Иван Медведев - Пограничные зори Страница 23

Меджид делал вид, что не знает Курбана, и Курбан по непонятным причинам тоже ничего не выдал, что знает Меджида. Он увидел: Андросов смущен тем, что да; волю рукам.

— Старшина, объясни: почему такое? — спросил Курбан.

— Да не тот, ну понимаешь: не тот, кого искали… Вот они, его бумажки!

В руках у Андросова была справка о том, что Меджид Мухамедниязов действительно красноармеец такой-то части. Справка дана для предоставления льгот Мухамедниязовой Фатиме — матери Меджида.

— Старшина… — развел руками Курбан. Он хотел сказать: это еще не основание, чтобы вытрясти из человека душу.

— Послушал бы, что он сказал, — не отпуская Меджида, отозвался Андросов. — Салам, говорит, здравствуй. Москва капут. Я, говорит, такой как ты, война кончал, домой гулял… Вот тебе Москва! — Андросов сложил внушительный кукиш и ткнул им в нос Меджида.

— Я так не говорил, — завизжал Меджид. — Я так тебя спросил. Смотрю: папаха, винтовка, борода, сам худой, на меня напал. Думал, есть хочешь, думал, ты домой гулял!

— Ты мне говори, — гневно повел бровью Андросов: зачем здесь оказался?

— Мало-мало отпуск был, часть догонял, заблудился…

Андросов, поморщившись, оттолкнул Меджида, безнадежно махнул рукой.

— И на такого вот сопливого щенка время ушло, — процедил он сквозь зубы. Поднявшись на верхушку бархана, осмотрел мертвую равнину.

Значит, настоящий диверсант, пока они возились с Меджидом, оторвался от них на добрый десяток километров и уходит теперь все дальше на север, потешаясь про себя над одураченными пограничниками. Ждали они из-за кордона агента германской разведки по имени Гасан-оглы, а поймали Меджида. Но, может быть, подумал Курбан, Меджид Мухамедниязов — сообщник Гасана-оглы и нарочно отстал, чтобы их задержать?

Андросов поднял валявшуюся неподалеку винтовку задержанного.

— Вот она, новенькая! Сорок первого года рождения. Этой винтовкой надо на фронте фрицев бить, а он ее в пустыню приволок.

Андросов вытащил затвор, сунул его в карман и широко зашагал по склону бархана, утопая в песке почти до колен. Курбан молча последовал за ним.

Солнце поднималось к зениту и нестерпимо жгло даже сквозь ватный туркменский халат. Красноватая мгла стояла перед глазами — и вдруг совсем недалеко, казалось, за ближайшими барханами, блеснуло озеро с наклонившимися к воде деревьями. Изображение дрожало в горячем струившемся воздухе, пропадало и возникало вновь, манило.

Курбан мотнул головой, отмахиваясь от наваждения, провел языком по пересохшим губам.

До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов, — во все стороны, сколько видел глаз, одни безжизненные рыжие холмы песку, — ни человека, ни зверя, ни птицы. До Уюк-Тюбе, ближайшего колодца, еще километров двадцать, да и то неизвестно, есть ли там вода, а в запасе всего несколько литров.

Андросов рассматривал на склоне цепочку полузасыпанных следов. Курбан приблизился к нему и тоже стал смотреть на отпечатки в песке.

— Вот, — вытянул руку Андросов.

Курбан пока ничего не видел.

— Иди за мной, — приказал старшина, направляясь в сторону следа, проложенного Меджидом.

Они отошли метров на двести, и Курбан с удивлением увидел начавшийся новый след, даже посмотрел вверх, как будто нарушитель мог упасть сюда с неба.

— Обманул нас с тобой Гасан-оглы, — сказал Андросов. — Навел на след этого, как его Мухамедниязова, что ли, а сам — в сторону и каждый отпечаток за собой заровнял. Небось, теперь уж к Уюк-Тюбе подходит… Вот смотри, гасановский почерк…

Курбан наклонился к следу, стараясь вспомнить все, чему учил его Андросов.

Отпечатки шли друг за другом на малом расстоянии; значит, Гасан-оглы не очень спешил, скорее всего устал. Песок в ямках по цвету почти не отличался от нетронутого; значит, прошел диверсант здесь довольно давно, солнце успело высушить следы. Курбан сравнил эти следы со своими собственными. Ноги Гасан-оглы утопали глубже; значит, шел он с грузом, направление держал на север — наверное к единственному на десятки километров колодцу Уюк-Тюбе. Курбан и это понял: каблуком песок сносится внутрь отпечатка, носком выбрасывается вперед.

К северу уходил тот самый след, по которому шли они от границы. Андросов не ошибся.

— Давай сюда верблюдов! — скомандовал он.

— Солнце над головой, старшина. Гасан, смотри, шел всю ночь и все утро, сейчас отдыхать будет, — возразил Курбан.

