Борис Вадимович Соколов - Мифическая война. Миражи Второй Мировой Страница 26

Но Сталин требовал, чтобы партизанское движение было как можно более массовым, и партизанские руководители вынуждены были подчиняться, хотя массовость никак не способствовала эффективности, поскольку боеприпасов на десятки тысяч свежеиспеченных партизан все равно не хватало. Нередко местное население просто мобилизовывалось в партизанские отряды, но надежность таких «партизан поневоле» была невелика.

Немцам легче было бороться с партизанами в том случае, если те объединялись в большие группировки. С этой целью немецкие спецорганы даже распространяли фальшивые листовки от имени советского командования с призывами объединяться в крупные отряды. Как ни парадоксально, но положение партизан осложнялось в тот момент, когда к ним подходила линия фронта и освобождение было уже близко. Немцы принимали меры к тому, чтобы очистить от партизан армейские тылы, и бросали против них регулярные дивизии, подкрепленные полицейскими карательными отрядами. Противостоять регулярным соединениям, имевшим превосходство в уровне подготовки, вооружении и в обеспечении боеприпасами, партизаны не могли. Так, в итоговом донесении 2-й немецкой танковой армии от 9 июня 1943 года об операции «Цыганский барон», проводившейся в мае – июне против основных партизанских баз в южной части Брянских лесов, потери партизан определены в 3152 убитых и 869 перебежчиков. По данным же Центрального штаба партизанского движения, численность партизан Орловской области с 1 мая по 1 июля 1943 года сократилась с 14 323 человек до 9623 человек, т. е. на 4 600 человек, причем в примечании к этим цифрам специально оговаривается, что «сокращение количества отрядов, партизан и радиостанций на 1.07.43 года объясняется потерями в боях с карателями». В результате этой операции вермахт смог открыть основные коммуникации в районе Брянских лесов и избавиться от партизанской угрозы в районе боевых действий группы армий «Центр» вплоть до завершения Курской битвы и эвакуации орловского плацдарма.

Точно так же немцам удалось разбить основные силы партизан в прифронтовой зоне группы армий «Центр» в апреле – июне 1944 года, накануне советской операции «Багратион». Успеху немцев сильно способствовало то обстоятельство, что в Полоцко-Лепельской партизанской зоне еще с осени 1943 года оказалось сконцентрировано 16–17 партизанских бригад общей численностью от 16 до 20 тыс. человек. Советское командование планировало с помощью партизан захватить Полоцк. Затем туда должен был быть переброшен десантный корпус. Однако советская Ставка забыла, что в декабре – январе здесь бывает преимущественно нелетная погода, и назначило начало операции на середину декабря 43-го. Однако в последний момент она была отменена из-за неблагоприятных метеоусловий. Но партизанам же было приказано зимовать в этом районе, чтобы попытаться позднее все-таки овладеть Полоцком. Немцы, воспользовавшись затишьем на фронте, бросили против партизан несколько пехотных полков вермахта, подкрепленных частями СС и полиции. Часть партизан смогла прорваться в Минскую и Вилейскую области, но многие погибли. По данным штаба 3-й немецкой танковой армии, только в период с 11 апреля по 15 мая 1944 года потери партизан составили 14 288 человек убитыми и пленными.

Общее же число участников советского партизанского движения можно оценить примерно в 0,5 миллиона человек.

Партизанам устанавливался в Москве план, сколько они должны совершить диверсий на железной дороге или нападений на вражеские гарнизоны. При сравнении с немецкими документами выяснилось, что донесения партизан о числе пущенных под откос эшелонов были порой завышены в 5–6 раз. Согласно директивам из Москвы, партизаны отчитывались числом подорванных рельсов, которые немцы легко восстанавливали, в том числе за счет дорог, которые они не использовали. Если бы партизаны сосредоточились на подрыве стратегически важных мостов и уничтожении паровозов, эффект был бы значительно большим. В реальности ни одну крупную оперативную перевозку вермахта на Востоке партизанам сорвать не удалось.

Миф военных преступлений вермахта и СС на оккупированной советской территории

Главный миф, связанный с военными преступлениями вермахта и войск СС на территории СССР, заключается в утверждении, будто германские солдаты были освобождены от всякой ответственности за преступления против гражданского населения на оккупированной советской территории и поэтому совершали большое количество немотивированных преступлений – грабежей, изнасилований и беспричинных убийств.

