Жак Бержье - Секретные агенты против секретного оружия Страница 19

Прекрасно отдавая себе отчет в смертельной опасности, подстерегающей его на каждом шагу, Рене Пелле за два месяца добился многого. При нем объем отправляемых в Лондон посылок почти удвоился, а качество посылаемых материалов стало более высоким.

Октав понимал важность дела, которому служил, и умел убедить своих подчиненных, руководителей низовых групп.

Тем временем возникла новая тайна. Было установлено, что самолеты-снаряды запускались с площадок мощной струей пара, которая выбрасывала тяжелую машину вверх лучше всякой катапульты. Однако на пусковых площадках не было никаких устройств, обеспечивающих такое количество тепла [31].

Эта техническая новинка ясно говорила, что немцы не отказались от своего замысла — «разрушить Лондон, как Карфаген».

Новая опасность возникла перед нами. Союзники могли почить на лаврах, наивно воображая, что одним налетом они истребили зло в зародыше. Эта опасность была отнюдь не меньшей, чем первичное недоверие союзников, приводившее нас в такое отчаяние в 1942 году.

Октав и Верн поняли быстро, что решение могло быть только одно: надо установить прямой, личный контакт с Лондоном. Мы попросили радиограммой обеспечить место для Октава в одном из самолетов, тайно отправляющихся в столицу Англии.

Обычно такие места представлялись лишь политическим деятелям. Любой сановник Третьей республики, быть может даже больше других виновный в разгроме Франции, мог быть вызван в Лондон и оказывался там легко и просто.

Напротив, участники Сопротивления, ученые, инженеры, люди, которых в Лондоне могло быть ощутительно полезным, — вынуждены были пробираться в Англию через Испанию и месяцами томиться в лагере Миранда, дожидаясь возможности попасть в Лондон.

Октав уехал в начале октября 1943 года, и вскоре нас успокоил голос Би-би-си.

Английская радиостанция тогда передавала особые «послания» в эфир, весьма красочные и разнообразные.

Позднее Жан Кокто уловил их суровую поэтичность и использовал для сценария своего фильма «Орфей».

Условная фраза такого послания представляла собой как бы «удостоверение личности»; мужчина или женщина, называвшие себя посланцами Лондона, ею подтверждали свою принадлежность к лагерю Сопротивления.

Проверяющий говорил проверяемому условную фразу; если Би-би-си повторяла её в течение нескольких дней, это — означало — проверка закончена.

Известно, что в нескольких трагических случаях немцам удавалось, используя радиопередатчики и захваченные шифры, внедрять свою агентуру в ячейки Сопротивления. Во Франции, к счастью, таких происшествий было очень немного. Об одном из них написал полковник Реми в книге про свою группу «Братство Нотр-Дам» [32].

В Голландии подобная история не разъяснена до сих пор и вызывает острую полемику.

Надо признать, что и у секретных служб союзников тоже бывали успехи. В частности, они захватили в Северной Африке немецкую шпионско-диверсионную и саботажную группу, выполнявшую «операцию Карфаген», и сумели воспользоваться немецким шифром и радиопередатчиком[33].

Иногда Би-би-си сообщала нам о благополучном прибытии в Лондон того или иного путешественника.

Оперативные сообщения предупреждали нас о предстоящей посадке на оккупированной территории самолета или о прыжках с парашютом. Иногда условными фразами передавались и общие руководящие указания. Так, обе высадки союзников на французском берегу — 5 июля и 14 августа 1944 года — предварялись радиоизвещениями.

О первой высадке группа Марко Поло была оповещена условной фразой: «Высокий мыс вдается в море». За восемь суток до «дня Д» [34] нам сообщили: «Волны заливают высокий мыс».

Через несколько дней после того, как мы перестали волноваться за судьбу Октава, Би-би-си передала условную фразу: «Слоны едят землянику»; это значило, что борьба с оружием «фау» вступает в новую фазу и предстоят активные действия.

Мы уже говорили о русском инженере, работавшем на немцев. Бомбардировка Пеенемюнде застала его в Германии. Он был превосходно информирован о производстве оружия «фау» и готов был сообщить нам все, что было ему известно. Именно он потребовал от нас, чтобы Лондон сказал эту фразу, дабы удостовериться, с кем имеет дело.

Получив подтверждение, он просил организовать ему в Париже встречу с нашим представителем, который смог бы на глаз разобраться в сложных чертежах, относящихся к реактивному запуску «фау». Русский соглашался показать документы, но отказывался передать их нам или даже сфотографировать.

