Александр Коваленко - Гагарин и гагаринцы Страница 20

Когда оба вернулись, комната была неузнаваема. На окне висели шторы, полы до блеска вымыты, по ним из конца в конец бежала веселая дорожка, на столе стояло что-то пахучее. Валя затормошила обоих:

— Где же ваша рыба?

Дергунов взял удар на себя:

— Видишь ли, форель предчувствует полярную ночь и готовится к зимовке, ушла вглубь…

Посмеялись доброй выдумке товарища.

К зимовью готовилась и молодая семья. Юрий по опыту прошлого года уже знал: зимой в Заполярье самое главное — тепло, а тепло — в дровах. Вечером, надев ватники и куртки, они дружно пилили бревна. Юра колол. Потом вместе, разгоряченные, побросав на землю шарфы и шапки, складывали дрова в поленницу.

В один из таких вечеров Валя вдруг выпустила ручку пилы, неловко осела на кучу дров. Он подошел, испуганно опустился рядом на корточки, заглянул в побледневшее лицо:

— Тебе плохо?

Широко открытые, потемневшие глаза смотрели радостно и встревоженно:

— Юра, у нас будет ребенок.

Он осторожно поднял ее с дровяной кучи, все еще испуганный:

— Тебе лучше? Ну, Валя, так напугала и обрадовала сразу. Отпилилась, родная, пошли домой.

Не удержался, прямо на улице поцеловал ее в глаза, губы, щеки.

Дергунов, пробегая мимо — опаздывал в кино, остановился:

— Ну, Юра, избалуешь жену…

Тот повернулся, ответил счастливый:

— Заслужила! А ты куда таким галопом?

— В кино опаздываю.

— Уже опоздал. Знаешь, пойдем лучше завтра все втроем, а сегодня бери в руки пилу и прикончим эти бревнышки. А Валя нам чай приготовит с вареньем оренбургским.

Дергунов снял шинель, надел куртку. А Валя еще долго с его шинелью в руках смотрела на быстро растущую поленницу. Таким он и запомнился ей: веселый, крепкий, с пилой в спорых руках. На следующий день Юры Дергунова не стало: разбился на мотоцикле. Все были потрясены…

ЖЕНА

Вторая полярная ночь не казалась Юрию Гагарину такой лютой — рядом была жена. Она научилась распознавать в воздухе самолеты «своей» третьей эскадрильи и, налепив сотни две пельменей на всех, с кем может зайти муж, уходила на аэродром. Там часами прогуливалась, поджидала, волновалась, особенно когда они улетали к морю. Ей казалось, что над сушей все же спокойней: как-никак, земля надежней, что бы ни случилось, не то что над ледяным морем.

Взлетали и возвращались самолеты, а Юры не было. Двести шагов вперед, двести назад. Давала себе слово: еще пять раз в одну, в другую сторону, не появится — уйду. Шло время, а она не уходила, ноги не слушались. Потом привыкла, успокоилась.

В гарнизонах знают цену каждому прожитому дню. Здесь — преданные подруги, надежные друзья, крепкие семьи. Жизнь на краю земли во имя дел обыденных и простых.

Вторая полярная ночь длиною в несколько месяцев, наверное, была бы непереносима, если б не было Валиного ожидания, уюта зеленой настольной лампы, тепла, что струилось от натопленной печи, маленьких бубликов, которые она пекла к утреннему кофе.

В ту зиму Гагарины много читали, впервые у Вали было столько свободного времени. Управившись с домашними делами, она шла в библиотеку, выбирала книги, чтобы вечером, устроившись с вязаньем, слушать Юрино чтение. А однажды он принес тонкую книжечку, помог перемыть посуду и начал читать. Чем дальше, тем взволнованней у обоих лица.

Какой-то далекий, неизвестный ей Экзюпери писал все про нее, про ее ожидания и муки.

Дальше читала Валя:

«С вами хочет говорить госпожа Фабьен…

Он услышал далекий голос, слабый, дрожащий, и тотчас понял, что не может сказать ей правду…»

Дальше читать не могла, захлопнула книгу, ушла в свое, грустное: «Доля-недоля, с какой стороны, из-за какого угла от нее подвоха ждать».

Юра обнял ее за плечи, участливо заглянул в глаза, затормошил, смеясь:

— Ты знаешь, мне однажды в Оренбурге одна старая-престарая цыганка нагадала, что я буду жить до ста лет и у меня будет трое детей…

Она понемногу успокаивалась, улыбалась в ответ. Знала, никогда-то он не спрашивал гадалок. И перекидывала мостик к тому, о чем теперь постоянно думали.

— Хочу, чтобы мальчик был.

— Мне, Валюша, все равно.

— Утром проснусь и три раза повторяю: «Пусть будет мальчик».

— Хорошо, что вовремя созналась…

— Почему?

— А потому, что теперь, если не поздно, говори наоборот: «Пусть будет девочка».

