Александр Асмолов - Острова сампагита (сборник) Страница 25

Тубабао

Рано или поздно мы задумываемся над своим происхождением. Однажды и я мысленно окинул взглядом три-четыре поколения назад и уперся в бабушкин альбом, который когда-то смотрел в детстве. Отыскав его среди прочих ненужных и забытых вещей, сделал для себя открытие. С фотографических карточек смотрят совершенно неизвестные люди. Когда о них кто-то мог многое рассказать, мне было неинтересно, а теперь просто некому. С чувством досады, в спешке, переворачиваю старые страницы в надежде отыскать знакомое лицо, но теряюсь в догадках. Смутные подсказки памяти только бередят душу, но ни имен, ни родственных отношений…

По очереди, бережно вынимаю карточки из альбома и подолгу рассматриваю. Фотографии выполнены на плотном тисненом картоне с вензелями, названием мастерской или фамилией фотографа. Полустертые надписи – Екатеринбург, 1902. Севастополь, 1911. Курск, 1905. Ростов, 1900. Некоторые карточки на обратной стороне хранят лаконичные надписи выцветшими чернилами. Мелькают имена и трогательные фразы со знакомым выражением. На память… Лихорадочно пытаюсь связать прочитанное и какие-то обрывки воспоминаний, но ничего не получается. Становится мучительно стыдно. Оставленное на добрую память, забыто.

Впрочем, не все так плохо. Изображения говорят сами за себя. Вглядываюсь и делаю очередное открытие. Они будто из другого мира. Приятные одухотворенные лица, спокойный уверенный взгляд. Все полны достоинства, какой-то внутренней силы. В голове мелькает сравнение с фотками (и это очень точное название) своих знакомых – либо развязная сценка за столом, либо дурашливая на природе, либо испуганная на документ, либо подражание гламурным красавицам на пляже. Да, фотографией это назвать сложно. Каждый раз знакомые словно играют какую-то роль. Чужую. А, может быть, мы все так и живем.

Мне вспомнилось об этом на Филиппино-Российском бизнес-форуме в Себу, куда мы с Лу были приглашены вице-консулом Арми. Нужно признаться, что принимающей стороне удалось создать дружескую атмосферу для деловых отношений и отдыха. Было приятно встретить среди гостей наших бывших соотечественников. Именно внешность и манера общения одного из них напомнила мне фотографии из старого бабушкиного альбома.

Михаил родился в семье иммигрантов, покинувших Россию после октябрьской революции. Его скромность и наше короткое знакомство не позволили узнать подробности, но когда разговор зашел о прежней России, он живо откликнулся и поведал интересную историю, растрогавшую меня и Лу до слез.

В декабре 1919-го, когда под ударами красных в Сибири белые отступали на восток, вместе с ними бежали те, кто не мог принять коммунистическую идею. Оставались позади Омск, Иркутск, Чита, а вместе с ними оставалось все меньше надежды на возвращение прежней спокойной жизни. Даже провозглашенный с помощью Англии Верховный Правитель России – знаменитый Колчак-Полярный, торопившийся из Токио в Иркутск, чтобы объединить и возглавить белое движение, ничего не смог сделать. Около пятисот тонн золотого запаса бывшей империи, почти не тронутого адмиралом для нужд белой армии, растворились в банках Токио и Харбина. Китай наполнили тысячи русских беженцев.

В тридцатые годы, когда в Китае боролись две враждующие силы – Мао и Чан Кайши, русские эмигранты стали заложниками политических интриг, в том числе и своей Родины. Когда же в 1949 году Мао победил в гражданской войне, нашим соотечественникам был предъявлен ультиматум – стать коммунистами или покинуть страну. Никто не захотел остаться в Китае. Однако, на многочисленные запросы в министерства иностранных дел самых разных государств о приеме русских беженцев чиновники отмалчивались, либо отказывали. Есть воспоминания о казаке Григории Болотове, который возглавлял в то время организацию русских эмигрантов на Дальнем Востоке. На одном из заседаний, где ему в очередной раз отказали в просьбе, решительный мужчина выхватил револьвер и приставил к своему виску – или он застрелится тут же, или просьбу удовлетворят. Согласие пришло только от правительства Филиппин.

Более 6000 русских разрешили на четыре месяца поселиться на острове Тубабао, что расположен в восточной части архипелага, около острова Самар. Это километров двести от Себу. В числе покинувших Шанхай и Харбин были казаки, интеллигенция, духовенство. Они расчистили на острове джунгли и построили большой палаточный лагерь из 14 районов, каждый из которых имел свое название. Общее место сборов было названо Красной площадью. Они выпускали газету (иногда – устную), ставили спектакли, смотрели фильмы, был свой оркестр, госпиталь, кухня, две церкви, особняком стояла деревянная постройка женского монастыря. Вместо запланированных четырех месяцев русские прожили в лагере более двух лет, а последний поселенец уехал в 1953 году.