Эти данные были, бесспорно, самыми важными за все время нашей борьбы. Верну пришлось за ними отправиться в Париж, поручив на время своего отсутствия руководство «Централью» Маргарите Пелле.

Дату отъезда пришлось передвинуть вперед в связи с происшествием, которое показалось необычным даже в ту, изобилующую сюрпризами эпоху.

Около четырех часов утра Верна разбудил явившийся в «Централь» начальник одной из парижских филиальных групп. Дрожащими руками он развернул перед Верном газету и указал на жирный заголовок: «Полицейский комиссар убит в парижском предместье террористами».

— Так что же? — спросил Верн. — Ты будишь меня в такое время из-за дохлого полицейского комиссара?

— Этот комиссар, — ответил парижанин, — был нашим агентом № 99ХХХ. Люди из ФТП [35] недавно прислали ему гроб, как предупреждение о смертном приговоре. Мы немедленно приняли меры, чтобы известить ФТП о том, что этот комиссар работает с нами. Мы поручили это одному человеку, но тут произошло несчастье; этот тип оказался заядлым лжецом, исключенным из компартии еще в 1934 году. Он никому ничего не передал — и ФТП убили по ошибке нужного человека. Но это еще не все…

— Есть и другие неприятности?

— Да. На трупе была найдена твоя фотография.

— Ты думаешь, у меня мало забот без этой фотографии? Чем я могу помочь? Зачем она была у него?

— Ты просил сфабриковать тебе подлинное удостоверение личности, он хотел исполнить твою просьбу и не успел. Но и это еще не все!

— Недурной у тебя запасец!..

— Еще трое полицейских из той же подпольной ячейки тоже получили гробы. Их прикончат на этой неделе…

Выход был один: поскорее связаться с организацией ФТП и попросить их отменить приговоры. Верну пришлось отправиться в Париж немедленно, чтобы успеть выполнить за один раз две столь различных миссии.

Вот что рассказывает об этой экспедиции сам Верн.

Вторник

Демаркационной линии между оккупированной и неоккупированной зонами больше не существует, но все едущие в поезде подвергаются строгой проверке прямо в вагоне.

(К счастью, у Верна превосходная «карт д'идантитэ». При нем продовольственные карточки, справка с места работы (конечно, от того же Французского синдиката синтетических продуктов!), документ о демобилизации. Прошлое и настоящее вызубрены отлично. Через десять минут после прибытия в Париж Верн станет неким Жеромом Карданом, искусствоведом и критиком.

Опыт показывает, что вернейший способ сойти за ученого искусствоведа — это говорить об одном искусстве терминами другого. Скажем, беседуя о живописи, надо поминать тональность, звучность, резонанс. В разговоре о музыке следует вставлять термины, характерные для живописи, — колорит, оттенок, освещение).

Лионский вокзал в Париже оцеплен, оцеплено и метро.

Идет всеобщая проверка документов. Узнаю несколько видных гестаповцев, но не думаю, чтобы они догадались, кто я.

На базу прибываю благополучно. Преображаюсь в Кардана.

Свидание происходит в Зале астрономии во Дворце открытий. Темнота кромешная, светят лишь звезды с потолка планетария. Невидимый собеседник спрашивает меня, не предпочитает ли Панург аутоморфные действия баховым фугам. Отвечаю, что «любовь, ненависть и стремление к могуществу являются тем треножником, на котором возгорается темное пламя».

По-прежнему скрываясь во тьме, мой собеседник устраивает мне форменный экзамен по межпланетным сообщениям.

Говорю ему о русских — Циолковском и Перельмане; о немцах Валье, Лее, Оберте, Гайле; об американцах Эдвардсе, Пендрее, Годдарде; о французе Эно-Пельтери.

Наконец, незнакомец заявляет, что он удовлетворен.

Он, конечно, не инженер X, а лишь один из его друзей и сотрудников. Но это неважно.

И после первых же фраз невидимки мне становится ясно, что этот человек и его группа знают об оружии «фау» решительно все.

Он говорит мне о времени и месте следующей встречи и предупреждает: если я пойду за ним сейчас — все кончено.

Выжидаю десять минут и выхожу: как будто, никто не следит за мной. Завтракаю близ площади Данфер-Рошро. Час провожу в книжном магазине Галиньяни. Покупаю несколько утопических романов Ганса Доминика. Возникает интересный разговор с немецким офицером, который видел, что я покупаю Доминика. Долго обсуждаем эволюцию утопического романа в Германии, от «Двух планет» Курта Лассвитца до книг, появившихся совсем недавно.