Кэсси Харти - Я смогла все рассказать Страница 20

– Давай раздевайся, – снова потребовал Билл, и я повиновалась. А что еще мне оставалось? Я стала медленно расстегивать кардиган и блузку, стянула через голову нижнюю рубашку, затем присела на край кровати, чтобы снять носки с ботинками.

Все это время дядя Билл трогал себя и глухо урчал.

– Прекрасна, ты просто прекрасна, – бормотал он, пожирая меня глазами, – и ты вся моя.

Я никак не могла заставить себя снять трусики, но Билл сорвал их, повалил меня на кровать и силой раздвинул мне ноги.

– Я так люблю тебя, – заговорил он. – Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю? Я так скучал по тебе и по нашим веселым играм. Тебе ведь тоже их не хватало? А, Кэсси?

Прежде чем я успела ответить, ужасная боль пронзила мое тело. Ни с чем не сравнимая, ужасная боль. Он все наваливался на меня, совершая сильные толчки тазом, я пыталась закричать, что мне больно, но голос не слушался. «Любовная игрушка» стала орудием пытки. Им управлял мой крестный, которого я называла дядей. Как он может? За что? Что я сделала, чтобы заслужить такое?

Я больше не плакала. Закрыв глаза, я задержала дыхание. Меня больше не было, я умерла. Лишилась всего человеческого и стала просто объектом, вещью. Мои мучения длились бесконечно долго, гораздо дольше, чем в другие разы.

Когда все закончилось, Билл, клявшийся мне в любви, так сильно оттолкнул меня, что я упала на пол. Ругаясь, он пытался натянуть штаны и почему-то никак не мог справиться с пуговицами.

– Встань и помоги мне застегнуть их! – закричал он.

Я замотала головой. Не буду я прикасаться к грязным потным штанам. Я лежала на полу без движения. Было очень больно и страшно. С какой стати я должна помогать ему после боли, которую мне пришлось вытерпеть?

Когда он повторил, я все же повиновалась и трясущимися пальцами застегнула его штаны. Меня всю трясло от его «игр». Казалось, каждую мышцу сводит от отвращения. У меня зуб на зуб не попадал, ноги стали ватными и подгибались, а сердце бешено колотилось в груди. Все тело протестовало против жестокого обращения.

Всю дорогу домой я сидела молча, обхватив себя руками за плечи. Билл время от времени поглядывал на меня и улыбался.

– Нужно почаще бывать на лодке, Кэсси, скоро снова туда поедем, – наконец сказал он. – Ты помнишь, что это наша маленькая тайна? Никому ни слова о том, что случилось. Ты ведь знаешь, что тебя ждет, если ты проболтаешься. – Он помолчал и добавил: – Да тебе все равно никто не поверит.

Зачем он каждый раз это повторял? Я полностью убедилась, что мне не верят. Родная мать называла меня лгуньей.

Билл подвез меня до самого крыльца, погладил по колену и довольно улыбнулся; глядя на него, можно было подумать, что мы ездили в зоопарк или в парк аттракционов.

– До скорого, Кэсси, – сказал он, когда я взялась за ручку на дверце, намереваясь выйти из машины. – Скажи маме, что я очень спешил, поэтому уехал, не попрощавшись. Мы с ней в другой раз поговорим.

Дома я сразу же заперлась в ванной. Никто не спросил, как у меня дела или как я съездила. Пустив воду, я разделась, забралась в ванну и стала мыться. Я терла и терла себя мочалкой, до красноты, до крови. Мне хотелось стереть с кожи следы прикосновений Билла, смыть липкую белую жидкость, выплеснувшуюся в меня из его «игрушки».

К чаю я не спустилась, но никто не пришел поинтересоваться, что со мной. Я насухо вытерлась и легла в постель. Снова и снова я молила Бога избавить меня от Билла и в конце концов, наплакавшись в подушку, уснула. Я была самой одинокой девочкой в мире. Мои проблемы никого не интересовали. Всем было наплевать.

Поездки «в плавучий дом» стали нормой. Билл договорился с мамой и стал встречать меня после школы три раза в неделю, в те дни, когда у меня не было репетиций в хоре или занятий в «Юношеской бригаде». По вторникам и пятницам я могла не бояться, а все остальные дни была в его власти.

– У бедняжки такие тяжелые учебники, – говорил он, – надо ей помочь. Как хорошо, что у меня есть машина, и я могу встречать Кэсси из школы хоть каждый день.

По пути домой Билл всегда сворачивал с дороги и заставлял меня играть в одну из его игр – либо совал свою «игрушку» мне между ног, либо заставлял брать ее в рот и лизать, или же я должна была обхватить ее рукой и быстро-быстро водить вверх и вниз, пока не выстрелит вязкая белая жидкость. Домой мы возвращались поздно, но он всегда придумывал какое-нибудь объяснение для мамы: пришлось заехать куда-то по делам или кого-то подвезти, кончился бензин и тому подобное. Зря старался – ей было все равно. Она даже не замечала, что он привозит меня позже обычного.

