Виталий Аверьянов - Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды Страница 23

Для консерватора высокие ценности не могут даваться даром, но являются результатом значимости личности, это относится и к «свободе», «заслугам» (то есть особым правам), не говоря уже о «чести». Подлинный консерватор исходит из того, что такие высокие идеалы не могут раздаваться как рекламные буклеты или нашлепки – например, статус «свободы» подразумевает, что человек ему соответствует, что «свободе», то есть суверенитету личности есть, на что в нем опереться.

В противном случае, если консерватор заигрывает с демократическим толкованием прав и свобод, он отказывается от своей сути – это уже не подлинный консерватор. Полноценная свобода связана с творчеством, и поэтому она по определению аристократична. Безусловно, это не обязательно классовый характер статуса «свободы». Но к творческой свободе призваны не все и, даже более того, не большинство людей. Аристократизм творчества заключается не в фиксации высшего избранного слоя, а в констатации того, что избранные люди есть повсюду, разбросаны среди всех классов и слоев общества. Таким образом, смыслом освобождения от кастовых или феодальных рамок для консерватора является не тотальная эмансипация, а бросание зерен свободы на всю почву, дабы проросли они в сердцах избранных. Поэтому позитивный смысл освобождения личности заключается вовсе не в общедоступности социальной свободы, а в провоцировании творческого бума, пробуждении активных созидательных и исцеляющих сил в народе. Всякое другое освобождение дает лишь пародию на свободу-суверенность, узаконивает разнузданность и серость, безличие и посредственность. Такая свобода попросту бессодержательна.

В корне этого ложного освобождения лежит фундаментальная антропологическая ошибка – неверное представление о природе человека. Эмансипированный индивид, совлекший с себя все обязательства перед народом, семьей, историей и социальным окружением, – это не свободный, а опустошенный человек. Он выкинул не внешние вериги, а части собственного внутреннего мира, исказил целостную картину мира, вырезав из нее значимые фрагменты. Свобода частной жизни не оберегает человеческую личность от подавляющего влияния посторонней воли. Сегодня, в эпоху новейших твиттерных революций, этот фокус со «свободой личности» саморазоблачен и становится понятным уже не только завзятому консерватору, но и любому добросовестному наблюдателю.

Первым актом драмы дурного освобождения является монетизация высоких ценностей человеческой личности, когда значение личности определяется не заслугами, не творческим статусом, а количеством денег и имущества. В этой форме воплощается статус освобождения среднего от опеки высшего, развод с иерархией. Александр Герцен, уехавший в Европу и наблюдавший там революцию 1848 года, был потрясен и разочарован результатами этой буржуазной эмансипации. Он разглядел ее плоды не только в падении нравов и вкусов, но даже и в банальном падении качества товаров на рынке, о чем позже написал в одном из своих очерков: «Отчего у вас так плохи сигары?», – спросил я одного из первых лондонских торговцев. – «Трудно доставать, да и хлопотать не стоит, знатоков мало, а богатых знатоков еще меньше.» – «Как не стоит? Вы берете 8 пенсов за сигару.» – «Это у нас почти никакого расчета не делает. Ну, вы и еще десять человек будут покупать у меня, много ли барыша? Я в день сигар по 2 и по 3 пенса больше продам, чем тех в год. Я их совсем не буду выписывать». «Вот человек, постигнувший дух современности, – заключает Герцен. – Вся торговля, особенно английская, основана теперь на количестве и дешевизне. (…) Все получает значение гуртовое, оптовое, рядское, почти всем доступное, но не допускающее ни эстетической отделки, ни личного вкуса. Возле, за углом, везде дожидается стотысячеголовая гидра, готовая без разбора все слушать, все смотреть, всячески одеться, всем наесться».