Выйти в полуденные часы усталыми, без воды — это, почти наверняка, получить солнечный удар. У старшины, должно быть, и сейчас в голове все мутится. Курбан родился в пустыне, ему жара привычна. Но как держится Андрос, у которого на родине лесов и озер больше, чем барханов в Каракумах?

Старшина глянул в раскаленную даль, покачал головой.

— Гасану можно отдыхать, нам нельзя, надо идти…

И снова потянулся маленький караван через пески, и снова кругом только выжженные солнцем бугры, с унылым однообразием уходящие к горизонту, да на гребнях скелеты саксаула.

Курбана раздирали самые противоречивые мысли. Андроса он знает всего два месяца, а Меджида — с самого детства. Какой он ни есть, а все-таки земляк, свой человек. Привезут они Меджида на заставу, сдадут под стражу, будет его судить военный трибунал. Что сестра Меджида Зохре скажет? «Ты моего брата погубил», — скажет. Прощай тогда Зохре, никогда уже не будет его женой… А старая Фатима? Разве она простит, что он, Курбан, поймал в пустыне ее сына? Но, с другой стороны, не подоспей вовремя Андрос, может, не было бы теперь Курбана в живых, пристрелил бы его Меджид, как джейрана.

Обо всем этом раздумывал Курбан, развязывая путы верблюдов, проверяя седла и поклажу; об этом же думал, когда они двинулись дальше: впереди на Яшке Меджид со связанными руками, за ним Курбан и позади всех старшина.

Яшка, не желая идти в такую жару, непрерывно ревел, брызгал слюной. Меджид совсем истомился и безвольно мотал головой из стороны в сторону. Оглядываясь назад, Курбан видел, каким усилием воли заставлял себя держаться в седле Андрос, словно от того, поймают они Гасана-оглы или не поймают, зависели судьбы войны.

Мерно и валко идут верблюды, шаг за шагом поднимаясь на гребни, спускаясь в низины, пересекая твердые, как цемент, такыры.

Курбан вспомнил радиста Пономарчука, всегда проводившего политинформации. Международный империализм, говорил Пономарчук, только и ждет, чтобы растерялся хоть один советский пограничник. Этого достаточно, чтобы в образовавшуюся брешь сразу же проник диверсант. Конечно, Андрос не растеряется, а вот он, Курбан, неизвестно, оправдает ли доверие начальника заставы.

Курбан стал думать о старшине, чтобы не думать о Меджиде. Но рано или поздно Меджид все равно с ним заговорит и потребует помощи. Как посмеет Курбан не помочь земляку-единоплеменнику?

Раскаленное добела солнце слепило глаза. Все тело наливалось тяжестью. Медленно и неуклонно продвигался караван вперед и вперед, туда, куда вел едва заметный след Гасана-оглы.

— Послушай, ата, не видал человека среднего роста, прихрамывает на правую ногу, несет большой мешок, идет на север? — перевел Курбан вопрос старшины и подивился, как это Андрос узнал внешность Гасана-оглы.

Величавый старик в высокой белой папахе, с белой бородой, неторопливый в движениях, с достоинством восседал на ишачке и молча смотрел на Курбана строгими печальными глазами, из которых одна за другой катились старческие слезы.

Курбан повторил свой вопрос; старик, прикрыв веки, проговорил несколько слов.

— Что он сказал? — нетерпеливо спросил Андросов.

— Сына убили, с фронта похоронная пришла, — перевел Курбан и в знак печали и уважения к чужому горю наклонил голову.

— Спроси у него еще раз, не видел ли он Гасана-оглы, — едва держась на ногах, приказал Андросов, ненавидящим взглядом окидывая все прилегающее к колодцу пространство.

Мимо них шли и шли к водопою тысячи овец, блея и поднимая облака бурой пыли. Солнце у горизонта тонуло в пыльной мгле. Быстро надвигались сумерки. Нечего было и думать отыскать след Гасана-оглы в темноте, на этой выбитой тысячами и десятками тысяч овечьих копыт земле.

— Был человек, — наконец ответил старик, — спрашивал дорогу к колодцу Кара-Таш. Очень устал. Не знаю, как дойдет…

— Зачем Кара-Таш? Кара-Таш совсем в другой стороне! — воскликнул Курбан.

Андросов сердито глянул на Курбана; пограничник не должен выдавать свои мысли.

— Бояр хорошо знал дорогу на Кара-Таш, за полдня бы дошли, — пробормотал старик.

Курбан быстро перевел его слова.

— О сыне говорит, — добавил он.

Старик указал в сторону Мухамедниязова, сидевшего на земле со связанными за спиной руками.

— В чем его вина? — спросил он.

— Кончал война, домой гулял, — считая, что так будет понятнее, на ломаном русском языке ответил Андросов.