Дмитрий Хмельницкий - Запретная правда Виктора Суворова Страница 27

Положение о том, что СССР после смерти Сталина десятилетиями эксплуатировал Польскую Народную Республику (с. 300), как и других социалистических европейских сателлитов (с. 311), не подкреплено ссылкой ни на источник, ни на работу предшественников. Один раз указывается на конкретные механизмы этой эксплуатации — диктат выгодных для СССР обменных курсов валют, а также произвольную установку цен на товары при экспортно-импортных операциях (с. 363–366).

Но это касается лишь конца 1940 — начала 1950-х гг. Более того, в другом месте автор противоречит сам себе: заявляется о том, что экономики восточноевропейских сателлитов превратились в балласт для народного хозяйства родины мирового пролетариата (с. 368).

В странах бывшего Советского Союза в народе до сих пор бытует мнение о том, что «мы были нищие, а сами всех подкармливали». Может быть, это несправедливый стереотип. Но, с другой стороны, в 1965–1985 гг. независимые от Москвы Румыния и Албания жили похуже, чем накрепко пристегнутые к Советскому Союзу Венгрия («гуляш-социализм»), Чехословакия, ГДР («лучшая республика СССР») и Болгария («болгарский слон — младший брат русского слона»). Поэтому тезис о длительном советском обворовывании Центральной Европы требует обоснования.

Ограбление же в 1944–1953 гг. Германии и подвернувшихся под руку других стран представлено в книге хоть и излишне сухо, но по-настоящему развернуто и многомерно.

Дмитрий Хмельницкий

СТАЛИНСКИЙ РАСИЗМ

Советская история в свете общественных дискуссий

Писаная история сталинской государственности представляет собой странное и, строго говоря, неадекватное зрелище. Она изучена локальными и малосвязанными между собой кусками. Часто эти куски друг другу решительно противоречат.

Понятно, если бы в таком состоянии находилась история какой-нибудь древней цивилизации, не оставившей после себя достаточно письменных источников. В данном случае можно предположить, что дело не столько в нехватке информации, сколько в органических недостатках самой системы изучения этого куска истории. Что-то не то с методологией.

Лучше всего изучена тема «сталинские репрессии». Усилиями множества людей, в большинстве своем энтузиастов, а не представителей академического истеблишмента, и с помощью не столько российских, сколько зарубежных средств, создано связное представление о создании и способах функционирования системы концентрационных лагерей и о других вариантах массовых репрессий.

Вышли отдельные исследования об экономике, снабжении населения, культурной жизни (литературе, музыке, кино, архитектуре и т. д.), системе цензуры, внешней политике, структуре политической власти.

Эти работы, при всей их ценности, часто не связаны между собой и не ставят задачу дать обобщенное и более или менее исчерпывающее представление о теме исследования.

Яркое исключение из этого правила — книга американского историка Энн Эпплбаум «ГУЛАГ. Паутина большого террора», вышедшая по-русски в 2006 г.

Но она же и подтверждение вышесказанного. Автор очень четко указывает на нехватку материала и источников, неизученность множества аспектов темы, оставляет открытыми все вопросы, которые невозможно решить, исходя из имеющейся в распоряжении исследователей документальной базы. Собственно говоря, остается открытым самый главный вопрос — с какой целью Сталин создал под видом правоохранительной — псевдоюридическую, чисто мистификационную систему заполнения концлагерей бесплатной рабочей силой.

Энн Эпплбаум полагает, на мой взгляд, совершенно справедливо, что смысл в этой системе был в первую очередь экономический, но согласия среди исследователей на этот счет нет.

Ответ на этот вопрос предполагает серьезное и глубокое изучение целей и методов индустриализации и военного планирования 20—30-х годов. По поводу того, что сталинская экономика обслуживала в первую (если не в единственную) очередь военные планы Сталина, особых разногласий нет. Но нет и единства во мнениях относительно того, что собой представляли эти планы и каковы были их цели. А без ответа на этот вопрос вся конструкция зависает в воздухе.

Если по ключевым моментам советской истории нет согласия в академической среде, то можно себе представить, что творится в массовом сознании, когда каждый выбирает себе из неорганизованной груды информации ее осколки в тех видах и формах, которые представляются особенно удобными и укладываются в привычную, практически всегда ущербную, личную концепцию истории.

