Виктор Пелевин - 46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью Страница 2

Но это не значит, что мы сейчас живем уже на Западе. Все гораздо более жестче и более жестоко. Ради занятия бизнесом вы должны иметь связи в криминальном мире — и все общество стало более криминальным. Дело в том, что здесь никогда не было настоящего социалистического общества, как в какой-нибудь Швеции, например. В России нет традиции добрых отношений. Люди здесь намного более жестоки, чем, скажем, сейчас в Америке. Америка прошла через этот период «пионеров» два века назад.

В.: Ваше творчество, как представляется, имеет мало общего с творчеством «неофициальных» писателей более старшего поколения. Вы контактировали с кем-то из бывшего «подполья»? Знакомы вы с их работами?

О.: Нет, я никогда не вращался ни в одном из этих литературных кругов. Никогда не вставал вопрос о моем вступлении в «подполье», поскольку, когда я начал публиковаться в конце восьмидесятых годов, то уже наступила перестройка и я никогда не имел никаких проблем с цензурой. Да и в целом у меня не так много знакомых в литературной среде. Либо я не понимаю эту среду, либо, может быть, я ее понимаю слишком хорошо. Там полно интриг и борьбы. Как я думаю, литература должна быть убежищем, кельей. Наверное, такой взгляд не годится, что бы сделать карьеру, но я так чувствую.

Я не могу сказать, что я много читал современной русской литературы. И конечно я не могу назвать кого-то, кто на меня особенно повлиял. В свое время мне понравился «Пушкинский дом» Битова, этакий любовный роман с русской литературой 19 века, но я вряд ли захочу перечитать его снова сейчас. Мне нравится Искандер, его ранние работы, вышедшие в советское время, потому что в них есть настоящая теплота. И, конечно, писатели, жившие раньше, Булгаков, например, я был глубоко тронут «Мастером и Маргаритой».

Но мне совершенно не интересно читать большинство молодых писателей. Мы живем в одном и том же мире, но видим его по-разному. Я не люблю постмодернизм, это как питаться мясом погибшей культуры. Писатели, похожие на Сорокина, мне безразличны. Он всегда использует один и тот же прием. И прочтя один его рассказ, остальные вы можете не читать. Кто-то, конечно, должен был убить социалистический реализм, но теперь он мертв, и вы не можете уже продолжаться кормиться этим. И в определенном смысле настоящий социалистический реализм намного более интересе, чем пародии на него. Эти книги так забавно читать сейчас.

Кто еще? Мне нравятся те вещи, что я читал у Зуфара Гареева. У него есть покой, какое-то затишье и я чувствовал себя счастливым, читая его. Писатель должен быть своеобразным передатчиком, соединяющим наше время с вечностью. Это как раз то, что Гареев делает.

Но я думаю, что на меня больше повлияли иностранные писатели. Олдос Хаксли, мне очень нравятся его эссе, и Герман Гессе, особенно «Степной волк», и Карлос Кастанеда… и всякие такие «темные» люди, оккультные писатели.

В.: Сейчас гораздо проще получить доступ к публикации, чем в годы существования прежней «альтернативной» или «подпольной» литературы. Кроме того, Вы прирожденный рассказчик. Вы не думали писать в более популярном стиле?

О.: Нет, конечно нет, но мне нравится, что я популярен и что обычным людям нравится читать меня. Знаете, достаточно сложно конкурировать с «мейнстримом», с такими известными именами, как Владимир Маканин, который печатается в крупных московских журналах, получать премии и все тому подобное. Не то чтобы я думаю о себя как о его сопернике, но ведь достаточно трудно попасть в «Новый мир» или «Знамя», так что происходящее меня радует. Но, знаете, еще труднее конкурировать с той макулатурой, что сегодня печатается сотнями и тысячами названий. Так что я еще более рад тому, что я в состоянии конкурировать вот с этими «макулатурщиками».

Но когда я пишу, я не думаю о читателе, пока я нахожусь в процессе, меня действительно не волнует, кто будет меня читать, я просто блокирую это, книга это целиком мое личное дело. На самом деле я совершенно ненавижу писательство, за исключением тех нескольких мгновений, когда вы испытываете нечто особенное, то, что очень трудно передать, что-то, что гораздо лучше любых наркотиков. Я думаю, что если Вы вознамерились быть популярным писателем и писать один бестселлер за другим, пытаясь ориентироваться на вкусы публики, то вы не сможете ощутить волшебство этих мгновений.

