Константин Симонов - Сто суток войны Страница 20

Мы спросили его, не знает ли он, как обстоит дело на других дорогах, ведущих в Чаусы, свободны ли они.

Черниченко сказал, что он ничего не знает, что ему известно только то, что происходит в расположении его дивизии, а дороги на Чаусы ему не подведомственны. Связи с армией у него нет, связь идет через корпус, а о дорогах на Чаусы нам лучше всего может рассказать тот же начальник гарнизона, к которому мы едем.

Мы простились и поехали в Могилев.

К начальнику гарнизона мы попали глухой ночью. Третий раз — все та же комната, тот же полковник, теперь уже совершенно осатаневший от бессонных ночей. Он выслушал майора и нас и сказал:

— Вы что думаете, я подвижные орудия туда пошлю? Так нет у меня никаких подвижных орудий! Я ими не располагаю. Я дивизией не командую. У меня вот стоят на улицах пушки; если ворвутся сюда, то будем стрелять, вот и все.

И, больше не обращая на нас внимания, он при нас стал спрашивать кого-то из своих помощников, готовы ли люди на могилевских заставах и у моста к тому, чтобы встречать танки зажигательными бутылками. Ему ответили, что шестьдесят человек подготовлено.

— Хорошо, — сказал он и повернулся к нам: — Ну, что вы стоите?

Мы сказали, что хотим узнать у него, как лучше проехать на Чаусы. Он сказал, что не знает этого. Мы спросили его, где можно заночевать в городе.

— Заходите в какой-нибудь дом и ночуйте.

Майор остался у него, а мы вышли на улицу. Была темная ночь. Город был пуст и угрюм. По улице на руках, с грохотом катили куда-то орудие. У меня было единственное желание — поехать обратно в полк к Кутепову и оставаться там до конца. Там по крайней мере был порядок, и думалось, что если умрешь там, то хоть с толком.

В ту ночь я понял раз и на всю жизнь, что в тяжелые дни бегства, отступлений, окружений и смертельных опасностей все-таки лучше всего находиться на передовой, в дерущейся части, и нет ничего хуже, как оказываться в неизвестности, в отступающих тылах. Там в эти дни отвратительно, невыносимо так, что жить не хочется.

После разговора с Черниченко у нас не было уверенности, что за эти два-три часа, что мы пробыли в Могилеве, штаб дивизии не переместился куда-то из того леса, где он был. В Могилеве ночевать не хотелось. Может быть, мы и поехали бы к Кутепову, но ночью без проводника не надеялись туда добраться. Сейчас мы окончательно почувствовали, что и разговор бригадного комиссара в корпусе, и то, как с нами говорил Черниченко, явно желавший нас спровадить из дивизии, и то, как с нами говорил сейчас начальник гарнизона, — все это звенья одной цепи, что произошло что-то, еще не известное нам, большое и труднопоправимое, какая-то катастрофа, что людям не до нас.

В конце концов мы решили все-таки добраться обратно в штаб дивизии, дождаться там рассвета и утром попробовать проехать на Чаусы по проселочным дорогам.

Была темнота, хоть глаз выколи. Мы поехали через Могилевский мост. Было странно, что нас никто даже не задержал. Часовые с моста исчезли. Мы свернули на шоссе, потом свернули в лес, туда, где стоял штаб дивизии. И слева и справа, там, где еще недавно стояли машины штаба, все было пусто. Но в глубине леса копошились люди, стояли машины. Отсюда уехали еще не все.

Мы улеглись на землю рядом с «пикапом» и проспали до семи утра. Перед сном, после того как мы в отвратительном настроении по пустому мосту, без часовых, выехали из Могилева и я вдруг понял, что надвигается какая-то катастрофа и мы, весьма возможно, отсюда не выберемся, — мне стало не по себе оттого, что какие-то вещи, лежавшие у меня в карманах, могут попасть в руки немцам. Я в темноте положил на колени взятую в штабе корпуса карту, на которой были пометки расположения войск, и на ощупь куском резинки постирал все, что там было. А потом вытащил из кармана гимнастерки не отправленное в Москву письмо и изорвал его на кусочки.

Утром мы выехали из лесу на шоссе. Было слышно, как слева и справа, кажется, уже на этой стороне Днепра, неразборчиво бухала артиллерия. Мы свернули на проселки и, руководствуясь картой, поехали по наезженным колеям от деревни к деревне. Дорога была скверная, бензин плохой, «пикап» чихал и портился. Мы продували подачу, ехали очень медленно, но все-таки понемножку приближались к Чаусам. Женщина, у которой мы на перекрестке стали спрашивать дорогу, сказала нам, что «вот туточка проехали на мотоциклах немцы».

— Куда?

— А вон туда, откуда вы едете. Только вы слева выехали, а они вправо поехали. А утром другие вон по той дороге ехали. — Она показала на восток.