Миша останавливает свой рассказ и спрашивает, неужели нам так интересно. Мы с Лу утвердительно киваем. Следующий вопрос был абсолютно неожиданным – не хотим ли мы посмотреть съемки с Тубабао…

Оказывается Мишин друг в память о «тубабайцах» собирает информацию по всему миру. Он не родственник и не потомок тех русских поселенцев, его просто очень взволновала эта история. Признаться, нам тоже захотелось увидеть это своими глазами. Мы договорились о встрече на следующий день.

Отменив запланированную экскурсию, мы в назначенный срок вошли в небольшой просмотровый зал Центра международных совещаний. Позади десятка кресел на столе стоял старенький узкопленочный кинопроектор. Миша коротко приветствует нас и заряжает бобину в аппарат, попутно объясняя, что выпросил у администрации Центра всего полчаса специально для нас. Тут все расписано на неделю вперед. Вскоре гаснет свет, и на экране возникают сценки черно-белой любительской хроники без звука.

Женщина прихорашивается у зеркала. Мужчины что-то мастерят прямо на земле. Дети играют с собакой. Группа молодежи купается на море – брызги, улыбки, игры. Кто-то катается на велосипеде вдоль тропинки между больших палаток. Женщины примеряют платье у портнихи. Нарядившись в явно новые платья и надев шляпки, они прогуливаются по дорожке. Кому-то приветливо машут рукой, приглашая в свою компанию. Собравшись вокруг гитариста, несколько человек поют у костра, похоже, что-то грустное и душевное.

Короткие сюжеты следуют один за другим. Судя по освещению, ракурсам и покачиванию камеры при съемке, кинолента явно склеена из, как теперь говорят, клипов разных операторов. Объединяет их одно – именно то чувство, которое возникло у меня, когда рассматривал дореволюционные фотографии родственников. Вот и сейчас с экрана на нас смотрели русские люди. Приятные открытые лица светятся какой-то внутренней силой, уверенностью и спокойствием. В них не чувствуется озлобленность или отчужденность из-за того, что они вынуждены были покинуть Родину, изгнаны из одной страны, а другая временно приютила их на затерянном острове в океане.

Они улыбаются с экрана, находясь не на бульваре Сан Мишель, Бродвее или Виа Витторио, не прогуливаясь у Бранденбургских ворот, Тауэра или Ла Скала. Они в джунглях, расчищенных своими руками. Как им удавалось сохранять присутствие духа на забытом Богом острове, ежедневно вкалывая и получая минимальную помощь от каких-то международных организаций. Они поддерживали друг друга и во что-то верили, абсолютно не зная, что будет с ними завтра. Это наши. Заброшенные судьбой на край света, но не утратившие веры и сострадания. Их лица и взгляды красноречивее любых фильмов о счастливой жизни на Родине в сталинскую эпоху.

Мелькает последний кадр, и экран становится девственно белым, словно с него мигом и навсегда стерли всю информацию. Мы с Лу переглядываемся, читая растерянность в глазах друг друга. Словно читая наши мысли, Миша спокойно объясняет, что его другу, решившему собрать все материалы по беженцам из Харбина и Шанхая помогают. Он собирает средства, чтобы оцифровать все пленки, подчистить и наложить звук. Словом, сделать фильм. Возможно, он когда-нибудь будет показан и в России. Дай-то Бог.

Мы прощаемся с Михаилом, неожиданно открывшим для нас еще одну страничку нашей истории. Историю о русских, выбравших вместо «светлого будущего» нелегкий путь на чужбину. Кто-то впоследствии обосновался в Мельбурне, кто-то в Маниле, кого-то приютил Сан-Франциско, а кого-то Рио-де-Жанейро. Только Россию заставили отвернуться от своих детей, развеянных ветрами революции по всему белому свету. Они нашли в себе силы как-то укрепиться в незнакомых странах, но не забыли и не озлобились на Родину. Россия так и осталась для них родной, а не мачехой. Это видно по внукам, которых воспитали они и их дети.

Я пишу эти строки отчасти для себя, но в большей степени для тех, чьи предки проделали немалый путь от Иркутска и Хабаровска до Сан-Диего и Ванкувера. Они не погнались за большой зарплатой или гонорарами, многие из них попросту бедствовали на чужбине, но остались гордыми и сохранили любовь к России. Их помнят дома, хотя лагерь беженцев давно исчез под натиском вечных джунглей на острове Тубабао.