Дмитрий Герасимов - Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011) Страница 2

«Темны» века обретения новой веры, долго и мучительно, через феодальную междоусобицу, вздыбленную греческим православием и им же потом усмирявшуюся, Киевская Русь расставалась с природным язычеством – собственным прирожденным сознанием. В отличие от западной Европы, «в Россию христианство пришло из далекой и чужой страны (курсив автора. – Д.Г.)»13. Русских князей, проводивших массовую христианизацию, интересовало прежде всего «христианство вообще» – в его политическом, общественном и культурном смысле, как возможность через общую с греками религию всем русским миром («землей») приобщиться к цивилизации и более высокой культуре, одним из наиболее привлекательных отличий которой было специфическое умение властных структур централизованно контролировать подвластные территории с проживающими на них народами. Другим необходимым легитимирующим условием было установление кровного родства с греческой династией. Поэтому греческое православие в итоге становилось знаменем официальной государственно-национальной идеологии, шедшей не столько от индивидуальной судьбы отдельного человека, сколько от окружавшей его и довлевшей над ним родовой среды и общности, к которой он принадлежал. Тотальное, высокомерное насилие над собственной прирожденностью здесь сочеталось с властно-государственным окормлением новой религиозно-национальной общности, настойчиво окружавшей себя символами и знаками более «высокой», «вселенской» культуры14. Пока существовали препятствия для полного отождествления православности и русскости, пока шла борьба двух (а иногда – трех, четырех, пяти) природных сознаний под маской «православного национализма», принципиальная порочность последнего не была столь явно выражена и, благодаря негласной системе внутренних «сдержек и противовесов», временами имела даже положительное значение. Однако, как только формула «быть русским значит быть православным» обрела реальное (так сказать, массовое) содержание и стала тем, что в ней и сейчас понимают – официальной идеологией русского православного царства, вылившись в знаменитую концепцию «Москва – Третий Рим» (поставившую крест на любых внешних притязаниях – не только греков, но и всех вообще, не принадлежавших к Охотному ряду), тотчас же выявилась смертельно опасная сущность греческого наследства. В конечном итоге обессилевшая и Византию, она буквально выкосила в считанные десятилетия Московское государство, прошла чумным валом через головы и души людей, потрясая небывалым, всепоглощающим самоистреблением государственной смуты и церковного раскола, так что скорые и радикальные петровские преобразования, «больно отозвавшиеся» в церковном сознании, явились во многом вынужденным ответом на негативные последствия от реализации идеологии «православного национализма», едва не уничтожившей и государство и объединившуюся с ним прирожденность.

Начать следует с того, что сама идея соединения нации (этноса) и религии, а тем более – их отождествления, весьма отдаленно напоминает не только первоначальное христианство, но и христианство вообще, обращенное прежде всего к личности конкретного индивида, а не к целым общностям, или народам. Напротив, религиозная мотивация, формируемая через род, семью, наследственность и предков, одним словом – среду, окружающую человека, весьма характерна для ветхозаветной кровнородственной религии иудаизма, а также для большинства природных религий «языческих», «младенческих» народов, в которых не сформировалось еще того яростного противопоставления личности и общества (или природы), которое так характерно, в первую очередь, для западного христианства. Восточное христианство (в отличие от западного), находившееся под постоянным мощным давлением со стороны родового сознания древнейших религий и философий Востока (от Египта, Ближнего Востока и Месопотамии – так называемого плодородного полумесяца15 – до Индии), за тысячу лет существования выработало единственно возможную в данных условиях стратегию распространения христианства, переносившую личного Бога христианства на место родовых, природных Богов, но сохранявшую при этом исходную форму родовой (безличной) религиозности, в которой человек относился к Богу не как самостоятельная личность, а прежде всего как представитель рода или клана. Вот почему русское православие, во всем копировавшее греческое, не могло стать религией личности, но могло стать и стало в итоге – религией общности. И вот почему «православный национализм» с самого начала заключал в себе опасное противоречие, будучи рассчитан лишь на распространение и прозелитство, но никак не на осуществление во всей полноте личного христианства – по внешности привлекательный для языческих народов (живущих общей жизнью кровно-родственных связей), в то же время по самому религиозному замыслу своему не содержащий в себе никакой положительной идеи природного человечества, тем более – природной национальности, кроме разве что наднациональной церковности («хранимой в чистоте и святости»), в «тело» которой должны были постепенно претвориться все народы без исключения. Православный национализм и был такой родовой (безличной) формой «наднациональной», или «безнациональной» (внеприродной) национальности, в которую медленно, но неуклонно претворялось племенное сознание славян-язычников. Последнее с необходимостью выливалось сначала в национальную исключительность религиозного сознания, ставшую со временем определяющей чертой изоляционистского мессианизма, исключавшего необходимость духовно-нравственных корреляций со всем остальным природным человечеством, а затем и в по-настоящему отрицательную религиозность православного типа.

Стоит ли после этого удивляться, что целый народ, в своем личном и общественном быту занятый не только богослужением, так и не смог превратиться в церковь, а по мере превращения в типично восточное теократическое царство (отличное даже от ветхозаветных царств Израиля, поскольку в нем не было культа никакой избранной народности, кроме наднациональной церковности) неизбежно утрачивал всякую связь с собственной природной основой? И чем полнее осуществлялась «безлично-родовая христианизация», тем слабее становился природно-национальный смысл существования людей, ибо размывание категорий этноса всегда ведет к его исчезновению. Европейский народ, на окраине культурно-родственной ойкумены ставший идеальным полигоном безличного христианства, на протяжении нескольких столетий претворявший собственную прирожденность в строительство безнациональной теократической державы, представлял собой удивительное зрелище. Московское государство на пике могущества и было таким совершенно фантастическим образованием однородного населения с безличным сознанием, «вселенской», кафолической (от др.-греч. κᾰθ-ολικός – «всеобщий») церковью (и таким же царем) в качестве главных идентификаторов прирожденности! В таких условиях сознание неизбежно должно было раздваиваться, природно дезориентироваться, находя естественное «логическое» разрешение лишь в неформализованной идентичности взаимно противопоставленных элементов.

Если на Западе единство христианской церкви, борясь с язычеством, специально не покушалось на прирожденное сознание отдельных народов, отодвигая его в сторону и тем самым неизбежно готовя почву для их будущего стремительного материального и духовного прогресса16, то русская церковная иерархия, вдохновленная и долгое время водимая «греческим наследством», просто и не могла предложить ничего иного, кроме апокалиптического исторического проекта под названием «русское православное царство», осуществлению которого она отдала все свои силы. Закономерным итогом этой утопической деятельности как раз и было то самое общественное состояние абсолютного «смешения религиозного и мирского», при котором наблюдался уже почти необратимый (нравственный и материальный) распад всех личных и общественных связей, а постоянное глумление над собственной прирожденностью буквально захлестывалось сверхнациональным религиозным самохвальством. Этим определяется положительное историческое значение Петра, не только открывшего новый – имперский – период развития русского государства, а прежде всего – ценой громадных жертв и усилий со стороны самого народа остановившего начавшийся и уже шедший полным ходом процесс его физической самоликвидации, что потребовало в дальнейшем существенного пересмотра самой концепции «православного национализма».