Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» № 9 за 2004 год (2768) Страница 22

Мари переехала в Со, туда, где похоронили Пьера. Ездила каждый день на лекции, в лабораторию. Часто приходила в заброшенный сарай на улице Ломон и подолгу сидела в темноте на колченогой табуретке. В письме подруге она писала: «Инстинкт заставляет гусеницу плести свой кокон. Бедняжка должна плести его даже в том случае, когда она не сможет его закончить, и все-таки работает с неизменным упорством. Если ей не удастся закончить свою работу, она умрет, так и не превратившись в бабочку. Пусть каждый из нас плетет свой кокон, не спрашивая, зачем и почему».

В Сорбонне она читала первый в мире курс по радиоактивности и продолжала свои исследования. Близкие коллеги советовали ей выставить свою кандидатуру в Академию наук, она согласилась. Но – вокруг плелись интриги, и в результате голосования она была отвергнута. В день выборов президент Академии высокомерно заявил привратникам: «Пропускайте всех, кроме женщин»…

В 1911 году Мари получила вторую Нобелевскую премию – по химии за получение радия: теперь радиоактивные вещества можно было систематизировать. А Мари становилась не только первой женщиной – лауреатом Нобелевской премии, но и – первым ученым, получившим ее дважды. Впрочем, слава и почести ее не прельщали по-прежнему.

В 1913 году она с дочерьми в компании Альберта Эйнштейна и его сына путешествовала пешком по Альпам и удивлялась тому, как Эйнштейн перепрыгивал через опасные трещины и взбирался на почти отвесные скалы.

В Париже, на улице Пьера Кюри, строили их с Пьером мечту – Институт радия. Средства на него дали Пастеровский институт и Сорбонна. Мари тщательно изучала проект здания, требовала сделать комнаты большими и светлыми, сажала в маленьком саду института деревья и цветы. Но – началась Первая мировая война. Лаборатория опустела – сотрудники ушли на фронт. Мари создала 220 передвижных и стационарных рентгеновских установок для полевых госпиталей. Потом, отправив дочерей в Бретань, сама осталась в Париже, чтобы в случае оккупации институт не был разграблен. Свой первый грамм радия – главное свое сокровище – она перевезла в обычном саквояже в Бордо и спрятала там в сейфе. Богатые дамы дарили ей лимузины, а она превращала их в передвижные рентген-установки и ездила в них по госпиталям, иногда сама садясь за руль. Спала в палатке, сидела в темной комнате, а поток раненых был бесконечен. На специальных курсах она готовила сестер-радиологов и обращала полевых медиков, считавших рентген шарлатанством, в свою «веру». «В первое время хирурги, найдя осколок на том самом месте, на какое указывала рентгеноскопия, удивлялись и восхищались как при виде чуда», – вспоминала Мари.

Война, лишившая ее последнего здоровья и денег, которые она вложила в обесценившиеся акции военного займа, закончилась. Институт радия снова начал наполняться людьми. Дочери Мари были почти взрослыми. Ирэн пошла в мать: ее фразы всегда были обдуманными, суждения категоричными, она работала в Институте радия. Ева же любила развлечения, украшения и красивые платья. Летом они отдыхали в Бретани, в «колонии» преподавателей из Сорбонны, в скромном домике на берегу Ла-Манша. Мари гордилась своими успехами в плавании не меньше, чем научными открытиями.

В 1920 году к ней из Америки приехала журналистка миссис Мелони. Они сразу понравились друг другу – обе не бросали слов на ветер, и Мари сразу перешла к делу. Она рассказала, что ее лаборатория располагает всего одним граммом радия (это был самый первый грамм); что он использовался для изготовления трубок с эманацией для лечебных целей, но на научную работу его не хватает. Один грамм радия стоит 100 тысяч долларов, и лаборатория никогда не будет в состоянии его купить. Мари знает, что США обладают 50 граммами вещества…

После разговора с Мари миссис Мелони развила невероятную деятельность, проведя сбор средств среди американских женщин. И вот деньги были собраны. Мари пригласили в Америку. Она ехала со страхом: приемы, овации, громкие речи пугали ее. Оказанные почести тронули ее душу гораздо меньше, чем букет, преподнесенный ей одним садовником. Он вылечился от рака с помощью радия и поклялся вывести для Мари особый сорт роз.

