Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №10  за 1997 год Страница 20

— Сильная степень лучевого поражения, товарищ майор.

«Это они о ком?» — подумал я, силясь разлепить опухшие веки. Когда же мне удалось открыть один глаз, я понял, о ком они говорили — обо мне.

Дней через десять мне стало лучше. Прекратился бивший меня часами озноб, появился аппетит и нормальный сон.

Я у всех спрашивал, что случилось с Димой. Никто ничего не знал, а может быть не хотели говорить. Димка меня спас, а сам, может быть, и до госпиталя не дотянул...

Александр Косарев

Чтение с продолжением: Иа Орана

Окончание. Начало в № 9/97 г.

Документальная повесть

Удача... Как мне хотелось, чтобы она была со мной! Но будет ли так — этого я не знал. Как не знал я и того, прекратится ли, в конце концов, этот нескончаемо нудный дождь. И что мне делать, если я так и не найду Жаклин Литег.

Маленький допотопный автобус-развалюха — «трак» («Трак» (англ.) — грузовик, переоборудованный в автобус; широко распространен и Полинезии как общественный транспорт.) — мчался сквозь дождь по узкой асфальтированной дороге, кольцом охватывающей гористый остров Муреа. По обеим сторонам дороги громоздились гигантские кокосовые пальмы — их массивные, развесистые кроны, сплетаясь где-то в вышине, образовывали извилистый колышащийся свод. И «трак», рокоча, фыркая и то и дело вздрагивая, точно зверь, встряхивающийся после купания, мчал меня на северный берег Муреа — в бухту Кука.

У Муреа было еще одно, не менее экзотическое название — Ба-ли-Хаи. Так англосаксы испокон веков называли далекую мифическую землю — рай земной. Туда — в бухту Ваиаре меня доставил с Таити последний рейсовый пароходик-катамаран.

Кстати сказать, с названием Бали-Хаи было связано и то место в бухте Кука, где мне посоветовал сойти водитель «трака», молодой добродушный таитянин. Так назывался клуб, где, по словам того же водителя, собираются местные. Они знают все и вся. Знают и Жаклин Литег...

«Трак», глухо и протяжно скрипнув и содрогнувшись всем своим дряхлым механическим существом, замер у обочины, напротив входа в клуб.

— Приехали, — весело подмигнув, сказал мне водитель, открыл дверь и, выпуская меня в дождь, бросил на прощание: — Желаю удачи!

И опять мне желают удачи...

В первом, полузатененном зале клуба, с длинной стойкой-баром по правую стену — ни души; левой стены там не было вовсе — зал выходил в уютный внутренний дворик-сад.

Подойдя к стойке бара, я почувствовал за нею какую-то возню. И тут показались дети — смуглые, черноволосые. Я окликнул их на французском. Они же в ответ защебетали что-то по-испански. В следующее мгновение из-за двери, ведшей куда-то внутрь, возник такой же чернявый усач средних лет, с дымящейся сигарой в зубах. Оказалось, он — «латинос». И по-французски говорит неважно. Усач, словно оправдываясь, стал мне сразу объяснять, что перебрался на Таити вместе со своим семейством совсем недавно, прямо из Колумбии; с работой ему, как ни странно, подфартило, и теперь он — бармен при клубе. И, как бы в доказательство этого, он предложил мне угоститься настоящим колумбийским кофе — «прямо оттуда». А «для согреву», промокшему путнику, — бренди, виски или рому, на выбор. Я вежливо отклонил его предложение и, прикурив сигарету от его зажигалки, которую он ловко, с услужливой улыбкой достал из кармана просторных шорт, спросил:

— Подскажите, пожалуйста, месье, где здесь живет Жаклин Литег? Как найти ее «фаре»?

Услыхав это имя, усач перестал дымить сигарой и как-то сразу помрачнел. Я решил, что он меня не понял. И пояснил:

— Мне нужна мадам Жаклин, жена художника Литега. Он жил здесь, в бухте Кука...

— Ах, художника... — повеселевший бармен, похоже, ухватился за мои слова, точно утопающий за соломинку, и, весь засияв, вымолвил: — Так он здесь.

— Как здесь! Кто?..

— Ну, этот... ваш... здесь... в другом заде, — усач махнул рукой в сторону дворика-сада и смутился.

— Кто — Литег?! — вырвалось у меня и я почувствовал, как волосы у меня на голове встают дыбом.

— Ну, этот... как его там... ваш художник...

Поняв, что мне от него ничего больше не добиться, я поспешил через внутренний дворик в другой зал. Я только успел разглядеть, что это довольно просторная стилизованная пристройка — под большой «фаре». Стен у нее не было — только крытая панданусом крыша, а посередине — овальная стойка бара и стоит она у самого берега бухты...