По выходным он «играл» со мной на лодке. Он говорил, что его «игрушка» разозлится, если я не буду с ней хорошо обращаться. Под хорошим обращением он подразумевал то, что я должна поглаживать ее, пока она не станет твердой, а затем нужно было брать ее в рот и облизывать «дочиста».

Я никогда не смотрела ни на самого Билла, ни на его гениталии. Я старалась найти у себя в голове такой уголок, где мое сознание могло бы просто отключиться и забыть о мерзкой плоти в руках, во рту или между ног. Я старалась вычеркнуть из памяти потное, искаженное гримасой удовольствия лицо Билла, склоняющееся надо мной, и его пухлые жадные губы.

Билл заставил маму сказать родителям Клэр, что я больше не буду оставаться у них по пятницам, потому что в субботу я была нужна ему чистенькой и свеженькой, готовой к целому дню «игр». Я стерпела и это. В моей жизни больше ничего уже не зависело от меня. Я была просто бессильна что-либо изменить. Иногда он привозил с собой корзину для пикника или покупал по дороге что-нибудь перекусить, но я всегда отказывалась есть. Страх и постоянное напряжение начисто отбивали у меня аппетит. Мы не оставались на лодке на ночь, но все равно получался почти целый день. Длинный ужасный день, полный боли и унижения.

Жизнь стала просто невыносима, в ней почти не было светлых событий, которые могли бы скрасить на время мое существование. Я как в тумане плыла от одного мучения к следующему. С Клэр я виделась теперь только на занятиях в «Юношеской бригаде», но там у нас обычно не было времени просто поболтать, а после я провожала ее до остановки автобуса, мы прощались, и я возвращалась домой. В тринадцать лет мы с Клэр по очереди бросили туда ходить, потому что домашние задания отнимали все больше времени. Надежда навсегда ушла из моей жизни, мне казалось, Бог покинул меня. Я словно не жила, а играла главную роль в страшной постановке.

Меня лишили всего, чем я дорожила. Я была вынуждена притворяться и обманывать всех вокруг, потому что правда была ужасна. Через некоторое время я перестала плакать. Каждый день меня ждало одно и то же: школа, учеба, а после школы – черный «остин» дяди Билла. Мне и в голову не приходило придумать отговорку и задержаться под каким-нибудь предлогом в школе. Все равно в половине пятого сторож выгонял всех и закрывал ворота.

В дождливые дни ребята в школе говорили: «Везет же тебе! Каждый день за тобой приезжают». В те дни машину имела далеко не каждая семья. Я же смотрела на своих товарищей и думала: «Как мало они про меня знают!» Билл никогда не выходил мне навстречу. Он всегда ждал в машине, заводил мотор, и мы ехали в лес.

Оглядываясь сейчас на то время, я не понимаю, как смогла выжить. Сейчас мне ясно, что тогда я не жила, а существовала. И некому было пожаловаться. Мне было всего двенадцать, когда я начала превращаться в зомби.

Я все больше погружалась в себя, стала замкнутой и необщительной. Друзьям нравился Элвис Пресли, моими же любимыми песнями были слезливые баллады – «Ночные прогулки» в исполнении Пэтси Кляйн и «Почему?» Карла Смита. Я полюбила романтические рассказы и поэзию за то, что они помогали перенестись в несуществующие миры, подальше от кошмара повседневной жизни. Одноклассники приглашали меня на вечеринки, но я не ходила: во-первых, очень стыдилась, что нечего надеть, а во-вторых, не умела общаться с мальчиками. Что я им скажу? Что они обо мне подумают?

Элен и Роузи уже выросли; они работали в местной больнице и встречались с молодыми людьми. Мне нравилось наблюдать, как старшие сестры готовятся к свиданиям – натягивают юбки, проверяют напоследок макияж, надевают туфли на шпильках. Том бросил школу в пятнадцать лет и вступил в Морской кадетский корпус. Я помогала ему начищать латунные пуговицы и форменные белые ремни. Только с Томом я была хоть немного близка. Я любила его, думаю, он тоже меня любил, но мы никогда не обсуждали реальное положение дел в семье, и я никогда не смогла бы рассказать ему о своем несчастье. Анна, наша младшая сестра, была по-прежнему всеобщей любимицей. Я начала бояться, что в один прекрасный день Билл переключится на нее. Нужно было предупредить взрослых, чтобы они присматривали за ним, но я не могла этого сделать, не рассказав о своих «отношениях» с Биллом. Поэтому молчала.

В школе у нас не проводили уроки полового воспитания, но я знала: то, что Билл со мной делает, ужасно и неправильно. Подружки болтали о мальчиках, о первых поцелуях и о заигрываниях. Я не знала, что такое заигрывание. Наверное, что-то веселое, а то, что происходило со мной, весельем никак не назовешь. Однажды Венди рассказала нам, что ее мама ждет ребенка и что только теперь она поняла одну вещь: ее родители занимаются сексом! Морин рассмеялась и стала в подробностях расписывать, откуда берутся дети. В тот день я узнала, что игры дяди Билла – это секс, то, чем занимаются взрослые, то, отчего рождаются дети. До этого я не была уверена.