Татьяна Москвина - Люблю и ненавижу Страница 25

Герой так приподнят и возвеличен, что и враги у него – карикатурные, опереточные, вроде проходимца-гэбиста Корецкого (Александр Балуев даже не пытается оживить это чучело) или тупого быкообразного губернатора Ломова (весьма убедительный Владимир Гусев). А лица друзей как-то смазаны, приглушены, разве что выделяется волчьим взглядом и коварной улыбкой цивилизованный разбойник Лари (Левани Учейнишвили). Так что история погубленной деньгами дружбы, на мой вкус, не прозвучала в фильме. Прозвучало другое – тема игрока, который не может остановиться. Хорошо вышло в «Олигархе» это особенное, «игровое», спрессованное, обезумевшее время, чей вывихнутый ход знаком каждому, кто садился играть ввечеру и обнаруживал себя утром – в лихорадке, с дрожащими руками. Хорош и последний «крупняк» у Машкова, когда его герой, небритый, окровавленный, изможденный, но не сломленный, бредет по шоссе обратно в Москву – доигрывать свою битву неизвестно за что. Но сказать, что титанический образ, задуманный режиссером, вполне получился, не берусь.

Актеры нынче измельчали и в массе своей стали похожи, извините, на дрессированных мартышек. Крупных трагических и драматических ролей играть почти что и некому. В идеале Платона Маковского могли бы сыграть Владимир Высоцкий или Олег Борисов. В реальности играет трудолюбивый и способный Владимир Машков. Энергии в нем хоть отбавляй, а вот психологизма, мимической игры, подробных и неожиданных оценок, разнообразия состояний и того ненаигранного подтекста, что обеспечивается всем золотым запасом актерской личности, для этой роли маловато. Впрочем, актерским мастерством, в общем, при желании, можно овладеть – есть же специальные книги. Вот Том Круз старался-старался и превратился из хорошенькой куколки в приличного артиста. Так что у Машкова тоже есть свои шансы…

С точки зрения искусства кино, в «Олигархе» ничего принципиально нового нет. Много откровенных цитат: так, сцена на пароходе напоминает «Жестокий романс», а совместное плавание двух рассерженных влюбленных – аналогичный эпизод из «Утомленных солнцем». Выразителен кадр, когда уральский следователь меланхолично жует соленый грибочек под проливным дождем и томительным соло саксофона (композитор Леонид Десятников). Для каждого эпизода подобрана новая фактура, иногда без всякого правдоподобия (вряд ли возможно, к примеру, что знакомство одного из руководителей «Инфокара» с «Ассоциацией содействия малому бизнесу» происходило на… карусели). С точки зрения композиции, много лишнего, а кремлевские злодеи вылеплены совсем уж с первобытной простотой.

Но, рисуя энергично и густо свой романтический комикс, режиссер, прежде всего, выяснял какие-то собственные отношения с жизнью, вот что интересно.

Павел Лунгин – поэт социального примирения. Он создал историю драматической дружбы звероподобного таксиста с гениальным саксофонистом («Такси-блюз»). Заставил русского скинхэда разглядеть человеческую незаурядность старого шута и циника, советского композитора Наума Хейфеца («Луна – парк»). Привел французского музыканта в дикую перестроечную Россию, где все-таки навалом кайфа и даже мафиози любить умеют («Линия жизни»). Наконец, показал в «Свадьбе» картину полной дегенерации простонародья, с любовью и верой в его жизненную силу и душевную красоту. А теперь подарил зрителю приукрашенного и романтизированного «олигарха» – не какого-то черта лысого, обыкновенного, из романа «Бесы», а цыганистого красавца в черных кудрях и с ветром удачи в парусах судьбы. Что ж, кино и действительность разной природы, и пересекаются они редко – так же редко, как чувство истины и любовь к жизни в отдельно взятом режиссере.

2002 г.

Улетная девушка

(О фильме «Небо. Самолет. Девушка»)

В Петербурге и Москве состоялась премьера картины «Небо. Самолет. Девушка» – первые тысячи зрителей начинают плакать. На очереди – вся страна.

Вероятному успеху картины немало способствовало, не ведая того, государственное телевидение, которое так перекормило зрителя страданиями юных бандитов и уголовным шансоном, что простая история из частной жизни хороших людей ощущается на вкус как чашка доброго старого чая в приличном обществе после баланды на зоне.

В основе сценария – мотивы знаменитой пьесы Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь», которая сорок лет назад тайфуном прошлась по стране, и, говорят, многие актеры влюблялись друг в друга прямо на сцене. Неудивительно: пьесу писал влюбленный драматург, а его муза, Татьяна Доронина, пела и шептала на экране сочиненный Радзинским текст – бедное, но гордое счастье, известное драматургам еще со времен А.Н.Островского (безнадежно любившего актрису Никулину-Косицкую – «Гроза» была написана для нее). Итак, с Дорониной землянам в который раз было явлено чудо женственности – столь же обольстительное, сколь и обреченное.

