Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6 Страница 26

В старом кафе «Квиссисана», куда мы заехали пообедать, нас застала воздушная тревога. На улицах, в репродукторах завыли сирены. Вход и выход в кафе и из кафе были тотчас закрыты. Торопливо застучал радиометроном. Еду подавать перестали.

Сидели мы так, в полнейшем безделье, с добрый час. Тревогу, оказывается, объявляют во всех случаях, когда даже еще на самых дальних подступах к городу (сейчас, правда, слишком дальних уже нет) появляются немецкие бомбардировщики. Мы-то знаем, как все это делается. Комиссар батальона BНOC политрук Вагурин преподал нам азы противовоздушной науки. Мы тут сидим за закрытыми дверьми, перед остывшими бараньими котлетами, а там, где-нибудь в районе Волосова, Луги, Новгорода, уже бьются в воздухе с врагом наши истребители, а с земли по самолетам немцев ведут ураганный огонь зенитчики.

А когда в репродукторах заиграли трубы и голос диктора пробаритонил: «Отбой воздушной тревоги», — это означало, что там, в районе Волосова, Луги, Новгорода, гитлеровские самолеты повернули назад.

Немало новостей мы узнали в редакции. Вася Грудинин, начальник нашего военного отдела, запер на ключ дверь своего кабинета и под большим секретом сообщил нам, что 20 августа состоялось первое заседание на днях созданного Военного совета обороны Ленинграда и что именно по решению этого Совета было назавтра опубликовано то обращение к ленинградцам, о котором нам первым рассказал в лесу бригадный комиссар Мельников. Теперь вовсю пойдет строительство оборонительных сооружений не только на подступах к городу, но и в самом городе. В домах, на перекрестках улиц будут установлены пушечные и пулеметные огневые точки; рабочим отрядам, возникшим на предприятиях, выдаются винтовки, пулеметы, гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Есть опасность воздушных десантов, поэтому, очевидно, или перепашут, или затянут колючей проволокой всо большие площади в городе, все парки, сады и кладбища.

Странно, но от рассказов этих нисколько не портилось настроение. Мы вспоминали танкистов Шпиллера, артиллеристов Яковлева, корректировщика Дмитрия Дубовика, минометчика Данилу Клепеца, всех наших друзей-ополченцев, пограничников из-под Нарвы, нарвских коммунистов, курсантов пехотного училища имени Кирова; вспомнили и того бойца, у которого было тридцать две раны, по который все же шел и при этом нес, не бросил свою винтовку; вспомнили мальчишек — Кольку и Витьку, и многих-многих других. У городской заставы, проверяя наши документы, нам шепотом сказали, что есть, дескать, случаи дезертирства с фронта, по мы дезертиров не видели. Мы видели дрогнувших, перепуганных, готовых разбежаться по дорогам и разбегающихся. Но разбегающихся только до той минуты, покуда не найдется организующее начало, не встретится сильная, властная, умелая рука, которая останавливает людей и возвращает им мужество. Танкисты Шпиллера нам рассказали о том, как командование их танковой дивизии, в частности сам комиссар Кулик, собирало разбредшихся по лесам красноармейцев-пехотинцев и создало из них боевое стрелковое подразделение при дивизии. А дезертир — это совсем другое. Дезертир — это не тот, кто под воздействием минутного страха дрогнул и удрал из одного леса в другой. Из леса в лес удирает просто струсивший, и это может случиться с любым человеком. Хорошо оно или плохо и как за такие срывы карать — иное дело, иная статья. Но дезертир — это прежде всего тот, кому свое, личное неизмеримо дороже общего, это потенциальный предатель; а в другом случае это и тот, кто не только не согласен с требованием отдать свою жизнь народу, если так понадобится, но и вообще не согласен с делом народа. Таких мы пока еще не встречали. Зато герои стояли перед каждым из нас в памяти во весь рост. Нет, с такими, каких мы знаем тысячи, не страшно; такие врага в Ленинград не пропустит.

И еще мы вспомнили слова бригадного комиссара Мельникова, который сказал нам о том, что немцы в Ленинград не войдут.

Мы рассказали об этом разговоре Грудинину. Он посмотрел на нас исподлобья, искоса, потер ладонью начинающуюся лысину и не ответил. Только вздохнул.

Потом мы перелистали подшивку нашей «Ленинградской правды». Нашли на ее страницах почти все корреспонденции, какие посылали из действующей армии. И «Подруг» нашли, и «Тыловых людей», и заметку о том, как бельгиец Шарль Крипер проклинал Гитлера, и очерки о незаметных тружениках воздушных границ — вносовцах, о Даниле Клепеце, большую корреспонденцию о Дмитрии Дубовике, которую мы назвали «Глаза батальона».