Особенно ясно это видно по постоянно вспыхивающим в русском Интернете спорам о том, кто хуже — Сталин или Гитлер. Иногда вопрос звучит иначе — «Что хуже — сталинизм или нацизм?». Причем сравниваются, как правило, не стоящие за этими терминами государственные системы, а только самые известные преступления обоих режимов.

Как правило, впрочем, дело не доходит даже до сравнения преступлений. Спор начинает вращаться вокруг того, позволительно ли вообще такое сравнение с моральной точки зрения.

Общепринятая точка зрения выглядит так: «Как можно сравнивать? Ведь нацизм — абсолютное зло, а советская власть — относительное». Имеется в виду, что сравнивать можно, но только в пользу СССР. Гитлеровский режим заведомо хуже сталинского, и сомневаться в этом, по мнению очень многих, — кощунство. Чрезвычайно трудно, практически невозможно, перевести при этом разговор на действительное сравнение двух режимов по каким бы то ни было осмысленным критериям.

К тому же и общеизвестного и общедоступного материала для сравнения мало. Реальное представление о том, как был устроен нацистский режим, в русско-советском обществе отсутствует (несмотря на то что на Западе, в Германии в первую очередь, он отлично изучен).

Вместо этого существует некая неаргументированная убежденность, что у немцев было «как у нас, только хуже». Хотя было сильно по-другому.

Сравнивать остается то, что общеизвестно о репрессиях в обоих государствах. То, что на слуху. А на слуху — довольно мало и неточно.

Сопоставляется парадоксальным образом только нацистский геноцид «еврейской расы», осуществлявшийся в основном в последние три года существования режима, с неполными и противоречивыми сведениями

О сталинских репрессиях, длившихся четверть века. И чаще всего делается парадоксальный вывод — «нацизм хуже».

Хотя при желании любой человек на основе уже давно опубликованных сведений может твердо установить, что нет таких преступлений нацистов, которые бы в СССР не совершались задолго до возникновения нацистского режима, многими годами позже его гибели, в гораздо больших масштабах, с большим количеством жертв и с гораздо большим количеством соучастников. И, как правило, с большим уровнем зверств.

Характерно сопоставление данных о численности заключенных концлагерей в обеих странах.

В Германии в 1935 г. в концлагерях находилось 4 тысячи человек, в 1938 г. — 60 тысяч, в 1943 г. — 203 тысячи, в 1945-м — 700 тысяч[142].

В СССР в 1935 г. было 965 000 заключенных, в 1938 г. — 1 882 000, в 1941 г. — 2 469 000, в 1942 г. -

1 400 000. Причем это была только одна категория репрессированных из многих (ссыльные, мобилизованные, депортированные…). В целом, через советские лагеря и колонии в 1929–1953 гг. прошло около 18 миллионов человек[143].

Все возможные разговоры о том, что в СССР репрессии были как минимум не менее страшными, чем в Третьем рейхе, пресекаются обычно одним-единственным образом — «у нацистов был расизм, а в СССР — нет».

Тут заложено целых два недоразумения. Во-первых, почему-то предполагается, что мотивы массового уничтожения могут быть «лучше» или «хуже» и что мотивы нацистов были хуже мотивов советских, даже если последние привели к большим жертвам. И во-вторых, утверждение, что в СССР не было обусловленных расизмом массовых убийств и репрессий, категорически не соответствует действительности.

Расистский смысл нацистских преступлений состоял в преследовании (а потом и уничтожении) определенных групп людей «вредного» происхождения.

В Третьем рейхе жертвами расистских преследований стали люди, которых нацисты считали носителями еврейского и цыганского происхождений согласно расовой теории.

В СССР дискриминация, преследование и уничтожение людей на основе происхождения тоже велись, и в огромных масштабах. Но набор жертв был гораздо более разнообразным.

Массовые репрессии по принципу социального происхождения — «социальный расизм» — начались после революции. Аристократам, дворянам, купцам, священникам — всем, кто подпадал под понятие «буржуазия», — и их потомкам пережить в СССР 1920–1930 гг. было крайне трудно. Графа «социальное происхождение» в советских анкетах имела чисто репрессивный, дискриминационный характер.