Виктор Бронштейн - Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом Страница 18

Все дети и внуки, я убеждён, не должны терять связи с искусством и музеем-галереей, любовно создаваемым мной несколько десятилетий. Галерейная деятельность должна повышать имидж нашего рода как в родном городе, так в России, а может быть, даже и за рубежом. И дай Бог, чтобы у кого-либо из продолжателей рода была, как и у Дашинимы, всего одна вершина, но зато до самых небес! «Дай им Бог выше нас взлететь!»

Два тополя

Возле дома два тополя зоркоС детских лет следили за мной.Помню я, как весеннюю корку,Ледяную, долбил ногой.

Смутно помню, как между нимиБез поддержки сумел пройти,Как манили рассветы синие…Научился ходить – лети.

Но, полёта боясь, наверное,Больно руку сдавил отец.Когда вырос с мечтой заветною,Потерялся смешной юнец.

Я, подраненный горьким опытом,Начал детям о звёздах петь.Не пугает их небо рокотом,Дай им Бог выше нас взлететь.

Глава 3

Горе и радость от ума и «медицины»

Управленческие успехи и огромное горе

Напряжённая учёба в студенческие годы нередко оборачивается для обладателей новеньких дипломов серьёзными проблемами со здоровьем. Так, вымотавшись на длинных и марафонских дистанциях, в полуобморочном состоянии приходят к финишу спортсмены, без сил падают на истоптанный газон футболисты, теряют ориентацию в пространстве боксёры… Нечто подобное произошло и со мной.

Свободная от привычного институтского обременения голова заложила страшный вираж, убедив своего хозяина, то есть меня, что обычная, как выяснилось позже, гастритная боль – страшный симптом неизлечимой болезни. Около месяца безысходности кинули давление к 160, а сердце – к предынфарктному состоянию.

Ох, права тысячу раз церковь, когда учит, что уныние – один из тягчайших грехов!

Выйти из состояния душевного штопора помогли послеинститутские военные сборы, затем поездка на обычный в ту пору 24-дневный сезон на бурятский курорт Аршан. Попасть туда в советскую эпоху острейшего дефицита на всё, и особенно на путёвки, помогла дружба отца с аршанским главврачом.

Затем грянула новая, уже недетская любовь, а главное – начало многолетней захватывающей трудовой вахты в цехе, похожем на преисподнюю. Оглушительный грохот прессов, ослепляющие всполохи сварки и нескончаемая производственная суета не давали никакой возможности хоть на минуту сосредоточиться на пугающих ощущениях в послестрессовом организме.

В общем, масса новых впечатлений окончательно вывела меня из крайне неприятного состояния, которое, как я узнал позже, именуется очень модным ныне словом «депрессия».

Через год напряжённой работы я был назначен, несмотря на молодость, начальником этого поначалу пугающего, одного из самых крупных цехов оборонного завода. Так же как в недавнем прошлом учёба, работа на оборонном предприятии потребовала полной самоотдачи в конкретных делах. Для моей психики кипучая деятельность стала лучшим лекарством. А вскоре родился и сынишка Андрюша. Казалось, с депрессией покончено раз и навсегда.

Четыре года работы в должности начальника цеха выработали жесточайший режим. Спать я ложился в 22–00, вставал в 5-30, быстро завтракал и через весь город шёл пешком на завод с десятиминутным переездом на трамвае. Небольшим исключением по времени отбоя была только суббота.

Работал практически без выходных. Собственно, по субботам работала и большая часть моего цеха. По воскресеньям я нередко бывал на работе один. Бродил по печально опустевшим и непривычно притихшим производственным участкам, отдыхающим между сражениями за производственный план, представлял «своё войско» и производственные процессы, которые во всей ослепительной гулкости завтра обязательно оживут, бросятся в наступление и не оставят ни минуты времени на спокойный анализ многочисленных проблем. Так по выходным рождался план совершенствования структуры управления и перестановок людей в «шахматной» игре по руководству большим производственным коллективом.