Конечно, это — он. Нет-нет, разумеется, не Эдгар Литег: ведь я был в здравом уме, чтобы поверить в такое. Но это был точно художник — не признать в нем «артиста» было невозможно. Он сидел в полном одиночестве в дальнем конце бара, глубоко погрузившись в кресло. Показался он мне очень странным, этот «попаа». Во всяком случае, с виду: длинное, чуть ли не до пят, синее в узорах «пареу», белоснежная футболка, поверх нее — синяя кофта-безрукавка, как будто было холодно; на голове — сдвинутая на затылок панданусоная шляпа а-ля «Гоген». И, что самое, пожалуй, странное — босой. Подойдя поближе, я разглядел его гладко выбритое, нестарое лицо и поблескивающую в левом ухе золотую серьгу колечком. В руке он держал опорожненный стакан — на донышке посверкивали в полумраке окатыши льда.

При виде меня лицо незнакомца и глаза улыбнулись — мягко, приветливо, и оттого первой моей мыслью было: наверное он счастлив. Счастлив абсолютно. И я подошел к нему...

Бармен и мое предчувствие меня не обманули — он и в самом деле был художник, звали его Эрхард Лакс, и по национальности он был немец. Торопиться нам было некуда — ни мне, ни Эрхарду Лаксу, дождь поливал вовсю... и грех было бы не отметить наше знакомство. Бухту Кука заволакивало влажными сумерками. Мы сидели, пили «бурбон» — «Мануа!.. Мануа!» (Здоровье! (рео-маои.)) — и вели неспешный разговор, как если бы когда-то в прошлом были знакомы, а потом вдруг разминулись — но лишь затем, чтобы сойтись снова. Каждый из нас прошел свой путь на Таити — только с разницей в двадцать три года. И очевидная мимолетность встречи нас теперь объединяла. А еще объединял нас Эдгар Литег: ведь он-то, в сущности, и привел меня сюда, в бухту Кука. И этого я не скрывал от моего нового знакомого.

— Знаешь, а ведь я только что от Жаклин, — вдруг сказал Эрхард.

Заметив в моих глазах напряжение, художник пояснил:

— Ну да, я каждый день вижусь с нею. Да и живет она совсем неподалеку.

Эрхарду Лаксу не составило труда догадаться, чего я хочу.

— Боюсь, увидеться с ней невозможно, — с сожалением в голосе проговорил он. — Во всяком случае, сейчас. — И, прочитав в моих глазах вопрос, добавил: — Потому что... как бы тебе сказать... ну, что ли, она не в себе... Понимаешь, она много пьет.

— Ну так давай я возьму чего-нибудь... и пойдем.

— Не спеши, друг. Даже если мы заявимся к ней с выпивкой, она все равно ничего не сможет рассказать... Для начала ей захочется пропустить стаканчик-другой. И еще... Потом, смотришь, она просто напьется и перестанет соображать.

«Вот так история, — пытался я собраться с мыслями. — Жаклин Литег... Красавица туземка — и надо же, горькая пьяница. Хлеще того — сумасшедшая...»

— Она уже далеко не красавица, — словно подхватил мою мысль Эрхард. — Время и выпивка превратили ее в старуху.

Не скрою, с одной стороны, мне было бесконечно жаль Жаклин. А с другой, символ Эдгара Литега, казавшийся мне незыблемым, вдруг разрушился в одночасье.

— Да не переживай ты так, — улыбнулся мне Эрхард. — Ну хорошо, завтра утром, так и быть, отведу тебя к Жаклин. А там будь что будет.

Между тем в клубе «Бали-Хаи» зажегся свет, неяркий, он как бы слился с тусклыми огнями бухты, где виднелся четырехмачтовый парусник «Уинд Сонг» («Песнь ветра») — он стоял на якоре и походил на корабль-призрак. А за ним, над чернеющими вдали горами и океаном уже полыхало звездное небо... В Полинезию приходила ночь.

Мы вышли с Эрхардом на маленький пирс, примыкавший к клубу.

— А потом, после Жаклин, — говорил Эрхард, — я отвезу тебя в местную галерею. И там кое-что покажу. Литега покажу, конечно. Раннего. Одну из первых его черных картин. Только она и осталась на Муреа... И свои картины покажу, если хочешь...

Что же, завтра так завтра.

Так случай свел меня с Эрхардом Лаксом.

— Эрхард, а что ты делал сегодня? И как оказался в «Бали-Хаи»?

— Я бываю здесь почти каждый вечер, — ничуть не удивившись моему вопросу, сказал художник. — Но сегодня меня задержал здесь дождь.

Художник сказал мне, что он закончил картину, потом, как обычно, навестил Жаклин — принес ей продукты, а вечером заглянул в «Бали-Хаи». Там-то его и застали... дождь и я; после клуба он собирался домой — в поселок Махарепа — это на северо-восточной оконечности бухты Кука, на мысе Паво; там он снимал мансарду, служившую ему и домом, и мастерской, в «фаре» одного достойнейшего человека по имени Френсис Коуэн. Это имя, увы, мне ничего не говорило... Ну и, наконец, на ночь Эрхард Лакс собирался почитать «Робинзона Крузо». Уловив на моем лице удивление, художник объяснил: