Сокровенное сказание. Сокровенное сказание Монголов. Монгольская хроника 1240 г.. Монгольский обыденный изборник. - Автор Неизвестен Страница 24

Лбы их – из бронзы, А рыла – стальные долота. Шило – язык их, А сердце – железное. Плетью им служат мечи, В пищу довольно росы им, Ездят на ветрах верхом. Мясо людское – походный их харч, Мясо людское в дни сечи едят. С цепи спустили их. Разве не радость? Долго на привязи ждали они! Да, то они, подбегая, глотают слюну. Спросишь, как имя тем псам четырём? Первая пара – Чжебе с Хубилаем. Пара вторая – Чжельме с Субетаем».

[«У этих четырёх псов лбы – бронзовые, морды – как долото, языки – что шила, сердца – железные, а плети – мечи. Питаются росою, а ездят верхом на ветрах. Во время смертных боев едят они мясо людей, а на время схваток запасаются для еды человечиной. Это они сорвались с цепей и ныне, ничем не сдерживаемые, ликуют и подбегают, брызжа слюной. Это они!» – «Кто же они, эти четыре пса?» – спросил хан. – «Это две пары: Джебе с Хубилаем, да Джельме с Субетаем».]

– «Ну, так подальше, – говорит Таян-хан, – подальше от этих презренных тварей!» и, поднявшись выше, остановился на полугорье. Тут заметил Таян-хан, что вслед за ними, ликуя, мчатся и окружают их витязи. И спросил Таян-хан Чжамуху:

«Кто же вон те и зачем окружают? Будто с зарёй сосунков-жеребят К маткам своим припустили. Маток они обегают кругом, Жадно к сосцам приникая».

[«А кто эти и зачем окружают их, наподобие жеребят, которые выпущены рано поутру и теснятся вокруг своих маток, приникая к сосцам их».]

И Чжамуха отвечал так:

«To по прозванью Манхуд-Урууд. Страшной грозой для злодея слывут. Витязя, мужа с тяжелым копьем, Им, заарканив, поймать нипочем. Витязя ль, мужа с булатным мечом, Или в крови своих жертв палача Свалят, нагнав, и порубят с плеча. Это с восторгом они обступают, Это, ликуя, они подлетают».

[«Это – так называемые Уруудцы и Манхудцы, которые, настигая, валят с ног, убивают и ограбляют носящих мечи кровавых грабителей, которые осыпают проклятьями носящих копья: то приближаются они, ликуя и блистая».]

– «Лучше всего, – говорит Таян-хан, – лучше сего подальше от этих презренных! И поднимается ещё выше на гору. И спрашивает тут Таян-хан у Чжамухи: «А кто же это позади них? Кто это едет, выдавшись вперёд и глотая слюну, словно голодный сокол?» Чжамуха же сказал ему в ответ:

«Тот, кто передним несется один, То побратим мой, анда Темучжин. Снизу доверха в железо одет: Кончику шила отверстия нет. Бронзой сверкающей весь он залит: Даже иглою укол не грозит. Это мой друг, мой анда Темучжин, Словно голодная птица-ловец, Мчится, глотая слюну, молодец.

[«Это подъезжает мой анда Темучжин. Всё тело его залито бронзой: негде шилом кольнуть; железом оковано: негде иглою кольнуть. Разве не видите вы, что это он, что это подлетает мой друг Темучжин, глотая слюну, словно голодный сокол…»]

Смотрите же, друзья Найманы. Не вы ль говорили, что только бы увидать вам Монголов, как от козленка останутся рожки да ножки?» Тогда Таян-хан говорит: «А ну, взберемся-ка по этой пади на гору». И взбирается повыше на гору и опять спрашивает Чжамуху: «А кто это так грузно двигается позади него?» Чжамуха отвечает:

