Марк Олшейкер - Как определить серийного убийцу. Из опыта сотрудника ФБР Страница 2

– Почему ты мне об этом говоришь? – она озабоченно посмотрела на меня. В правом виске я чувствовал жесточайшую боль, и она заметила, что мои глаза покраснели и взгляд был каким-то странным.

– Просто хочу, чтобы ты узнала, прежде чем я уеду, – ответил я. Тогда у нас уже было две дочери: старшей, Эрике, исполнилось восемь, а Лорен – три.

С собой в Сиэтл я взял двух новых специальных агентов – Блейна Мак-Илвейна и Рона Уолкера, – чтобы на месте сразу ввести их в курс дела. Мы расположились в отеле «Хилтон», и, распаковывая вещи, я заметил, что не хватает одного черного ботинка: то ли я забыл его дома, то ли как-то умудрился потерять по дороге. На следующее утро я должен был представляться в управлении полиции округа Кинг и решил, что без черных ботинок сделать это никак не могу. Я всегда был немного помешан на одежде, а от усталости совершенно зациклился на мысли, что к моему костюму необходимы черные ботинки. Я выскочил из отеля и рыскал по улицам до тех пор, пока не наткнулся на открытый обувной магазин. Потом вернулся в номер, еще больше измотанный, но с парой сносных черных ботинок. На следующее утро я познакомился с местной полицией и группой, включавшей представителей порта Сиэтл и двух психологов, которые помогали расследованию. Каждый живо интересовался моей моделью личности преступника – или преступников, их ведь могло быть и несколько, – желая узнать, что это за тип. Я был совершенно уверен в своем описании, но был точно так же уверен и в том, что под него подошло бы немало людей. Очень важно, подчеркивал я, раз убийства не прекращаются, предпринять активные меры: совместные усилия полиции и средств массовой информации должны загнать преступника в ловушку. Полиции, например, хорошо бы организовать в разных районах собрания, на которых станут обсуждать преступления. Я был совершенно уверен, что убийца объявится на нескольких или на одном из них. Кстати, это помогло бы ответить на вопрос: действует ли преступник в одиночку или их несколько. Еще я хотел предложить полиции сообщить прессе, что во время одного из похищений на месте преступления оказались свидетели. Я чувствовал, что это может вызвать убийцу на ответную активность и заставить вылезти с объяснениями, почему он, невинный, оказался поблизости. В одном я был совершенно уверен: кто бы ни стоял за убийствами, добровольно «завязывать» он не собирался. Потом я давал советы, как допрашивать потенциальных подозреваемых – и тех, кого местные полицейские «наработали» сами, и тех жалких придурков, которые неизбежно всплывали в подобных случаях. Остаток вечера мы с Мак-Илвейном и Уолкером и так и этак обмозговывали дело, и в отель я вернулся совершенно выжатым.

За выпивкой в баре, где мы пытались стряхнуть с себя усталость дня, я сказал Рону и Блейну, что чувствую себя неважно. Голова все еще болела, и я подумал, что подхватил грипп. Я попросил их на следующий день прикрыть меня и поработать вдвоем, решив, что будет лучше, если проведу день в постели. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и, простившись с помощниками до пятницы, я повесил на дверь табличку «Не беспокоить».

Последнее, что я запомнил, это то, как в ужасном состоянии сел на кровать и начал раздеваться. В четверг мои помощники отправились в окружной суд округа Кинг работать по составленному мною накануне плану. И давая мне отлежаться, как я и просил, меня не тревожили. Забеспокоились они только тогда, когда в пятницу утром я не появился к завтраку. Постучали в дверь и не получили ответа. Постучали еще. Тишина. Вот тогда они встревожились не на шутку. Спустились к конторке и попросили у портье запасной ключ. Но когда открыли замок, заметили, что из-за накинутой цепочки войти все равно не удастся. Но тут услышали изнутри тихие стоны и немедля выбили дверь. Меня нашли на полу, как позже описали мои помощники, в «лягушачьей позе», наполовину раздетого. Было ясно, что я пытался доползти до телефона. Левая часть тела подергивалась, и Блейн сказал, что я весь пылал.

Из отеля позвонили в Шведский госпиталь, и оттуда немедленно выслали машину. А Блейн и Рой между тем сообщали в реанимационное отделение мои симптомы: температура 41 градус, пульс 220. Левая часть тела у меня была парализована, и конвульсии не прекращались, пока меня везли в «скорой помощи». Медицинское описание зафиксировало «остекленевшие глаза» – открытые, устремленные в одну точку, но ни на чем не сфокусированные. Как только мы прибыли в госпиталь, меня обложили льдом и, чтобы унять конвульсии, ввели внутривенно колоссальные дозы фенобарбитала. Блейну и Рону врач сказал, что их хватило бы, чтобы усыпить весь Сиэтл.