Для меня вообще удивительно, что мои книги читают в России. Не то, чтобы я недооценивал себя, но это как будто ты живешь в пещере и у тебя есть своя собственная религия, которую никто в мире больше не исповедует, и там сам первосвященник этой религии…

В.: Так Вы пишете заповеди?

О.: Ну, не совсем так, но вот вы проводите службы, придумываете ритуалы. Это то, что составляет суть писательства. Это не имеет ничего общего с тем, что критики пишут о нас. Критики достаточно благосклонны ко мне, но это не отменяет того факта, что большинство из них невероятные тупицы, подлецы и змеи.

В писательстве мне нравится его уединенность и то, что для него ничего не требуется. Это не похоже на съемки фильма, когда вам нужны люди, софиты, камеры, мешки денег. Как только вам нужны деньги и люди, то вы не свободны, а здесь, в литературы, вы абсолютно свободны. Вы почти Господь, вы можете создать что-то из ничего, вы можете создать законченную другую реальность и трансформировать ее во что хотите. Есть несколько правил, которых надо придерживаться, но если вы их знаете, то все становится просто здорово… Это своего рода фокус, я думаю, что любой может так сделать, если действительно захочет.

Так что я люблю этот процесс создания нового, но я должен признаться, что я действительно не интересуюсь литературой как таковой. Когда я читаю чужую художественную книгу, я часто не могу удержаться от мысли «это сделано так-то», а затем я спрашиваю себя, зачем мне это читать. Я вижу фокус, я вижу, как это сделано и я уже не могу погрузиться в это. Вы не можете по-настоящему уважать то, что придумал другой человек.

Я думаю, что в целом существует тенденция отхода от чисто художественной литературы; документальный жанр становится все более популярным. Что я в основном наблюдаю сегодня в художественной литературе, так это «переливающуюся посредственность», по прекрасному выражению Сирилла Коннолли. В то время как документальная книга, даже не самая выдающиеся, по крайней мере содержит некоторую информацию о мире, в ней есть что-то истинное. Сама идея о том, что она основана на правдивой истории, придает вес каждому ее предложению, все мысли кажутся более ценными.

Так что фокус состоит в том, чтобы сделать выдуманную история настоящей, чтобы фантастика казалось документальной, и если мне удастся это сделать в один прекрасный день, то я буду счастливым человеком. Настоящая литература обладает этим качеством — быть «настоящей», не будучи такой. Чтобы добиться этого, она должна оказывать на читателя определенное давление, и тогда происходит это чудо. Все в жизни имеет смысл, когда вы чувствуете присутствие этого чуда.

Так что для меня писательство, это как наугад копать яму в поле, не зная, найду ли я там это сокровище или нет, случится это чудо или нет.

В.: Чувствует ли вы на себе это «давление писать правду»?

О.: Может быть. Вы знаете, один писатель из Армении как-то сказал мне, что существуют, в основном, два типа писателей: тех, кто пишет о себе и тех, кто пишет о других людях. Я принадлежу к тем, которые пишут о себе. Я знаю, что я используя содержимое моей собственной души, и что если вы поступаете так, то вы должны быть честным. Это как раз то, в чем была ошибка всей литературы социалистического реализма — она не была честна.

В моих книгах я не создаю персонажей. Я знаю, что я могу писать только о различных аспектах себя самого. Каждый человек содержит Вселенную. Это не метафора, это действительно так, и в то же время человек сам содержится в этой Вселенная. Я совершенно уверен, что я могу рассказать о вас все, просто написав о себе, и вы могли бы рассказать все обо мне, просто взглянув на себя. Что заставляет людей отличаться, так это точка, на которую они смотрят и если Вы в состоянии перевести ваш взгляд на другую точку, то это означает, что вы можете создать новые персонажи и сделать их реальными.

Но для меня дело не только в этом. Существуют определенные правила творчества и основное говорит, что то, о чем вы пишете должно быть интересно читать.

В.: Но вы только что сказали, что вы не думаете о читателях, когда пишете.

О.: Вы не можете повлиять на то, интересно вы пишите или нет. Это просто неотъемлемое качество вашего письма. У него есть много общего с честностью. Если вы пишете честно, если вы пишете так, что бы какой-то вашей части было по-настоящему интересно и захватывающе, то это обязательно будет интересно кому-то еще. Но изначально писать «интересно» не должно быть вашей целью.