Вячеслав Никонов - Крушение России. 1917 Страница 18

Поначалу воспитание юной императрицы, попыталась взять на себя Мария Павловна (старшая), но Александра не разделила ее страсти к бурным светским развлечениям. Обида не была прощена и она переросла в неприкрытую ненависть после разрыва царя с Владимиром Александровичем. Двор Марии Павловны, открытый для всех российских властителей дум, модных художников, послов и других зарубежных гостей стал главным источником самой «проверенной» и гнусной информации о царской семье. «Наиболее обидные для императрицы слухи исходили именно из непосредственного окружения Марии Павловны»[184], – уверен Мосолов. С молодым поколением Романовых у императрицы отношения тоже не складывались. Вот строки из воспоминаний великой княгини Марии Павловны (младшей), дочери Павла Александровича: «Императрица застенчивая и скрытная от природы, за все годы жизни в России так и не смогла постичь русскую психологию; русская душа навсегда осталась для нее загадкой… Она с детства была ограниченной во взглядах и не терпела слабости других людей. Русские аристократы казались ей распущенными, и если они относились к ней прохладно, то она отвечала им презрением»[185].

Николай II и императрица все сильнее ощущали, что им хорошо только в тесном семейном кругу. Первые четверо детей были девочками – Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Как замечал Жильяр, «очарование этих детей было в их простоте, искренности, свежести и врожденной доброте»[186]. Родители их обожали, но… Не было наследника. Когда император узнал о рождении четвертой дочери, он ушел в сад и плакал. Мечта о сыне стала своего рода навязчивой идеей, которая подрывала здоровье Александры, заставляла ее жить в обстановке тревог, страхов и нервных приступов. Именно после этого во дворце стали появляться «божьи люди». В 1903 году император, вызвав очередную бурю возмущения в обществе и даже в части церковных кругов, поддержал канонизацию Серафима Саровского. На состоявшихся по этому поводу в Сарове торжествах императорская чета молила об обретении долгожданного сына.

Ровно через год – 30 июля 1904 года – появился на свет Алексей, наследник цесаревич. Родители были вне себя от счастья. В крестные отцы был приглашен немецкий кайзер Вильгельм, в почетные восприемники младенца было записано «все православное воинство», сражавшееся в те дни на Дальнем Востоке. Но то, что произошло потом, обернулось огромной семейной драмой, которая одним из своих последствий имела еще большее увеличение разрыва между семьей царя и знатью. У мальчика обнаружилась гемофилия, неизлечимая болезнь, наследуемая по материнской линии. «Обычно первое кровотечение возникает до полуторагодовалого возраста, часто после незначительного повреждения, – читаем в современном медицинском справочнике. – У ребенка с гемофилией легко образуются подкожные кровоизлияния. Даже внутримышечная инъекция может вызвать кровотечение, которое приводит к образованию большой гематомы («синяка»). Повторяющиеся кровоизлияния в суставы и мышцы способны, в конечном счете, приводить к значительным деформациям этих тканей, так что иногда человек становится инвалидом. В результате кровотечения возможно развитие гематомы корня языка, которая блокирует дыхательные пути, затрудняя дыхание. Легкий удар по голове может спровоцировать выраженное кровотечение в полость черепа, ведущее к повреждению мозга и смерти»[187]. По статистике начала ХХ века, 85 % больных гемофилией умирали в раннем детстве. Здоровье любимого сына, жизнь которого ежесекундно была в опасности, который испытывал частые суставные и мышечные боли, порой не мог ходить или пошевелить рукой, особенно – левой, его будущее, его предстоявшее царствование – вот что занимало родителей в первую очередь.

«Императрица, нежно любящая мать, страдала вдвойне: ее терзали и постоянные опасения за жизнь цесаревича, и мучительное сознание того, что она сама передала ему эту болезнь, – писал князь Феликс Юсупов. – Болезнь наследника старались скрыть. Скрыть до конца ее было нельзя, и скрытность только увеличивала всевозможные слухи, которые вообще порождались в обществе уединенной жизнью Государя. Казалось, какой-то таинственный покров был наброшен на царскую семью. Он разжигал любопытство, подстрекал недоброжелательство и меньше всего заставлял думать и догадываться о том, как мучились отец и мать за своего ребенка, в какой постоянной тревоге они жили»[188]. У Александры Федоровны обострились проблемы с сердцем и нервной системой, она часто болела.