Много было напечатано за нашими подписями. Порядочно мы, оказывается, написали за это короткое время. Но не было почему-то самой, как нам казалось, лучшей нашей корреспонденции, той, в которой мы рассказывали о горячем дне прорыва немцев к Веймарну и Кингисеппу, когда наши войска, отходя, все били и били по врагу, когда мы встретили бойца с тридцатью двумя ранами на теле, артиллеристов, установивших пушку среди грядок с капустой, когда ночью встретили в сенном сарае маленьких Кольку и Витьку, которые — «Мальчики мы».

В секретариате нам сказали, что она, эта корреспонденция, была набрана, что начальник отдела товарищ Грудинин ее завизировал, но сейчас она пошла уже в разбор. Так распорядился редактор товарищ Золотухин.

Мы отправились к редактору в кабинет. Он не встал нам навстречу, ни о чем не расспросил, хотя мы о многом могли бы ему порассказать — мы же с фронта, и, где бы сейчас ни появлялись, на нас набрасываются с расспросами. Он даже сесть не предложил. Сидел, не подымая головы, уткнувшись в бумаги. Мы сели без приглашения. Мы на многое уже смотрели иначе, чем месяц назад. После того, что пришлось увидеть на фронте, после встреч с людьми высоких помыслов нас уже не убедишь, будто бы такие вот грошовые ухватки мелкого чиновника — это не что иное, как признак государственных забот, общественной и партийной значительности индивидуума, что это спутники его ума и мудрости.

Когда мы сели на два кожаных стула перед столом, редактор с гневным удивлением поднял на нас глаза:

— В чем дело?

— Вот тут у нас была, как нам думается, неплохая статейка…

— Это вам так думается, — перебил он, не дослушав. — А статейка была вредная. Убитые, раненые, кровь…

— Так война же, товарищ ре…

— Такие статейки демобилизуют, такие статейки парализуют, они вселяют уныние и неверие! — гремел редактор, не желая слушать.

— Но это же правда, — пытались мы сказать свое. — А правда сильнее лжи, она воспитывает мужество. Если мы будем изображать только бескровную войну, а молодой боец попадет на фронт и увидит…

— Слишком много рассуждаете! Надо быть скромнее. Бы здесь два дня, а в коридорах только и слышен ваш топот. Вы вызывающе громко топаете.

— Но у нас же солдатские сапоги. И вы, если наденете…

— Что?! Намеки! Вы ведете себя непозволительно, молодые люди!

Мы ушли, дав друг другу слово никогда больше с этим человеком не встречаться и не разговаривать; мы вспомнили товарища из политотдела 191-й дивизии, который ночью, в палатке под Кингисеппом, кое-что высказал о нашем новом редакторе.

В редакции мы провели еще несколько дней, стараясь ходить по коридорам как можно тише, ни в коем случае не топать. Но сапожищи как на грех бессовестно стучали о паркеты, нисколько не считаясь с представлениями редактора о хорошем поведении подчиненных. Писали мы о танкистах, писали об артиллеристах. Выбрав свободное время, я пошел в редакцию газеты «На защиту Ленинграда» навестить своего друга мирных времен Семена Езерского. Редакция находится там же, где и штаб армии народного ополчения, — в Мариинском дворце. Я никогда не бывал в этом здании, хотя много читал о нем и в воспоминаниях деятелей революции и в мемуарах белых. Отсюда, из окна, кто-то из членов Временного правительства в последний раз видел, как через площадь в автомобиле под американским флагом шастнул на Вознесенский проспект удиравший в Псков премьер этого правительства Керенский; сюда пришли вскоре толпы вооруженного, поднявшегося за Октябрьскую революцию народа. А до того здесь заседали царские сановники, царедворцы. Государственный совет Николая. Для именитых подагриков в здании был устроен пандус, по которому, катясь в колясочке или шествуя пешком, можно подыматься без ступеней на самый верхний этаж. Сейчас же здесь штаб ленинградских бойцов-добровольцев.

У редакции газеты «На защиту Ленинграда» несколько комнат на третьем этаже. В этих комнатах собрался хороший, боевой народ. Отличные журналисты города, многие из нашей «Ленинградской правды». Редактора я не знаю; говорят, он заведовал кафедрой марксизма-ленинизма в каком-то институте. Замом у него наш лен-правдист Володя Карп. А еще тут Семен Езерский, Сеня Бойцов, Миша Стрешинский, Семен Полесьев, Женя Ногинский, Давид Славентантор…