Таким образом, уже за ценностью свободы маячит следующая ступень «прогресса»: равенство и «демократичность» как усредненность, готовность и желание быть «как все» и уравнять всех до средне-нижнего уровня. Если на первой ступени понижательной трансформации мир денег и количества просто игнорировал «высшее», то на второй ступени начинается диктат «среднего человека». Об этом в середине XX века остроумно напишет Клайв Степл Льюис. В его рассказе «Баламут предлагает тост» заслуженный черт рассуждает следующим образом: «На равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Фраза эта именно и означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает. (…) Что ж он, мерзавец, не такой, как я? Не-де-мо-кра-тич-но! (…) Нынешняя ситуация хороша тем, что вы можете это освятить – сделать приличным, даже похвальным – при помощи вышеупомянутого заклинания. (…) Неровен час, станешь личностью. Какой ужас! Прекрасно выразила это одна молодая особа, взывавшая недавно к Врагу: „Помоги мне стать нормальной и современной!“ Нашими стараниями это значит: „Помоги мне стать потаскухой, потребительницей и дурой!“» Наконец, на третьей ступени деградации современного мира к диктатуре над обществом приходит уже не воинствующие «освободители» или «уравнители», а те силы, которые хотят узаконить нижние, разрушительные, инфернальные стихии в человеке. Этим занимается международное лобби «прав человека», которое начинало с защиты фундаментальных прав, но сегодня скатывается уже к тому, чтобы заставить обычного человека принять и признать все аномальное как равное себе и достойное уважения. По выражению Режи Дебре, «права человека – последняя по времени из гражданских религий мира, душа бездушного мира».

Дошло до того, что жрецы этой новой религии в каждом ищут (хотя и не в каждом находят) свое «извращение», свою «трещину», какую-нибудь особенную тоскливую страстишку, эксклюзивную патологию. На поверку оказывается, что любой вид дегенерации встречается не в единственном числе, а значит, рождается новое меньшинство, и у этого меньшинства автоматически рождаются его «права».

Для современной демократии поиск и культивирование извращенных меньшинств – это своего рода сладострастие. Не могут представители крупного капитала или политической группы одновременно и одинаково любить всех пациентов психиатрической клиники или сексопатолога – но их будоражит и увлекает сам процесс неуклонного скольжения все ниже и ниже, в пучину инфернального и подчеловеческого.

По точному выражению современного французского мыслителя Алена де Бенуа, сегодня образ обладателя прав заменяется образом потребителя прав – права человека прошли через гиперинфляцию и сводятся уже к каталогу желаний данного индивида. На уровне государств защита прав человека используется в последнее время как уловка, с ее помощью осуществляются «гуманитарные интервенции», и можно безнаказанно нарушать принцип невмешательства во внутренние дела других стран.

Для консерватора ценности человеческих прав, свободы и чести человеческой личности не пустые слова. «Права» связаны с «правдой», «справедливостью», а вне этой связи являются обманом. Справедливость – не столько равенство возможностей, сколько воздаяние по заслугам, в том числе и наказание по вине. «Свобода» для консерватора коренится в примате Своего над Иным. Свобода – возможность действовать, поступать и развиваться по-своему (самостоятельно). Свобода – это «самостоянье человека» (пушкинское определение, специально им изобретенное для поэтического обнаружения сущности консерватизма). Консерватизм не предполагает замыкания в Своем вопреки Иному, но он предполагает твердую систему координат, в которой освоение чужого, иного происходит через Свое, в структурах и формах Своего, по законам и принципам Своего. Не так давно Президент Путин блестяще выразил это чувство системы координат по отношению к России и миру: «Не Россия находится между Западом и Востоком. Это Запад и Восток находятся слева и справа от России». В данной формуле заключено единство и национального, и личного, целостной свободы-суверенности.

В современной евро-атлантической цивилизации свобода, демократичность и права человека представляют собой риторический фасад, за которым скрываются такие подмены как глобализация культур, общество аномии, где девальвированы все традиционные ценности и, наконец, общество потребления с его псевдоинновационным зудом. Глобализация выступает как сатанинская пародия на «вселенский», универсальный характер религиозной традиции. Общество аномии пародирует и выворачивает наизнанку «соборность», когда все видимости солидарности, связности между людьми превращаются в инструменты для эгоистических целей. Общество потребления предлагает целый спектр каверзных подмен: креативность вместо творчества, дурную бесконечность серий, марок, брендов, виртуальных денег, имиджей вместо глубоких культурных символов, поверхность обобщенной и общедоступной массовой культуры вместо внутреннего духовного единства, иллюзию полноты и богатства жизни как некий «мыльный пузырь», пустой внутри. Происходит подмена идеи развития и идеи бесконечности мирового смысла идеей повтора эквивалентов, умножения множеств через отпочковывание все новых и новых серий одного и того же рода вещей.