Действительно, перед вторжением в СССР, 13 мая 1941 года, была издана директива начальника штаба ОКВ фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, согласно которой «возбуждение преследования за действия, совершенные военнослужащими и обслуживающим персоналом по отношению к враждебным гражданским лицам, не является обязательным даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок». Тем самым открывался простор для любых преступлений против гражданского населения, поскольку последнее всегда можно было обвинить во враждебном отношении к немецким солдатам. Также эта директива предоставляла германским офицерам по своему усмотрению решать вопрос о расстреле гражданских лиц, заподозренных во враждебных намерениях. Однако подобная безнаказанность разлагающе действовала на войска. Главнокомандующий ОКХ фельдмаршал Вальтер фон Браухич при рассылке в войска приложил к приказу инструкцию, позволяющую не применять этот приказ в том случае, если он создает опасность подрыва дисциплины. Командующие группами армий и армиями вынуждены были вскоре после начала боевых действий издать приказы, вводящие подсудность военным судам за преступления против мирного населения. Всего в германском военном архиве во Фрайбурге сохранилось около 80 тыс. уголовных дел, возбужденных против германских военнослужащих на Востоке. Это были как дела о дезертирстве, так и преступления против мирного населения. Как правило, за преступления против мирных жителей солдат и офицеров вермахта не расстреливали, а заключали в тюрьму или отправляли в штрафные части.

6 июня 1941 года ОКВ издало распоряжение, согласно которому советские политические комиссары не признавались военнопленными: «Политические комиссары – инициаторы варварских азиатских методов ведения войны. Поэтому против них следует немедленно и без всяких задержек действовать со всей беспощадностью. Если же они оказывают вооруженное сопротивление, следует немедленно устранять их силой оружия… Их надлежит немедленно, то есть прямо на поле боя, отделять от всех остальных военнопленных. Это необходимо, чтобы лишить их всякой возможности оказывать влияние на взятых в плен солдат. Комиссары в качестве солдат не признаются; никакая международно-правовая защита к ним не применяется. После произведенной сортировки их надлежит уничтожить… Политических комиссаров, которые не виновны ни в каких вражеских действиях или только подозреваются в них, первоначально не уничтожать. Только в ходе дальнейшего продвижения в глубь страны может быть решен вопрос о том, следует ли их оставить на месте или же передать в руки зондеркоманд. Следует стремиться, чтобы те производили следствие сами. При решении вопроса «о виновности или невиновности» в принципе личное впечатление имеет значение большее, чем, по всей вероятности, недоказуемый состав преступления».

Таким образом, судьба советских политработников отдавалась на усмотрение взявших их в плен немецких командиров. Комиссаров могли расстрелять, отправить в лагерь или передать в руки зондеркоманд СД, где комиссаров в большинстве случаев ждала гибель. «Приказ о комиссарах» действовал до весны 1942 года. Однако многие командующие армиями и группами армий отказались его выполнять с самого начала. Сколько политработников было расстреляно в рамках выполнения «приказа о комиссарах», до сих пор неизвестно.

Чрезвычайная государственная комиссия «по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников» в период с июня 1941 года и по декабрь 1944 года составила 54 784 акта о зверствах в отношении мирного населения на оккупированных советских территориях. Среди этих преступлений следует упомянуть «использование гражданского населения в ходе военных действий, насильственную мобилизацию мирного населения, расстрелы мирных жителей и уничтожение их жилищ, изнасилования, охоту за людьми – невольниками для германской промышленности». Стоит также оговориться, что многие преступления описаны только со слов свидетелей, которые были склонны их преувеличивать, а некоторые показания самих военнослужащих кажутся продиктованными допрашивавшими и судившими их сотрудниками СМЕРШа и военных трибуналов. Например, на заседании военного трибунала 374-й стрелковой Любанской дивизии 29 ноября 1944 года обер-ефрейтор 4-й авиаполевой дивизии Ле-Курте будто бы показал: «В свободное от работы время, ради своего интереса, занимался расстрелом военнопленных бойцов Красной Армии и мирных граждан… В ноябре 1942 года я принимал участие в расстреле 92 граждан. С апреля я принимал участие в расстреле 55 человек советских граждан, я их расстрелял… Кроме этого, я еще участвовал в карательных экспедициях, где занимался поджогом домов. Всего мной было сожжено более 30 домов в разных деревнях. Я в составе карательной экспедиции приходил в деревню, заходил в дома и предупреждал население, чтобы из домов никто не выходил, дома будем жечь. Я поджигал дома, а если кто пытался спастись из домов, никто не выпускался из дома, я их загонял обратно в дом или расстреливал. Таким образом, мною было сожжено более 30 домов и 70 человек мирного населения, в основном старики, женщины, дети…» Абсолютно непонятно, зачем военнопленный признается в расстрелах, которые не входили в его обязанности как фотографа при комендатуре аэродромного обеспечения, если никто не уличал его в участии в конкретных расстрелах. А уж рассказ о том, что подсудимый предупреждал крестьян, чтобы они не смели выбегать из домов, когда их будут жечь, выглядит плодом больной фантазии следователей». Тем не менее протокол суда над Ле-Курте был принят в качестве доказательств обвинения Нюрнбергским трибуналом. Не больше доверия вызывают и показания пленного обер-ефрейтора 2-й роты 9-й танковой дивизии Арно Швагера: «При отступлении из Курска… мы получили приказ все оставляемые нами пункты сжигать. Если городское население отказывалось оставлять свои дома, то таких жителей запирали и сжигали вместе с домами…»