То, что она сказала, было похоже на правду, особенно если учесть все происходившее в прошлую ночь. Но нам за вчерашний день так надоели все эти разговоры о немецких десантах, мотоциклистах, парашютистах, танкетках, что мы не обратили внимания на слова женщины. Мотоциклисты так мотоциклисты. Встретимся — значит, не повезло.

Сидя рядом с Боровковым в кабине «пикапа», я все время следил за дорогой и за поворотами. Вдруг неожиданно для себя я заснул, а когда так же вдруг проснулся — может быть, я проспал всего несколько минут, — оказалось, что мы свернули не налево, куда нам надо было по карте, а направо и уткнулись во взорванный мост через какую-то речку. Я со зла сказал Боровкову несколько «теплых слов», но не дальше как через двадцать минут выяснилось, что именно эта задержка и тот круг, который мы сделали из-за его ошибки, нас и спасли.

Мы развернулись, проехали обратно до поворота на другой проселок, который должен был вывести нас, судя по карте, на большак, соединявший Могилев и Чаусы. По этому большаку до Чаус оставалось бы уже всего километров двенадцать. Так по крайней мере показывала карта.

Проскочили маленькую деревеньку и стали подниматься по косогору. За косогором проселок выходил на большак. Еще поднимаясь, я заметил, что справа, вдали, на большаке видны густые клубы пыли. Это было похоже на колонну машин или танков. Я сказал Трошкину, что, по-моему, там идет что-то вроде танков. Он тоже поглядел в ту сторону.

— Нет, это так, ветер пыль завивает.

Завивает так завивает. У нас у всех еще не выветрилась тогда глупая привычка — из боязни, чтобы тебя не сочли трусом, отказываться от споров на такие темы.

Боровков газанул, мы перевалили через бугор и выскочили к большаку. Как раз в эту минуту я сидел, уткнувшись в карту, проверяя, сколько осталось нам ехать до Чаус, а когда поднял глаза, то увидел, что по дороге, к которой мы выехали, в ста метрах от нас по направлению от Могилева к Чаусам идут четыре немецких танка.

Боровков тормознул, и мы все молча, не выскакивая из машины, смотрели на то, как проходят мимо нас эти танки. То ли им не было дела до нас, то ли они в этой пылище нас не заметили, но они проскочили мимо нас совсем близко на полном ходу. Через минуту было видно только пыль, клубами крутившуюся за ними.

Мы вылезли из «пикапа», и у нас началась мало подходившая к обстановке дискуссия, куда и как ехать: выжидать здесь, попробовать проехать на Чаусы какой-нибудь другой дорогой или возвращаться в Могилев? Было даже предложено ехать по большаку, вслед за танками, потому что они, может быть, все-таки не немецкие, а наши. Танки были совершенно очевидно немецкие, но их присутствие здесь, около штаба армии, все еще не укладывалось в сознании. Дискуссия, наверно, продолжалась бы еще долго, если бы я, заметив вдалеке, со стороны Могилева, новые клубы пыли на дороге, вдруг неожиданно для себя не заорал, что я тут старший по званию, приказываю сесть в машину, развернуться и ехать. Мы развернулись, отъехали с километр до деревеньки и поставили машину за дом. Трошкин полез на крышу наблюдать за дорогой, а мы остались внизу. Через несколько минут он крикнул нам сверху, что по дороге из Могилева на Чаусы прошли еще четыре танка.

На проселке, по которому мы только что проехали, показалась женщина. Она шла со стороны большака — должно быть, мы не заметили ее, когда обгоняли. Мы остановили ее, и она сказала нам, что еще раньше по большаку прошло много танков.

— А сколько?

— А кто их знает. Около дюжины. Что же нам делать-то, родные? Что же делать-то? — спрашивала нас женщина.

Но мы сами готовы были обратиться к ней с тем же вопросом. Подъехала полуторка. В ней было пять человек красноармейцев и какой-то артиллерийский капитан, ехавший в Чаусы к начальнику артиллерии армии. Мы остановили полуторку и рассказали капитану о танках. Дальше решили ехать вместе, двумя машинами, и, разложив пятисотку, стали смотреть, какая еще есть дорога на Чаусы, кроме того большака, по которому только что прошли танки. Впереди двинулся грузовик, как более проходимая машина, позади — «пикап». Карта была моя, и я сел в кабину грузовика, а капитан перелез в кузов.

Мы решили свернуть с проселка, перебраться через наполовину пересохший ручей и по пахотному полю, а потом через лес выехать сначала на другой проселок, а потом — на третий, который должен был нас кружным путем привести к Чаусам. Ехали мы этим кружным путем километров восемь. Справа от нас, с дороги Могилев — Чаусы, время от времени слышались выстрелы и появилось несколько дымных столбов. Мы гадали, что это: подожженные танки или подожженные дома.