Джон Толкиен - Осанвэ-кента Страница 2

Похожим образом может казаться, что секреты разума могут быть вызнаны силой, невзирая на сопротивление нежелания, ибо полученное подобным образом знание временами выглядит настолько полным, насколько это вообще достижимо. Тем не менее, это знание не есть результат преодоления преграды нежелания.

И вправду, отсутствует «аксан», что нельзя силой преодолевать это преграду, ибо это «унат», нечто такое, что нельзя совершить и чего не может быть: чем больше силы приложено, тем сильнее сопротивление нежелания. Hо всеобщий «аксан» то, что никто не должен открыто — силой — или скрыто — обманом — забирать у другого то, чем тот по праву владеет или что по праву хранит.

Мэлькор не признавал никаких «аксани». Он упразднил бы (для себя) и все «унати», если бы мог. Поистине, поначалу, в дни его величайшего могущества самые губительные из его жестокостей происходили из-за стремления таким образом устроить Эа, чтобы не было никаких пределов и препятствий его воле. Hо это ему не удалось. «Унати» остались — как постоянное напоминание о существовании Эру и Его непобедимости, о том, что помимо Мэлькора существуют иные создания (равные ему по происхождению, если не по власти), которых невозможно одолеть силой. Отсюда его неутихающая неистовая ярость.

Он обнаружил, что открытое приближение могущественного «сама», наделенного великой силой воли, ощущается меньшим «сама» как невыносимое давление, которому сопутствует страх. Подавлять силой могущества и страха было для него удовольствием; но в этом случае они были для него бесполезны: страх только крепче запирал дверь. Тогда он попытался действовать украдкой или обманом.

Здесь на руку Мэлькору сыграло простодушие тех, кто не знал зла или еще не привык его остерегаться. Посему выше сказано, что различение открытости и деятельной воспринимающей воли чрезвычайно важно. Ибо он мог украдкой явиться в разум открытый и ни о чем не подозревающий, надеясь разузнать часть его мыслей, прежде чем тот закроется, и более того — внедрить в этот разум свои собственные мысли, обмануть его и приобрести его дружбу. Мысль его всегда оставалась одной и той же, хотя она и менялась, чтобы лучше подходить к данному случаю (насколько он понимал): он желает одного только блага; он богат и может даровать своим друзьям все, что они пожелают; он особенно любит того, к кому обращается; но ему необходимо верить.

Таким путем Мэлькор нашел дорогу во многие умы, устранив их нежелание и открыв дверь единственным ключом, хотя его ключ был подделкой. Hо не этого желал он сильней всего, а покорения непокорных, порабощения врагов. Те, кто внимал ему и не закрывал дверь, уже сами зачастую склонялись к нему; иные (соответственно своим силам) уже шли путями, сходными с его собственными, и внимали ему в надежде узнать и получить то, что помогло бы им в достижении собственных целей. (Так было с теми Майар, кто первыми, раньше всех, попали в его власть. Они уже были мятежниками, но поскольку им недоставало могущества и безжалостной воли Мэлькора, они восхищались им и видели в его главенстве залог успешного мятежа.) Hо простодушные и неиспорченные «сердцем»[7], сразу же узнавали об его приходе, и если они внимали предупреждению своих сердец, то отказывались слушать, изгоняли его и закрывали дверь. Мэлькор более всего жаждал одержать верх именно над ними, его врагами, ибо его врагами были все, кто хоть в чем-то шел против него или считал что-то своим, а не принадлежащим Мэлькору.

Посему он искал средства обмануть «унат» и нежелание. И он сделал своим орудием «язык». Ибо мы говорим об Воплощенных, Эрухини, которых он более всего желал поработить назло Эру. Их тело, часть Эа, — подвержено воздействию силы, а дух, соединенный с телом любовью и заботой, подвержен страху за тело. Их язык, хотя и исходит от духа или разума, действует через тело и с его помощью: он не «сама» и не его «санвэ», но по-своему выражает «санвэ» соответственно своим возможностям. Таким образом, на тело и живущего в нем возможно оказать давление и вызвать у него страх, тем принудив говорить воплощенную личность.

Сие задумал Мэлькор в темном своем предумышлении задолго до того, как мы пробудились. Ибо в давние дни, когда Валар наставляли недавно пришедших в Аман Эльдар относительно начала всего и враждебности Мэлько, сам Манвэ сказал тем, кто пожелал слушать: «О Детях Эру Мэлькор знал меньше, нежели равные ему, пренебрегая тем, что он мог, как и мы, узнать из Видения об их Приходе. Однако с тех пор, как узнали мы вас такими, какие вы есть, мы подозреваем, что его разум живо стремился ко всему, что пошло бы на пользу его властолюбивым замыслам, и его успех превзошел наш, ибо воля его не связана никакими „аксани“. С самого начала он весьма увлекся „языком“, природным даром Эрухини; но мы не сразу разглядели в том злой умысел, ибо многие из нас разделяли это увлечение, и более всех — Аулэ. Hо впоследствии мы открыли, что он придумал язык для тех, кто служит ему; и наш язык он выучил с легкостью. Искусность его в этом весьма велика. Он, без сомнения, пожелает выучить все языки, даже дивную речь Эльдар. Посему будьте осторожны, если станете говорить с ним!»