Президент США в Вашингтоне вручил ей свинцовый ларчик с золотым ключиком, в котором она увезет из Америки грамм радия. Пресса столь активно атаковывала ее, что ей приходилось сходить с поездов с противоположной стороны и спасаться от газетчиков бегством по шпалам. К этому обременительному вниманию со стороны общества и прессы примешивалась еще и странная, нарастающая с каждым днем слабость с головокружением.

Силы Мари были на исходе… Ей было уже 65, и зеркало говорило об этом более чем красноречиво. Поредевшие волосы, впалые щеки. Так вот как становятся жрицами науки. Она по-прежнему любит работать, сидя на полу. Но приходит новая напасть – она постепенно теряет зрение. Но об этом никто не должен знать. Мари делает на шкалах лабораторных приборов яркие, заметные метки. Но скоро она не могла уже видеть даже в сильных очках. Она была практически слепа, но голова ее – как всегда – была гордо откинута назад. После четырех глазных операций зрение к ней частично вернулось. Но какой-то другой таинственный недуг истощает ее силы с каждым днем. Обследования ничего не прояснили: органов, пораженных болезнью, не было обнаружено. И – злокачественную анемию приняли за грипп или за застарелый недолеченный туберкулез. Она поехала с Евой в санаторий, и по дороге ей стало совсем плохо.

Когда много лет спустя после смерти Мари ее лабораторный блокнот поднесли к счетчику Гейгера, прибор разразился громким частым треском. Радий принес ей всемирную славу, в которой она не нуждалась, и отнял у нее жизнь. В сарае на улице Ломон радиоактивная пыль висела в воздухе, а пробирки с препаратами Мари и Пьер носили в карманах. Оказалось, что ионизирующее излучение может убивать не только раковые клетки, но и живой организм.

Ее сжигала высокая температура. В последние дни Ева не допускала у постели матери никаких сборищ, чтобы не пугать ее. Та же надеялась выздороветь.

3 июля температура резко упала. «Теперь я точно выкарабкаюсь», – радостно сказала она Еве. Ее старшая дочь Ирэн с мужем приехали накануне, но Мари никого не зовет. Во время агонии она постоянно произносит тоном ученого, наблюдающего некий эксперимент: «Я отсутствую».

Она умерла на рассвете 4 июля 1934 года. После ее смерти Ирэн и ее муж присоединяют фамилию Кюри к своей. В 1935 году мир узнает о присуждении Нобелевской премии по химии Ирэн и Фредерику Жолио-Кюри.

Наталия Клевалина

Роза ветров: Наследство Вигеланда

15 лет назад правительство Норвегии начало претворять в жизнь большой культурный проект, установив 33 скульптуры современных архитекторов из 18 стран мира по всему северу страны. Многие, обычно спокойные и невозмутимые, норвежцы были этим обстоятельством неприятно поражены – слишком уж авангардным было большинство из них, не говоря уж о том, что часть средств на их создание и установку должна была поступить из карманов местных налогоплательщиков. Впрочем, недовольства эти не помешали городскому Совету систематически заполнять пространство норвежской столицы Осло весьма странными произведениями, которые сейчас все-таки прижились в городе, во всяком случае, без них он был бы гораздо менее интересен.

Cкульптур в городе много, и это несмотря на известную скандинавскую прижимистость. Во многих странах относительно новые дома, когда они выходят из моды, просто сносят. В Норвегии же все по-другому – верфь переделали в торговый центр, а элеватор – в жилой дом, превратившийся в местную достопримечательность. Ничего не выбрасывать, ничего не сносить – может быть, это и есть путь к богатству и процветанию…

В общественной жизни Норвегии сегодня набирают популярность странная для нас безликость, отвлеченность отношений. В Осло, например, теперь в моде новый тип рабочего места. Вернее будет сказать, что его просто нет – вы не можете прибить там портрет любимой собаки или спрятать под стол свои не самые модные ботинки. Каждый приходит со своим переносным лэптопом и присоединяет его к любой свободной ячейке сети. Ни бумаг, ни приколотых записочек типа – «Не забыть позвонить…», ни тому подобного. Словом, ничего личного. А вот скульптуры как будто продолжают бороться за самобытность и уникальность города.

Осло – очень маленький город. И расти вширь он не может: с одной стороны он зажат фьордом, а с другой – заповедным лесом. Это делает Осло еще и очень дорогим городом. Каждому желающему жить в столице приходится находить место внутри весьма ограниченной территории. Тем удивительнее, что в городе существует большой парк скульптур Вигеланд, являющийся национальным и мировым достоянием. Хотя в свое время, при строительстве, он был принят в штыки.