Иван Медведев - Пограничные зори Страница 25

В лунном свете виднелось сгрудившееся у колодца стадо, на небе сияли спустившиеся, казалось, к самым барханам крупные звезды. Кругом тишина: слышно, как начинает повевать, шурша песчинками, предрассветный ветерок. Спят пастухи, спит стадо, только изредка зарычит или пролает собака, отгоняя зверя, да повиснет в воздухе плач шакала. И снова все тихо.

До рассвета было еще далеко, когда двинулись в путь. Прошел час, и еще один час, позади остались и колодец, и люди, и стадо. И опять вокруг лишь полная неверных теней пустыня. На десятки километров ни одного живого существа. Курбан почувствовал, как где-то внутри него началась противная дрожь — приближалось холодное утро.

Мелкие капельки росы, словно изморось, покрыли прицел винтовки. На росе отсвечивала заря, разлитая по восточному краю неба.

Стуча зубами от холода, не в силах унять дрожь, сотрясавшую его, Курбан следил за гребнями двух ближайших барханов, куда шел Андросов в обход Гасана-оглы.

Никто не мог им помочь: вокруг ни души, если не считать Меджида, оставленного возле верблюдов.

«Головой отвечаешь!» — вспомнил Курбан слова старшины о Меджиде. В ту же секунду неподалеку появился приземистый человек; пригибаясь пробежал несколько шагов, быстро обернулся, выбросил руку с маузером. В барханах гулко прокатился выстрел.

Гасан-оглы! Андросов гонит его в сторону Курбана. Еще несколько минут — и Курбан будет стрелять, но так, чтобы не убить Гасана, взять живьем…

Гасан-оглы не зря считался опытным лазутчиком. Он и не думал убегать, а, обогнув бархан, как кошка вскарабкался на него, выжидая. Курбан едва не крикнул, но вспомнил, что старшина строго-настрого приказал ему молчать, чтобы не вспугнуть врага.

Вдруг Курбан увидел, как Андросов приподнялся над гребнем бархана и замер, глядя туда, где они оставили верблюдов.

— Нургельдыев! — донесся его внезапный крик.

Курбан с испугом оглянулся: Меджид, торопливо освобождаясь от веревок, развалившихся на обрывки с обугленными концами, поднимал верблюда, пинками в живот. «Уходит! Веревки пережег на костре и уходит!»

Гасан-оглы, словно шар перекати-поля, скатился в ложбину. Растерявшийся Курбан вскочил, не зная, догонять ли ему Гасана или спешить туда, где Меджид, и тут же увидел, что Меджид, оставив верблюда, побежал к автомату старшины.

Курбан выстрелил и промахнулся. Он обрадовался своему промаху. Убить односельчанина — такого не простят ему. Пролить кровь брата запрещает неписаный закон. Этим выстрелом Курбан убил бы свою будущую жизнь с Зохре.

Меджид продолжал бежать к автомату старшины, втянув голову в плечи, далеко выбрасывая вязнущие в песке ноги.

А что сделает Меджид, если схватит автомат? Прикончит Андроса и уйдет с Гасаном к тем, кто убил сына чабана. И разве Меджид не грозил убить его, если Курбан не развяжет веревки? Меджид, как шакал, спасал свою шкуру. Андрос спас его, Курбана, Андрос не жалеет своей жизни…

Собрав всю волю, Курбан навел мушку на то место, где лежал автомат, и, когда добежавший Меджид схватил его, нажал спуск.

— Курбан! — донесся плачущий голос Меджида. Прижав к животу автомат, Меджид направил его в сторону старшины, оседая на зыбком песке.

Курбан поймал на мушку соскользнувшую было фигуру Меджида и выстрелил еще раз.

Страшной тяжестью навалилась тишина. Не было видно ни Андросова, ни Гасана-оглы, ни Меджида, только слышался топот уходившего от перестрелки вскачь по плотному такыру верблюда.

Куда идти? За Гасаном-оглы? А Меджид? Попал ли в него? Или стоит подняться, и Меджид уложит очередью на автомата?

Какие-то короткие мгновения, решая что делать, Курбан оставался на месте, затем вскочил и бросился напрямик к Андросову.

Алая кровь залила лицо старшины, лежал он навзничь, раскинув руки. Над ухом зияла, словно разрез ножом, широкая рана.

Поодаль от Андросова уткнулся головой в песок Меджид Мухамедниязов, брат Зохре.

Стараясь не смотреть на Меджида, Курбан упал на песок рядом со старшиной, приложил ухо к его груди и едва не вскрикнул от радости. Сердце Андросова билось гулко и ровно. Услышав эти толчки, Курбан сорвал с пояса флягу и вылил почти всю воду на лицо и грудь старшины. Потом принялся бинтовать ему голову.