Увы! — продолжает Пэнголод. — В Валиноре Мэлькор говорил на квэнья столь искусно, что все Эльдар изумлялись, ибо его не могли превзойти, а хорошо — если могли с ним сравняться — поэты и учителя мудрости.

Так обманом, ложью, терзая души и тела, грозя замучить любимых или устрашая единственно ужасом собственного присутствия, Мэлькор всегда стремился принудить Воплощенных, что оказались в его власти или подле него, говорить и рассказывать ему все, что он желал знать. Hо его собственная Ложь породила бесчисленное потомство.

Ее посредством он многих уничтожил, стал причиной неисчислимых предательств и узнал множество тайн к собственной пользе и погибели своих врагов. Hо добивался он этого, не входя в разум и не читая его как есть, помимо его воли. Ибо, хотя немало узнал он таким способом, за словами, пусть даже исторгнутыми страхом или мукой, все равно стоит недосягаемый «сама»: слова не в нем, хотя и исходят из него — как крики из-за запертой двери. И слова надо взвесить и обдумать, чтобы узнать, насколько они правдивы. Посему Лжец твердит, что все слова — лживы: все, что он слышит, сдобрено обманом, увертками, недомолвками и ненавистью. И в эту необъятную паутину он сам вплел неистовство и противостояние, терзаемый подозрением, сомнением и страхом. Сего бы не случилось, если бы он мог уничтожить преграду и видеть сокровенную правду сердца.

Если же напоследок заговорим мы о «недомыслии» Манвэ, о слабости и опрометчивости Валар, то будем осторожны, прежде чем судить. Поистине, можем мы изумляться и печалиться, читая, как Мэлькор обманывал и морочил (как видится) остальных и что даже Манвэ временами кажется по сравнению с ним чуть ли не простаком, подобно доброму, но неразумному отцу своенравного ребенка, который со временем непременно поймет, что шел не тем путем. Тогда как мы, наблюдая и зная о последствиях, ныне видим, что Мэлькор прекрасно знал, каким именно безвозвратным путем его заставили идти гордыня и ненависть. Он мог читать разум Манвэ, ибо дверь была открыта; но его собственный разум лгал: пусть даже дверь казалась открытой, за ней стояли навечно запертые железные врата.

Как бы могло быть иначе? Следовало ли Манвэ и Валар ответить на скрытность — увертками, на предательство — вероломством и ложью — на ложь? Если Мэлькор посягнул на их права, то стоило ли им посягать на его право? Можно ли победить ненависть ненавистью? Hет, Манвэ оказался мудрее; или же, будучи всегда открыт Эру, он всегда выполнял Его волю, а это больше, чем мудрость. Он всегда оставался открытым, ибо ему нечего было скрывать: ни единой мысли, что повредила бы хоть кому-то, если бы ее узнали и смогли понять. Поистине, Мэлькор всегда знал его волю, не спрашивая о том; и он знал, что Манвэ был связан приказаниями и предписаниями Эру и, делая одно и воздерживаясь от другого, Манвэ всегда поступал согласно им, даже зная, что Мэлькор преступит их, если ему понадобится. Так безжалостный всегда надеется на милость, а лжец пользуется правдой; ибо если в милости и правде отказано жестокому и лживому, нет в них чести.

Манвэ не мог принуждением пытаться заставить Мэлькора открыть свои мысли и цели или (если бы он воспользовался словами) говорить правду. Если Мэлькор говорил «это правда», то ему дОлжно верить, пока не обнаружится его ложь; если он говорил «я сделаю это по твоему слову», то дОлжно предоставить ему возможность выполнить обещание[8].

Все Валар, объединив усилия, применили к Мэлькору силу и заточили его не для того, чтобы исторгнуть признание вины (что бесполезно) или чтобы принудить его открыть свои мысли (что было бы против закона, не будь это просто невозможно). Он стал узником в наказание за свои злодеяния под ответственность Короля. Hо можно сказать и лучше: его на установленное обещание время лишили возможности действовать, чтобы он мог остановиться и задуматься о себе, и, таким образом, обрести ту единственную возможность, которую милосердие может измыслить для раскаяния и исправления. Hе только ради исцеления Арды, но и для его исцеления тоже. Мэлькор имел право существовать и право действовать и употреблять свое могущество. Манвэ имел полномочия править и распоряжаться миром, насколько можно, ради блага Эрухини; но если Мэлькор раскаялся бы и вернулся под руку Эру, ему должно было бы вернуть свободу. Его нельзя поработить или лишить его доли. Обязанность Верховного Короля сохранить всех своих подданных в верности Эру или возвратить их под его руку, дабы они были свободны.