«С этого момента жизнь матери превратилась в мучительную агонию, – подтверждал ежедневно находившийся в семье Жильяр. – Она знала, что это за страшная болезнь: от нее умерли ее дядя, один из братьев и двое племянников. С детства она слышала об этой ужасной болезни, против которой люди бессильны… Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только он мог сотворить чудо!»[189] Но милость Господа еще надо было заслужить. Надо было вести образ жизни, угодный Богу, и избегать мирской суеты. Николай все больше времени старался проводить в семье, избегая развлечений и удовольствий. Александра, и раньше не любившая торжественные церемонии, после рождения сына их просто возненавидела. Царская семья стала жить очень уединенно, в непарадном Александровском дворце Царского Села, сведя к минимуму демонстрации роскоши и величия императорского двора. Были прекращены грандиозные царские балы.

Английский посол Джордж Бьюкенен, замечал, что царская семья выезжала в Петербург «только в тех случаях, когда государственные дела или религиозные церемонии требовали их присутствия. Двор также не принимал участия в светской жизни столицы, и пышные балы, которыми славился Зимний дворец, отошли в область предания». Зимний открывали для приемов только на новый год и крещенское водосвятие, но и в этом случае, по авторитетному мнению Бьюкенена, подаваемый обед «ни по внешности, ни с гастрономической точки зрения нельзя сравнить с банкетами в Букингемском дворце»[190]. А уж тем более с балами времен Александра III. А что это все означало? Для огромного количества людей, представлявших высшую элиту Российской империи, жизнь просто потеряла смысл! Ведь традиционно жизнь аристократического Петербурга проходила от одного крупного торжества, когда можно было и на царя посмотреть, и себя показать, до другого. И это вдруг кончилось. Последний костюмированный бал в Российской империи состоялся в 1903 году. Такого не прощают.

Обвинения посыпались, в первую очередь, на Александру Федоровну. «Злоязыкий и беспощадный аристократический свет скорее бы простил ей адюльтер, чем пренебрежение к себе, – замечал Александр Боханов. – Он платил ей фабрикацией слухов и сплетен, к чему постепенно подключились и либеральные круги, где критические суждения, а потом и осуждения Романовых, и в первую очередь Александры Федоровны, сделались как бы “хорошим тоном”»[191]. Обратим внимание на то, что все это происходило еще до появления в столице Григория Распутина, о котором речь пойдет ниже.

По салонам и министерским кабинетам начали раздаваться возмущенные голоса о том, что Александра Федоровна «монополизирует» царя, воздействует на его умонастроение. Некоторые основания для разговоров были. Как справедливо замечал американский биограф венценосной семьи Роберт Масси, императрица «была обеспокоена тем, что ее мягкому мужу, которого она любила за его доброту и обаяние, не достает монаршего величия», и пыталась восполнить недостаток его решимости[192]. В политических кругах ее стали считать реакционеркой, сторонницей «закручивания гаек», которая держала Николая под своим контролем. «Императрица была бесспорной вдохновительницей принципа сильной, или как принято тогда было выражаться, “крепкой власти”, и в ней находил Император как бы обоснование и оправдание своих собственных взглядов…»[193], – отметит опять же опальный премьер Владимир Коковцов. Конечно, каждая жена так или иначе влияет на мужа. Но считать Николая II несамостоятельным лидером страны, как мы еще неоднократно увидим, не было оснований.

У Николая и Александры оказалось очень немного по-настоящему близких друзей в высших кругах, даже в собственной семье. Царь часто виделся и обсуждал политические вопросы лишь с двоюродным дедом Михаилом (братом Александра II), двоюродным дядей Николаем Николаевичем (младшим) – внуком Николая I, братьями отца – Сергеем и Павлом Александровичами. Остальные члены фамилии виделись с императором не чаще двух-трех раз в год, причем в форматах, когда и пообщаться наедине было невозможно, что вызвало дополнительные обиды. Кирилл Владимирович сокрушался, что со смертью Александра III «канули в Лету дух взаимопонимания, непринужденность и веселье, царившие в нашей семье»[194]. Еще больше был возмущен великий князь Николай Михайлович, становившийся главным критиком царя внутри собственно фамилии: «Император Александр III и его супруга имели около себя кружок лиц, которых они любили и которым оказывали свое доверие… Ничего похожего не было у преемников этих Государей. Никогда никакой интимности с кем бы то ни было, и даже была определенная оппозиция против идеи создания такого кружка преданных и приближенных лиц»[195]. Естественно, вина возлагалась, в первую очередь, на императрицу.