Андросов застонал, отстранил Курбана и, обхватив обеими руками голову, сел.

— Где Гасан? — выкрикнул он. — Где Гасан-оглы?

— Старшина, я думал… — начал было Курбан, но Андросов, не слушая его и бормоча ругательства, поднялся, зашагал к Меджиду. Подобрал автомат и обернулся. Курбан увидел его страшное от напряжения, залитое кровью лицо.

— Марш!

Курбан ускорил шаги, почти побежал рядом со сбивчиво петляющими следами Гасана-оглы.

Взобрался на бархан и тут обомлел: у подножья следующей гряды сидел бородатый, мрачного вида человек в надвинутой на самые брови папахе. В нескольких метрах от него валялся маузер.

— Старшина, сюда! — радостно воскликнул Курбан, увидев, как Гасан-оглы поднимает руки.

К стану возвращались втроем. Впереди, волоча раненую ногу, морщась от боли, шел угрюмый, не проронивший ни слова Гасан, за ним — с белым, покрытым крупными каплями пота лицом Андросов и поддерживавший его Курбан.

Около распластанного на песке, неподвижного Меджида все трое остановились. Кому нужна была его жизнь? Что сделал он, чтобы люди вспомнили о нем? Только спасал свою шкуру и бесславно погиб, как напишет в отчете Андросов — «при попытке к бегству».

Рукава Меджидова халата были прожжены в нескольких местах, следы ожогов виднелись на руке, сжимавшей горсть песку.

— А за сон на посту тебе все-таки придется отсидеть на гауптвахте, — рассматривая руки Меджида, проговорил Андросов.

— Ладно, старшина, сажай, — согласился Курбан. — Плохой человек был, шакал человек, — сказал он и, тяжело вздохнув, добавил: — Однако сестру, мамку жалко…

Лицо Андросова выразило минутное сожаление. Молчал опустившийся на песок, бережно, словно драгоценность, придерживавший раненую ногу Гасан.

Солнце палило немилосердно, а надо было заниматься раной Гасана-оглы, ловить убежавшего верблюда, собираться в дальний обратный путь.

Аллаберды Хаидов

В МОЕМ СЕЛЕ

На небе звезды яркие светлы,И тучи молодой луны не застят.Разрезана большая тень скалыРекою пограничной на две части.

Бутоны превращаются в цветы.С отцветших тополей слетают хлопья.Летят по небу звезды с высоты,И след падучих звезд похож на копья.

В садах зеленых свищут соловьи,И наливается в полях пшеница.Уснули мирно земляки моиВ селе по эту сторону границы.

Трудом и миром дышит каждый домВдали застыли снеговые горы.Все тихо.Все спокойно спит кругом —И только у реки не спят дозоры.

Перевод с туркменского И. Гребнева

Павел Карпов

ВСТРЕЧА

Скупая природа гор все богатства свои собрала в этой живописной долине. Стремительный поток, сотнями ручейков разбегаясь по виноградникам и огородам, орошает плодородную землю оазиса.

Если взглянуть на долину с вершины Чопан-Дага, главенствующей над всей окрестностью, то тенистым садом покажется селение Темеч, утопающее в зелени абрикосовых и тутовых деревьев. А вокруг небольшого селения — обожженные солнцем голые камни, потрескавшиеся от непогоды и времени. Высокие, безлесные, громоздятся они обрывистыми скалами вдоль границы, как бы образуя огромный вал необозримой крепости. Далеко-далеко за горизонтом скрывается гряда скал, уходя на запад, к морю.

Селение еще спит. В рассветной сонной тишине слышен только надсадный крик ослов, да спозаранку проснулся жаворонок и голосисто заливается, то взмывая в синюю высь, то камнем падая до самой земли.

Всякий раз перед восходом солнца сторож магазина Кертык Тайлиев встает со своей кошмы, на которой, не смыкая глаз, лежит всю ночь. Подолгу простаивает он, высокий, сухопарый, с усталыми, сутулыми плечами, опершись на ствол старенького ружья, и ласково провожает натруженными, слезящимися глазами солнце в дневной путь.

Ночь ушла, и старик с облегчением и тихой радостью слушает, как освобождается от дремоты, понемногу оживает затерянное в горах селение. Как тучи с вершины Чопан-Дага, уходят тягостные ночные думы…

Он идет к подвешенному около карагача обломку рельса и трезвонит свою «заутреню», каждый раз в одно и то же время, неторопливо отсчитывая удары.

Протяжными отголосками вторят горы его мерным ударам, и старик всегда с затаенным волнением слушает ответ этих гор, в которых он родился, вырос и к которым до конца дней привязано его сердце.