«Мать Оэлун одного из сынков Мясом людским откормила. Ростом в три сажени будет, Трехгодовалого сразу быка он съедает, Панцырь тройной на себя надевает, Трое волов без кнута не поднимут. Вместе с сайдаком людей он глотает: В глотке у витязя не застревает. Доброго молодца съест он зараз: Только раздразнит охоту. Если же во гневе – не к часу сказать! – Пустит, наладив стрелу-анхуа он – Насквозь пройдя через гору, к тому ж Десять иль двадцать пронзит человек. Если ж повздорит он с другом каким – Будь между ними хоть целая степь – Кейбур-стрелу, ветряницу, наладив, Всё ж на стрелу он нанижет его. Сильно натянет – на девять сотен алданов сшибёт, Слабо натянет – на пять он сотен достанет. Чжочи-Хасар прозывается он. То не обычных людей порожденье: Сущий он демон-мангус Гурельгу».

[«Мать Оэлун откормила одного своего сына человеческим мясом. Ростом он в три алдана, моховых сажени. Съедает, трехлетнюю корову. Одет в тройной панцирь. Трех быков понукают везти его. Глотнёт целого человека вместе с колчаном – в глотке не застрянет; съест целого мужика – не утолит сердца. Осердится, пустит стрелу свою, стрелу анхуа, через гору-десяток-другой людей на стрелу нанижет. Поссорится с приятелем, живущим по ту сторону степи, пустит стрелу свою кейбур-ветряницу, так и нанижет того на стрелу. Сильно потянет тетиву – на 900 алданов стрельнёт. Слегка натянет тетиву – на 500 алданов стрельнет. Не человеком он порожден, а демоном Гурельгу-мангусом. По прозванью – Хасар. То, должно быть, он!»]

– «Раз так, – говорит Таян-хан, – давай-ка поспешим мы еще выше в гору!» Поднялся выше испрашивает у Чжамухи: «А кто же это идёт позади всех?» На это говорит ему Чжамуха:

«Будет, наверное, то Отчигин: У Оэлуны он найменьший сын. Смелым бойцом у Монголов слывёт, Рано ложится да поздно встаёт. Из-за ненастия не подкачает, А на стоянку – глядишь – опоздает!»

[«А это – Отчигин, малыш матушки Оэлун. Слывет он смельчаком. Из-за непогоды не опоздает, из-за стоянки отстанет!»]

– «Ну, так давайте, мы взойдем на самый верх горы!» – сказал Таян-хан.

§ 196. Наговорив таких слов Таян-хану, Чжамуха отделился от Найманов и, отойдя на особую стоянку, послал передать Чингис-хану следующее известие:

«Почти уморил я Таяна словами: Всё выше со страху он лез, Покуда, до смерти напуган устами, Он на гору всё же не влез. Дерзай же, анда мой! Ведь тут Все в горы спасаться бегут.

[«От слов моих падал в обморок, а потом спешил лезть повыше на гору. Разговорами до смерти напуган, на гору лезет. Дерзай, анда! Они на гору лезут…»]

Никакой стыд не вынудит их больше к сопротивлению, почему я ныне и отделился от Найманов!» Тогда Чингис-хан, в виду позднего вечера, ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и соскальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга на смерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья. Наутро захватили совершенно изнемогавшего Таян-хана, а Кучулук-хан, который стоял отдельно, с небольшим: числом людей успел бежать. Настигаемый нашей погоней, он построился куренем у Тамира, но не смог там удержаться и бросился бежать дальше. На Алтайском полугорье наши забрали весь Найманский народ, который находился в состоянии полного расстройства. Тут же сдались нам и все бывшие с Чжамухой: Чжадаранцы, Хатагинцы, Салчжиуты, Дорбены, Тайчиудцы и Унгираты. Когда же к Чингис-хану доставили Таян-ханову мать Гурбесу, он сказал ей: «Не ты ли это говоришь, что от Монголов дурно пахнет? Чего же теперь-то явилась?» Гурбесу Чингас-хан взял себе.