Он также сказал, что, несмотря на все усилия, я, скорее всего, умру. Томографическое сканирование мозга показало, что высокая температура вызвала перфорацию сосудов и обширное кровоизлияние в правом полушарии.

– Проще говоря, – объяснил агентам врач, – его мозг изжарился до хрустящей корочки. Это было 2 декабря 1983 года. Накануне вступила в силу моя новая страховка. Начальник отдела Роджер Депью сам приехал в школу к Пэм, чтобы сообщить печальную новость. И жена с моим отцом вылетели в Сиэтл, оставив девочек на попечение моей матери. Двое агентов из местного отделения ФБР, Рик Мэттерс и Джон Байнер, встретили их в аэропорту и отвезли прямо в госпиталь. И там врачи им открыли, насколько серьезно мое положение. Они старались подготовить Пэм к моей смерти и предупредили, что, если даже я выживу, все равно, скорее всего, останусь слепым и парализованным. Будучи католичкой, жена пригласила священника, но когда тот узнал, что я пресвитерианин, то отказался свершать обряд. Блейн и Рон выставили его за дверь и нашли другого, который ломался меньше, и попросили за меня помолиться. Я находился в коме – между жизнью и смертью.

По правилам реанимационного отделения посещать меня могли только близкие. И коллеги из Квонтико, Рик Мэттерс и сотрудники местного отделения сразу же превратились в моих родственников.

– У вас большая семья, – ехидно заметила Пэм одна из сестер.

Но мысль о «большой семье» не стоило воспринимать только как шутку. В Квонтико Билл Хэгмейер из научной психологической службы и Том Коламбелл из Национальной академии организовали сбор средств, чтобы Пэм и отец могли оставаться со мной в Сиэтле. Вскоре деньги стали поступать от офицеров полиции со всей страны. Между тем делались необходимые приготовления для перевозки моего тела в Виргинию и захоронения на воинском кладбище в Квонтико. Ближе к концу недели Пэм, отец, оба агента и священник встали у моей постели в кружок, соединили ладони, взяли мои руки в свои и стали молиться. И к ночи я вышел из комы.

Помню, я очень удивился, увидев Пэм и отца, и никак не мог сообразить, где нахожусь. Сначала язык меня совершенно не слушался, левая сторона лица безвольно отвисла, левая часть тела оставалась парализованной. Но постепенно речь начала возвращаться, хотя и оставалась неразборчивой. Я смог пошевелить ногой, движения все больше восстанавливались. От трубки жизнеобеспечения саднило в горле. Мне прекратили давать фенобарбитал, но, чтобы не возобновились конвульсии, перевели на дилантин. И после многочисленных анализов, томограмм и похлопываний по позвоночнику поставили клинический диагноз: вирусный энцефалит, осложненный стрессом и общим ослаблением организма. Мне повезло, что я остался в живых. Но выздоровление шло тяжело и приносило много разочарований. У меня возникли проблемы с памятью. Чтобы помочь вспомнить фамилию лечащего врача доктора Сигала, Пэм принесла укрепленную на пробковой подставке морскую раковину, на которой был вырезан силуэт чайки. И когда в следующий раз врач решил проверить мои умственные возможности и спросил, как его зовут, я тут же вспомнил и пробормотал:

– Доктор Сигал.

Несмотря на теплую поддержку, восстановительный процесс изнурял. Мне ведь никогда не сиделось на месте, да и размышлять о чем-нибудь не торопясь, я не любил. Желая приободрить меня, позвонил директор ФБР Уильям Уэбстер, и я сказал ему, что теперь вряд ли смогу когда-нибудь стрелять.

– Об этом можете не волноваться, Джон, – ответил он. – Мы вас держим за ваши мозги.

Я промолчал и не выдал своего опасения, что их-то у меня как раз осталось немного. Наконец я покинул Шведский госпиталь и за два дня до Рождества приехал домой. Перед отъездом я зашел в реанимационное отделение и поблагодарил врачей за то, что они спасли мне жизнь. Роджер Депью подхватил нас в Далласском аэропорту и отвез домой в Фредериксберг, где у дверей развевался американский флаг и висел огромный транспарант: «Добро пожаловать, Джон!» Я похудел со 190 до 165 фунтов, и когда дочери увидели меня в таком виде в кресле-каталке, то до смерти перепугались и еще долго не хотели отпускать в командировки.

Рождество мы встретили невесело: я виделся с очень немногими – Роном Уолкером, Блейном Мак-Илвейном, Биллом Хэгмейером и еще одним агентом из Квонтико Джимом Хорном. Я встал с кресла-каталки, но передвигался еще с трудом и не мог свободно поддерживать разговор. Заметил, что сделался плаксивым, да и память частенько меня подводила. Когда Пэм или отец возили меня по Фредериксбергу, я смотрел на какое-нибудь здание и не узнавал, словно его только что построили. Я очень походил на людей, у которых недавно случился удар, и меня не могло не беспокоить, сумею ли я снова работать.