический национализм (репатриация против иммиграции)

4) Государственный легитимизм (неделимость страны)

5) Религиозный традиционализм (приоритет и даже симбиоз традиционных религий).

Выдвижение таких принципов верно и необходимо, хотя их формулировки и структура не во всем удачны.

Например, что касается первого принципа, то, на мой взгляд, он неправильно охарактеризован в самом своем названии – «цивилизационный антиглобализм». Определять ведущий идеологический принцип нашей цивилизации от противного недопустимо. Напротив, можно и нужно подчеркивать в этом принципе его положительный внутренний контур, черты не оборонительного оппонирования иному, а самоценности посреди иного. Ведь спор является побочным следствием самодостаточности спорящих сторон. Отталкивание от других не конституирует культуру, а является одной из возможных функций ее развития и выживания. Я бы предложил переименовать первый принцип в «цивилизационный континентализм». Такой термин отражал бы восприятие больших цивилизаций как культурно-политических миров, «человеческих материков»[13].

Второй принцип сформулирован удачнее, однако в его обосновании недостаточно раскрыта крайне важная составляющая, а именно: построение новой трансрегиональной миро-системы, нового хозяйственного макрорегиона. И здесь, при этом уточнении, сразу же возникает прочная связка с пятым ремизовским принципом – «религиозным традиционализмом» – ведь именно Россия реализовала архетип макрорегиональной империи как союза различных традиционных культур. Такой союз в принципе представляет собой идеальную почву для хозяйственной макрорегионализации, исключая саботаж и срыв сотрудничества представителями разных культур из-за переживания ими комплекса «чужака». Для нашей цивилизации-континента как хозяйственного макрорегиона составляющие его народы вместе с их экономиками будут «своими», «братскими», при том что в системе в целом будет соблюдаться «организованная, дисциплинированная разнородность» (по формуле К.Н. Леонтьева).

По третьему принципу у меня нет существенных уточнений, хотя было бы нелишним подчеркивать везде и всегда, что у русских консерваторов речь идет не просто о демографическом национализме, а о прямом и осознанном воспроизводстве в России этнокультурных пропорций. Для нас важно сохранение демографических структур идентичности – и поэтому консервативная власть будет поддерживать эти пропорции через систему дотаций коренному населению в регионах с отрицательной демографической динамикой (то есть с вымирающим и стареющим населением) а также через комплекс других мер, поощряющих рождаемость и снижающих смертность коренных народов[14].

Наиболее сомнителен 4-й принцип Ремизова в силу того, что он представляется как будто излишним, во многом накладывающимся на первый принцип – цивилизационного суверенитета. Ремизов пишет: «Основанием целостности России является историческая преемственность, связывающая воедино все исторические формы российской государственности, независимо от государственного строя и формы правления». Собственно, если принять мои уточнения по формулировке первого принципа, то особая формулировка четвертого становится ненужной. Ведь очевидно, что геополитический суверенитет континента-цивилизации имеет не только сиюминутное, но и длительное историческое измерение. Таким образом, первый принцип сполна обосновывает провозглашение России постимперским «большим пространством». Понятно, что Ремизов следует из внутреннего созерцания собственной методологии – но здесь следовало бы позаботиться о восприятии пяти главных принципов всеми идеологическими консерваторами, со всем разнообразием свойственных им методологических подходов. Принципы должны зафиксировать главные смысловые узлы нашего согласия. А методологические и доктринальные тонкости можно обсуждать далее.

В обосновании пятого принципа, который не подлежит никакому сомнению, Ремизов приводит в основном прагматические аргументы, такие как легитимизация власти, социализация граждан. Я их полностью принимаю. Замечу только, что среди названных принципов хотя бы один должен иметь не прагматическое, а потустороннее объяснение. Материк-цивилизация нуждается в собственных источниках вертикальной инициатической суверенности. Россия укореняется не только в своей земле, но и в небе – и на этом стоит.

Достаточно ли этих пяти (или четырех) получившихся принципов? В каком-то смысле достаточно.

Но, возможно, для рамочного оформления консолидации консерваторов следовало бы говорить и о большем числе принципов… На мой взгляд, кандидатами в таковые может быть признан ряд положений, изложенных в «Русской доктрине». Приведу лишь некоторые из них:

• принцип сверхнациональной коалиции этнических групп (Россия – это великороссы плюс русские этнические меньшинства);

• принцип минимального суверенитета в области информации, культуры и науки (в России должны быть помимо прочих крупные государственные телерадиокомпании, киностудии, издательские холдинги, культурные, образовательные, научно-технические институты и т. д., реализующие государственную политику);

• принцип нравственного и ценностного суверенитета (как раз в ходе обоснования такого принципа уместно говорить о русской модели глобализации либо альтер-глобализации в духовно-политическом смысле; также и о параметрах «нравственного мира России», которые, в отличие от «религиозных ценностей», могут прямо проецироваться вовне как цивилизационные стандарты, как всемирная, универсально-«всечеловеческая» программа нашего континента-цивилизации).

Я уверен, что коллеги найдут еще несколько принципов-кандидатов на включение в список постулатов национального согласия. Не назрела ли необходимость всем представителям идеологического консерватизма сообща сформулировать документ подобного рамочного утверждения условий существования России?

Между тем, значение исторического момента состоит в том, что России собственно некуда больше эволюционировать как только к вменяемому идеологическому консерватизму. Все другие пути сейчас означают возобновление разрухи и смуты. В одной из своих статей на АПН я предлагал увидеть в текущих событиях аналогию со сталинским «годом великого перелома» (1929 годом). Напомню, в чем состояла суть этой аналогии. Путин, подобно Сталину, в 20-е годы, давшему возможность внутри НЭПа и партийной демократии вызреть новому курсу на социализм в отдельно взятой стране, дал возможность вызреть в послеельцинской России идеологическому консерватизму, – идеологии России-материка со своими небесными корнями и со своей исторической традицией. Во многом вопреки собственному сознанию, вопреки теоретической и прагматической логике, Сталин тогда, и Путин теперь обращаются от Смутного времени, от революционного перепахивания России к «новому курсу». В этом состоит смысл «великого перелома» как сценария политического развития.

Для большинства идеологических консерваторов тезис о каких-то завоеваниях постсоветской России, которые «хорошо бы сохранить», представляется абсурдным. Но логика истории такова, что для власти, наследующей революционерам и разрушителям, действительность может быть описана только в превращенных терминах. При этом речь идет не о каких-то абстракциях, а о вещах объективных: распаде и дезинтеграции национально-государственного единства, разрушении инфраструктуры, социальной системы и т. д.