Нынешнее чудо женственности, Рената Литвинова, обходится без влюбленных драматургов. Пьесу Радзинского она переписала основательно – хотя последовательность событий сохранена (она и он, знакомство, цепь встреч, несовпадений и примирений, гибель героини в финале), диалоги, конечно, чисто ренато-литвиновские, комичные, безумные, трогательные, путаные, где сквозь потоки и ворохи вроде бы случайных, поэтически нелепых, цветастых фраз вдруг сверкают слова удивительной чистоты и точности.

Фильм «Небо. Самолет. Девушка» поставила режиссер-дебютант Вера Сторожева, но, признаться, вычислить из увиденного особенности ее творческой манеры трудно. Три четверти экранного времени заполнены Ренатой Литвиновой, говорящей текст, написанный Ренатой Литвиновой, стало быть, дело нехитрое: мила вам Литвинова – понравится и фильм, не мила – не раздражайте себя понапрасну.

Последний раз мы видели нашу чаровницу в «Трех историях» Киры Муратовой, где она холодно сверкала в роли демонической медсестры Офелии (потом была уморительная автопародия, Альбина в «Границе» Митты, но это все-таки масскульт, не художественный кинематограф). Нынешняя Литвинова сильно очеловечилась и раз-демонизировалась. Никакой искусственной красивости, никакого ледяного сияния, никакой модельной самовлюбленности – стюардесса Лара в исполнении Литвиновой выглядит славной, чуть вычурной, несколько странной девушкой с заплаканными глазами и повадкой усталого ангела. Чертовски привлекательная, она давно и привычно несчастлива, и случайно встреченный в баре паренек (Дмитрий Орлов, озвученный Константином Хабенским) для нее – что-то вроде соломинки, за которую хватается утопающий. Как говорила чрезвычайно близкая Литвиновой героиня, Бланш Дюбуа из пьесы Тенесси Уильямса «Трамвай „Желание“», «я всегда зависела от доброты первого встречного». Первого встречного зовут Георгий, он хорош собой, добродушен, туповат, ревнив, эмоционально неразвит, помешан на своей работе, короче говоря – мужчина. Любит, как умеет, в отпущенную меру – этой меры хватило бы на спокойную обыкновенную семейную жизнь, но не хватает, чтобы спасти героиню от смерти.

Героев картины окружает пустота – пустое небо, пустые аэровокзалы, «пустые города, пришедшие, увы, в упадок навсегда», и, кажется, длинная тонкая фигурка мечтательной Лары, небесной ласточки в красных сапожках, с трудом удерживается на поверхности недоброй земли. Чувствуя свою обреченность, она просит любви как лекарства от пустоты, от небытия; сиротским задыхающимся голоском поет знаменитую песню о том, что «Звать любовь не надо, явится нежданно»; сама себя морочит, чтобы поверить в счастье, которого нет и быть не может. Черный в белый горошек платок на голове у Лары и скромное золотое колечко с искусственным рубином у нее на пальце (ширпотреб семидесятых) вроде бы подчеркивают преемственность литвиновской героини по отношению к ее советским предшественницам. Но ее «старшие сестры» по кинематографу были куда сильнее укоренены во времени, в быту, в культурном контексте – Литвинова же выглядит Незнакомкой, Неизвестной, Девушкой Ниоткуда, явившейся в пейзаж культуры после больших катастроф. Собственно говоря, мы не знаем, что нам делать с Литвиновой. Вот на что она нам? Ее бы в шелка завернуть и на сцену «Мулен Руж», как Николь Кидман, ей бы буржуазные бриллианты навесить и в хорошей компании какие-нибудь наши «Восемь женщин» снять…размечтались. Смотрите на то, что есть – на Литвинову бедную, печальную, очеловеченную. Все равно в ней есть то неистребимое сияние, которое отличает настоящих звезд и преображает их – кстати сказать, часто неправильные – черты лица. Но тут уж не черты лица, а черти лица, ничего не попишешь – держит Литвинова картину властно и бесспорно.

Рядом с литвиновской Незнакомкой, с того света бортпроводницей, существует Знакомка, ее подруга Мышь, в превосходном исполнении Инги Стрелковой-Оболдиной. В этой коренастой, вечно недовольной девушке знакомо все, и все ее нехитрые душевные движения ясно отражаются в круглых цепких глазах. Взять хотя бы ту милую деталь, что при вынужденной остановке в гостинице, Мышь прячет сумку под подушку и ночью вскакивает, дабы пересчитать с трудом накопленную денежку. Живучая как сорняк, корыстная и завистливая, земная, даже земляная, Мышь на свой лад трогательна – и наивными хитростями, и глупеньким прагматизмом, и нелепой истерической любовью к командиру экипажа (Михаил Ефремов, на удивление, еще не потратил запас природного обаяния). Здесь убедительно сравнены два вида женской несчастливости, поправимый и непоправимый. Мыши еще может повезти, поскольку все, что она хочет, достижимо и есть на земле. Ларе повезти не может, ибо то, чего хочет она, находится за чертой земного опыта. Не научились еще земляне понимать друг друга без слов и заранее чувствовать, сколько нашим встречам отпущено времени.