С утра в понедельник секретарь разносила подчинённым написанные в воскресенье перспективные организационные задания. Но не всем они были по нраву. Вскоре прямо на совещании вспыхнул конфликт с одним из четверых заместителей, который был старше меня раза в два и помнил меня ещё студентом-практикантом, работающим вместе с ним в интереснейшем технологическом отделе «Бюро перспективных технологий». Трудолюбием, как я знал, он не отличался и там. И здесь, в присутствии человек шестидесяти мастеров, технологов, диспетчеров, отказался выполнять мои «скороспелые и необдуманные», на его взгляд, распоряжения. Пришлось, напрягая всю волю бывшего главаря мальчишеских ватаг, в резких выражениях защитить свою точку зрения, выгнать его с совещания и отстранить от работы. Все присутствующие поняли, что в цехе не желторотый практикант, а настоящий хозяин.

Не забуду, как дня через три в мой кабинет пришли директор завода и главный технолог. Последний обвинил меня в нахальном превышении полномочий. Заместитель по подготовке производства, которого я отстранил, утверждался и, соответственно, отстранялся приказом директора по согласованию с главным технологом и начальником цеха. В общем, задали мне настоящую баню. А позже… похвалили за решительность и одобрили предложенную мной новую кандидатуру на эту должность – старшего мастера, тоже молодого современного специалиста, года на три раньше меня окончившего машиностроительный факультет. На все заводские годы он к тому же стал и моим товарищем. Потом, правда, пути разошлись.

Что и говорить, напряжённое было время.

В любую погоду, даже в сорокаградусные морозы, час и пятнадцать минут быстрого похода были моим неприкосновенным временем. С тех пор надолго восемь-десять километров в день стали самой минимальной нормой.

При другой, менее напряженной работе на предприятии, совмещённой с учёбой в заочной аспирантуре, километры остались, но режим дня стал более свободный, вплоть до «совиного». Ряд лет в начале восьмидесятых три-четыре раза в неделю я, ставший уже молодым кандидатом наук, подрабатывал ночным таксистом на собственной «Волге».

Новым сильнейшим стрессом явилась в 1986 году гибель единственного в ту пору одиннадцатилетнего сына Андрюши. Душу свербило ещё и то, что невольно повинны в его гибели оказались все мы – самые близкие и любящие. Ох, не надо было мне уезжать на отдых без семьи или хотя бы без сына. В самых дружных семьях такое не практикуется. В оправдание, а оно отыщется всегда, могу успокаивать себя тем, что уехал лечить не очень здоровый с институтских времён желудок. Хотя были и другие способы лечения, например, травы. Но травами занимаются обычно жёны. Моя хоть и была фармацевтом, но обо мне не очень заботилась. Наверное, и в этом немалая доля моей вины: я день, а иногда и ночь был на заводе, да ещё защитил диссертацию.

Общая беда, угроза тюрьмы, и победы в жизни отца

Нахожу вроде бы весомое оправдание тому, что сын возвращался с дачи на электричке не со мной, а с моим отцом – крепким 64-летним в ту пору мужчиной, директором Иркутского мясокомбината. Они вышли на остановке Кая, как раз около моего родного завода радиоприёмников, но переходить сразу же не стали, как это сделал бы я сам, да и одиннадцатилетний сын, если бы добирался один. Повинуясь извечной педантичности деда, которая, к слову сказать, мне всегда претила, они пошли на обозначенный переход, как будто бы поезд может пропустить пешехода. А в это время с двух сторон уже надвигались проходящие станцию на скорости составы. Как позже со смаком пересказал мне один «добрый» замдиректора со слов очевидцев, перепуганный ребёнок слишком сильно отшатнулся головой от одного несущегося и гремящего чудовища и оказался в роковой близости к ступеньке другого. А перед этим у Андрея сработал нормальный инстинкт страха, и он дёрнулся пробежать перед поездом, явно успевая, но…

Эта вроде бы фатальная случайность обнажила и ещё один полюс наших очень непростых, основанных на противоборстве отношений со всё равно, в общем-то, любимым, любящим и очень заботливым и беспокойным отцом. При моём отсутствии в городе он из здравого смысла и мужской товарищеской солидарности не должен был забирать на майские праздники ребёнка у молодой матери, моей жены, оставшейся невольно одной, чтобы в результате весело и беззаботно проводить свободные дни.

Все эти мысли не давали покоя, но я никогда не высказывал их отцу. Его причастность к гибели внука – и без того жуткое наказание, сразу бросившее его на девять дней в нервную клинику. Думаю, и без меня ему тошно вспоминать эту ужасную трагедию.

…Отношения отца со мной, да и со старшей сестрой были выстроены с налётом холодноватой строгости, без дружеских откровений, как бы по-директорски.