— Но все мужчины хотят сыновей.

— А мне нужна дочь.

— Странно.

— Ничего странного, две красивые женщины в доме — чем плохо?

…Родилась Леночка. Он держал ее впервые на руках — и не верилось, неужели это и есть то важное существо, которому дано такое длинное имя: Елена Юрьевна Гагарина. Забот прибавилось. Служба отнимала времени все больше, но Юра старался выкроить час-другой для дома. Какой бы ни был тяжелый у него день, с порога весело кричал:

— Принимай помощника!

Валя еще ничего не знала ни о рапорте, ни о первой медицинской комиссии, которую он благополучно прошел, тогда как многим другим сказали: «Летайте, ребята, но не выше стратосферы».

А он ждал, когда вызовут второй раз. Опять будут выслушивать, выстукивать терапевты и невропатологи, ларингологи и хирурги, колдовать окулисты. Впервые нельзя было посоветоваться с женой, поговорить. А она почувствовала что-то неладное, забеспокоилась: может, он устает от Леночки? Купила лыжи, посоветовала шутливо:

— Сходи-ка на лыжах к ручью. Как там форель поживает?

Он убегал на лыжах в тундру, делал несколько кругов, а о том, главном, думалось опять и опять: «Пожалуй, больше не вызовут, хоть и прошел комиссию. Щупловат, маловат, а там вон какие были чудо-богатыри!»

И тут же успокаивал себя — на случай, если его мечта не исполнится: «Да почему, собственно, я? Сколько там прекрасных парней. Но ведь сказал же Евгений Анатольевич, что у меня вестибулярный аппарат просто классический…»

Все-таки пришел вызов и на вторую комиссию. Она была сложней первой: биохимические, электрофизиологические, психологические методы исследования, проверялась память, сообразительность, собранность движений и многое-многое другое, после чего Евгений Анатольевич Карпов сказал:

— Знаете, Гагарин, стратосфера для вас — не предел.

Весенним звоном звучали эти слова, когда возвращался домой. Вместе с весной открывалась новая, важная страница его жизни.

К Юриному дню рождения Валя испекла огромный пирог, даже двадцать шесть свечей где-то раздобыла. Пригласила гостей — вечер был прощальным. Накануне Юрий сказал:

— Готовь чемоданы. Буду летчиком-испытателем.

— Каким, где, когда?

— Поедем куда-то в Подмосковье.

От волнения выпустила из рук чашку с молоком для Алены. Он рассмеялся:

— Видишь, чашка разбилась, к счастью… Да ты что, Валечка, побледнела-то как? Это же исполнилась моя самая заветная мечта…

За столом разговорам не было конца. Все уже знали, что они уезжают, что Юрий будет испытателем новых реактивных машин. В последний раз пели любимые песни. На прощанье Валя раздарила все варенье.

На следующий день упаковали чемоданы, отдали соседям нехитрую мебель. Провожающих оказалось так много, что не верилось, неужели у них столько друзей-товарищей.

В последний раз Юрий Гагарин вдохнул заполярный воздух, послушал рокот самолетов родной эскадрильи. Только Валя заметила, как появилась у него в эти дни необычная задумчивость. Подумала: что-то самое важное он таит от нее.

ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ

Впервые мы увидели его портреты 12 апреля 1961 года. Обрадовались — хорошее, доброе лицо у этого парня. Четырнадцатого апреля он улыбался миллионам людей с экранов телевизоров всех стран — и покорил все народы. Он стал любимцем планеты. Наши друзья и даже наши недруги на десятках языков писали: «Русские знали, кого послать первым». Потом он заулыбался с обложек книг, с глянца журналов, открыток, конвертов, марок и прочно вошел в нашу жизнь как частичка Родины.

Он прилетел в Красноярск в сентябре 1963 года на слет молодых строителей Сибири и Дальнего Востока. Все ждали его у входа в здание городского театра музыкальной комедии, где проходил слет.

Осветители включили все прожекторы, когда на трибуну взбежал Юрий Гагарин — молодой, стройный, с лучистыми глазами. Зал замер. А он улыбнулся. Так вот вы какой, Юрий Гагарин! Зал буквально взорвался от рукоплесканий. Они долго не затихали. Он поднял руку. Все смолкло. Гагарин заговорил:

— В Сибири я впервые. И очень рад, что попал в этот очень красивый, очень богатый замечательными людьми и природными ресурсами край. Мне помнится, на XIV съезде комсомола мы сидели с Германом Титовым рядом в президиуме, и вот дали слово одному товарищу из Братска. Он замечательно рассказывал о строительстве, о комсомольцах Братской гидроэлектростанции. Титов записал себе в блокнот: «Вот куда нужно поехать — в Братск». А я сказал: «Что ж, тогда беру себе Красноярск». Мне очень хотелось побывать в Красноярске, и я с большой радостью приехал к вам.